Нил Стивенсон Криптономикон часть 2

ЛЮДОЕДЫ

Гото Денго бежит по болоту, спасаясь от каннибалов, которые только что сварили его товарища. Он взбирается по лианам и прячется в нескольких метрах от земли. Люди с копьями прочесывают лес, но его не находят.

Он отключается. Когда приходит в себя, уже темно, на соседней ветке шевелится какая-то зверюшка. Жрать хочется так, что Гото нашаривает ее вслепую. Зверюшка размером с домашнего кота, однако с длинными кожистыми лапами: какая-то большая летучая мышь. Пока Гото ее душит, она успевает несколько раз укусить его за руки. Он съедает ее сырой.

На следующий день уходит по болоту, старясь оказаться как можно дальше от людоедов. Около полудня натыкается на ручей — тот же самый, что в первый день. По большей части вода просто сочится из Новой Гвинеи через болота, но это настоящая речка с холодной, чистой водой, такая, что ее едва можно перепрыгнуть.

Через несколько часов он выходит к другой деревушке, похожей на первую, только почти в два раза меньше. Число сушеных черепов здесь значительно меньше; может быть, эти охотники за головами не такие свирепые. Посреди деревни тоже горит костер и варится что-то белое; котелок — тонкостенный китайский казан, — наверное, выменян у торговцев. Дикари не знают, что рядом бродит голодный японский солдат, поэтому довольно беспечны. В сумерках, когда тучей налетают москиты, они уходят в свои хижины. Гото Денго выбегает на середину деревни, хватает казан и убегает. Он не разрешает себе прикоснуться к еде, пока не забирается достаточно далеко и не влезает на дерево, но тут уж нажирается до отвала. Еда — резиновый студень, судя по вкусу — из чистого крахмала. Тем не менее он дочиста вылизывает казан. Тут в голову приходит мысль.

На следующий день, когда солнце пузырем выпрыгивает из моря, Гото Денго на коленях стоит в речке, нагребает в казан песок и трясет его, завороженный круговертью грязи и пены, в которой быстро образуется блестящая серединка.

На следующий день с утра пораньше Денго стоит посреди деревни, крича: «Улаб! Улаб! Улаб!», как называли золото первые дикари.

Туземцы выбираются через узкие двери хижин. Сперва они недоумевают, потом видят его лицо и казан. Ярость вспыхивает на их физиономиях, как выглянувшее из-за туч солнце. Мужчина стремительно выбегает на поляну, выставив вперед копье. Гото Денго отпрыгивает назад и, выставив казан, как щит, укрывается за кокосовой пальмой. «Улаб! Улаб!» — снова кричит он. Воин замедляет бег. Гото Денго поднимает кулак, поводит им, ища луч света, и разжимает. Из кулака тонкой струйкой сыплются блестящие чешуйки, вспыхивают на солнце, пропадают в тени, шуршат на листьях.

Желаемый эффект достигнут. Мужчина с копьем останавливается. У него за спиной кто-то что-то говорит про «патах».

Гото Денго опускает казан и высыпает в него всю пригоршню золота. Дикари смотрят как зачарованные. Вновь и вновь звучит слово «патах». Гото Денго делает шаг на поляну, держа казан перед собой, как приношение, показывая, что сам — гол и обессилен. Наконец он падает на колени, низко склоняет голову и ставит казан на землю к ногам воина. В этой позе он и остается — пусть видят, что могут убить его, если хотят.

В смысле, если хотят перекрыть источник золота.

Вопрос требует обсуждения. Ему стягивают локти за спиной какой-то лианой, на шею набрасывают удавку и привязывают ее к дереву. Все деревенские детишки стоят вокруг и таращатся. У них малиновая кожа и жесткие курчавые волосы. Над головами вьются мухи.

Казанок уносят в хижину, украшенную самым большим количеством сушеных голов. Туда же уходят все мужчины. Слышится возбужденная перепалка.

Разрисованная глиной женщина с отвислыми грудями приносит Гото Денго полскорлупы кокосового молока и завернутых в листья белых, с палец размером, личинок. Ее кожа сплошь в шрамах от стригущего лишая, на шее украшение — бечевка с человеческим пальцем. Личинки извиваются, когда их кусаешь.

Дети бросают Гото Денго и бегут смотреть, как над океаном летят два американских П-38. Гото Денго это зрелище не увлекает; он садится на пятки и начинает изучать собрание членистоногих, которые настроены попить его кровь, погрызть его мясо, выесть ему глаза из глазниц или отложить под кожу свои яйца. Сидеть на пятках удобнее, потому что каждые пять секунд приходится тереть лицом о колено, чтобы выгнать насекомых из глаз и носа. С дерева пикирует птица, грузно опускается ему на голову, что-то выклевывает из волос и улетает. Кровавая струя хлещет из прямой кишки и собирается жаркой лужицей под ногами. Многоногие существа сползаются к ее краю и начинают пир. Гото Денго перебирается чуть в сторону и получает короткую передышку.

Мужчины в хижине находят какое-то общее решение. Напряжение спадает, слышится даже смех. Гото Денго гадает, что у этих друзей считается смешным.

Мужик, который хотел проткнуть его копьем, идет через поляну, дергает за веревку и ставит Гото Денго на ноги.

— Патах, — говорит он.

Гото Денго глядит на небо. Поздновато, но нет никакой надежды объяснить дикарям, что надо просто подождать до завтра. Он ковыляет через поляну к костру и кивает на котелок, полный похлебки из мозгов.

— Казан, — говорит он.

Не срабатывает. Они думают, что он хочет сменять золото на казан.

Часов восемнадцать непонимания и тщетных попыток объясниться. Гото Денго едва не умирает; он на последнем издыхании. Теперь, когда не нужно никуда бежать, усталость последних дней наваливается с полной силой. Наконец, в середине следующего дня, ему удается показать свое колдовство. Руки развязывают, он садится на корточки в соседнем ручье и на глазах у скептических отцов деревни (которые по-прежнему крепко держат доморощенную удавку) начинает мыть золото. Через несколько минут из прибрежного песка удается вызвать несколько золотин. Основная идея ясна.

Они хотят научиться сами, что предсказуемо. Гото Денго показывает, как это делается, но (в чем он сам когда-то давно убедился) занятие из тех, которые только кажутся простыми.

Назад в деревню. На этот раз его прямо-таки устраивают на ночлег — завязывают в длинный, узкий, плетеный из травы мешок. Местная хитрость, чтобы во сне тебя не сожрали заживо насекомые. Тут его настигает малярия: волны жара и холода накатывают, как приливный сулой.

Время до поры начисто исчезает. Позже Гото Денго осознает что он здесь уже порядочно: сломанный указательный палец стал твердым и кривым, кожа, содранная о кораллы, превратилась в ровное поле тонких параллельных шрамов, как на поперечном древесном спиле. Кожа покрыта глиной, пахнет кокосовым маслом и дымом, которым из хижин выкуривают насекомых. Жизнь проста: когда малярия треплет его на грани смерти, он сидит перед поваленной пальмой и часами бездумно щиплет древесину, превращая ее в груду волокнистой трухи, из которого женщины варят клейстер. Когда становится лучше, он тащится к реке и моет золото. За это туземцы, как могут, не позволяют Новой Гвинее его убить. Он настолько слаб, что с ним даже не отправляют провожатого.

Идиллический рай — если бы не малярия, насекомые, постоянный понос и, как следствие, геморрой; если бы люди не были грязные, вонючие, не ели друг друга и не украшали свои дома человеческими головами. Когда Гото Денго способен ворочать мозгами, он думает, что в деревне есть мальчик лет двенадцати. Он помнит такого же мальчика, который в ходе инициации пронзил копьем сердце его товарища. Интересно, кого используют для инициации в этой деревне?

Иногда старейшины принимаются стучать в полое бревно, а потом слушают, как в других деревнях колотят в другие полые бревна. В один прекрасный день перестук длится особенно долго, и дикари явно довольны услышанным. На следующий день появляются гости: четверо мужчин и ребенок, говорящие на совершенно ином языке. Золото у них «габитиса». Ребенку, которого они привели, лет шесть, и он явно умственно отсталый. Происходит торг. Часть золота, которое Гото Денго намыл в ручье, уходит в обмен на отсталого ребенка. Четверо мужчин исчезают в джунглях вместе с «габитисой». Через несколько часов отсталого ребенка привязывают к дереву, двенадцатилетний мальчик пронзает его копьем и становится мужчиной. Его с плясками носят по деревне, потом кладут на землю. Старики, усевшись сверху, наносят ему на кожу длинные порезы и втирают туда грязь, чтобы после заживления получились декоративные рубцы.

Гото Денго только таращит глаза в немом изумлении. Всякий раз, как он пытается загадывать больше чем на пятнадцать минут, малярия валит его на две недели, выматывая силы и мозг, так что приходится все начинать сначала. Тем не менее ему удается намыть в ручье граммов триста золота. Время от времени деревню посещают относительно светлокожие торговцы на лодках с балансирами, говорящие на совсем другом языке. Они наведываются все чаще, старейшины начинают выменивать золото на плоды бетельной пальмы, которые жуют, потому что от этого становится хорошо, и — время от времени — на бутылку рома.

Однажды Гото Денго возвращается от ручья, неся в казанке чайную ложку золота, и слышит голоса, говорящие со знакомыми переливами.

Все деревенские мужчины, человек двадцать, стоят у кокосовых пальм, руки их связаны за стволами. Некоторые мертвы, их внутренности вывалились на землю и уже черны от мух. На тех, что еще живы, отрабатывают штыковые удары десятка два тощих, озверелых японских солдат. Женщины должны бы стоять рядом и визжать, но их не видно. Наверное, они в хижинах.

Из дома, широко улыбаясь, выходит человек в лейтенантской форме. Он тряпкой вытирает кровь с члена и едва не падает, споткнувшись о мертвого ребенка.

Гото Денго роняет казан и поднимает руки.

— Я тоже японец! — кричит он, хотя в этот миг ему больше всего хочется сказать: «Я не японец».

Солдаты вздрагивают, некоторые пытаются направить винтовки в его сторону. Однако японская винтовка — жуткая штука, Длиной почти со среднего солдата и такая тяжелая, что ее здоровому-то пойди поворочай. По счастью, солдаты истощены голодом, малярией и кровавым поносом; мозг у них работает быстрее, чем руки. Раньше, чем кто-нибудь успевает пальнуть в Гото Денго, лейтенант орет: «Не стрелять!»

Долгий допрос в одной из хижин. У лейтенанта много вопросов, и каждый задается неоднократно. Повторяя вопрос в пятый или тринадцатый раз, лейтенант делает великодушное лицо, как будто дает Гото Денго шанс отказаться от прежней лжи. Гото Денго старается не слушать крики закалываемых мужчин и насилуемых женщин, а сосредоточиться на том, чтобы при каждом повторе отвечать на вопрос в одних и тех же словах.

— Ты сдался этим дикарям?

— Я был измотан и безоружен.

— Какие меры ты предпринимал, чтобы бежать?

— Я набирался сил и учился, как выжить в джунглях — что можно есть.

— В течение шести месяцев?

— Простите, господин? — Этого вопроса он раньше не слышал.

— Твой конвой потопили шесть месяцев назад.

— Не может быть.

Лейтенант делает шаг вперед и бьет его по лицу. Гото Денго не чувствует боли, но съеживается, чтобы не унизить офицера.

— Твой конвой вез подкрепление нашей дивизии! — орет лейтенант. — Ты смеешь сомневаться в моих словах?

— Смиренно прошу прощения, господин!

— Из-за того, что вы не подоспели вовремя, нам пришлось совершить ретроградный маневр[1]! Мы идем на соединение с нашими силами в Веваке!

— Так вы — авангард дивизии? — Гото Денго видел десятка два человек, от силы пару взводов.

— Мы — дивизия, — говорит офицер без всякого выражения. — Значит, еще раз: ты сдался этим дикарям?

На следующее утро они уходят из деревни, не оставив там никого живого: всех туземцев перекололи штыками или застрелили при попытке к бегству.

Он — арестант. Лейтенант решил казнить его за позорную сдачу в плен и уже вытащил меч, однако один из сержантов предложил повременить. Как ни трудно поверить, Гото Денго куда здоровее их всех, а значит, годится в качестве вьючной скотины. Казнить его можно будет после встречи со своими, при большем стечении публики. Теперь он идет посреди отряда, несвязанный, с ролью кандалов и решеток успешно справляются джунгли. На него нагрузили единственный уцелевший ручной пулемет «намбу». Пулемет такой тяжелый, что никто другой не может его нести, и такой мощный, что никто не в состоянии из него стрелять. Всякого, кто нажал бы на спусковой крючок, разнесло бы в куски, источенное джунглями мясо полетело бы с костей в стороны.

Через несколько дней Гото Денго испрашивает разрешения освоить «намбу». В ответ лейтенант избивает его — хотя так обессилен, что не может никого как следует избить. Гото Денго вынужден помогать — кричать и складываться пополам, чтобы лейтенант думал, будто нанес чувствительный удар.

Примерно раз в двое суток с рассветом обнаруживается, что на ком-то из солдат больше насекомых, чем на его товарищах. Значит, мертв. Ни лопат, ни сил, чтобы копать, нет. Покойника оставляют лежать и бредут дальше. Иногда они сбиваются с пути и приходят на то же место, к почерневшим раздувшимся трупам. Когда начинает пахнуть тухлой человечиной, становится ясно: еще один день шли зазря. Однако в целом они набирают высоту, воздух уже прохладнее. Путь преграждает увенчанный снежными шапками хребет, сбегающий прямо в море. Если верить картам лейтенанта, надо перебраться через хребет, и окажешься на японской территории.

Птицы и растения здесь другие. Однажды, когда лейтенант мочится на дерево, из кустов выбегает огромная птица, вроде страуса, только покомпактнее и более яркая. У нее красная шея и кобальтово-синяя голова, из которой, как наконечник снаряда, торчит огромная шлемовидная кость. Птица подскакивает к лейтенанту и дважды пинает того в живот, сбивая с ног, потом изгибает длинную шею, кричит ему в лицо и убегает в джунгли. Костный вырост на голове, как таран, раздвигает ветки.

Никто не успевает выстрелить в птицу: все полумертвые и к тому же еще не пришли в себя от неожиданности. Солдаты смеются. Гото Денго хохочет до слез. Лапа, видать, у птицы тяжелая, потому что лейтенант держится за живот и не поднимается.

Наконец один из сержантов перестает смеяться и направляется к бедолаге. В нескольких шагах от лейтенанта он внезапно оборачивается к остальным. Лицо ошалелое, челюсть отвисла.

Из глубоких ран в животе лейтенанта хлещет кровь. Пока остальные собираются вокруг, тело успевает обмякнуть. Они некоторое время сидят и смотрят, потом, убедившись, что лейтенант не подает признаков жизни, идут дальше. Вечером сержант показывает Гото Денго, как разобрать и почистить «намбу».

Их осталось девятнадцать, но, похоже, все, кто был предрасположен к смерти в этих условиях, уже умерли. Два, три, пять, семь дней они не теряют ни одного человека. И это несмотря на то (а может быть, благодаря тому) что поднимаются в горы. Труд адский, особенно для тяжело нагруженного Гото Денго. Однако горный воздух прогоняет болотную гниль и тушит яростный огонь малярии.

Однажды вечером они выходят на край снежного поля. Сержант приказывает выдать всем двойной рацион. Впереди вздымаются черные пики, разделенные заснеженной седловиной. Спят тесно прижавшись друг другу, и все равно некоторые просыпаются с отмороженными пальцами на ногах. Доедают последнюю провизию и начинают подъем.

Перевал почти разочаровывает своей легкостью. Ледник до того пологий, что солдаты и не замечают, как оказываются наверху, просто внезапно обнаруживают, что склон пошел вниз. Они над облаками, облака покрывают весь мир.

Пологий склон резко обрывается в пропасть. Она уходит вертикально вниз почти на тысячу футов — дальше облака, поэтому настоящую высоту не определишь. Вдоль обрыва угадывается какой-то намек на дорогу. Сначала все ново и увлекательно, потом становится однообразным, как любая местность, которой когда-либо проходили солдаты. Несколько часов спустя появляются проталины, облака уже ближе. Один солдат засыпает на ходу, спотыкается и катится по склону, временами на несколько секунд переходя в свободное падение. Когда он достигает облаков, его уже не различить.

Наконец восемнадцать спускаются во влажный туман. Каждый видит только идущего впереди, и то как серый, расплывчатый силуэт, словно ледяного демона из детских кошмаров. Повсюду торчат острые камни; тому, кто идет первым, приходится ползти практически на четвереньках.

Они обходят скрытый в тумане каменный выступ, когда передовой солдат внезапно кричит: «Противник!»

Кто-то из восемнадцати смеется, думая, что это шутка.

Гото Денго отчетливо различает английскую ругань с австралийским акцентом.

Слышится грохот, такой, что мог бы расколоть гору. В первые секунды Гото Денго думает, что это камнепад, пока не узнает очередь из чего-то большого и полностью автоматического. Австралийцы их обстреливают.

Они пытаются отступить, но каждый шаг требует времени. Сквозь туман несутся свинцовые дуры, ударяют в скалу. Осколки камня летят в лицо, в шею.

— «Намбу»! — кричит кто-то. — Давай «намбу»!

Однако Гото Денго не может стрелять, пока не найдет место, где встать покрепче.

Наконец он отыскивает уступ размером с большую книгу и расчехляет пулемет. В тумане не видно ни зги.

Наступает короткое затишье. Гото Денго выкликает имена товарищей. Трое сзади отзываются. Других не слышно. Затем появляется один.

— Остальные убиты, — говорит он. — Стреляй, не бойся.

Гото Денго палит из «намбу» в туман. Отдача едва не сбрасывает его со скалы, приходится упираться в каменный выступ. Он поводит стволом. Слышно, когда попадаешь в скалу, потому звук иной, чем когда пули уходят в туман. Целит в скалу.

Он расстреливает несколько лент без всякого результата, потом начинает двигаться вперед по тропе.

Налетает ветер, туман клубится и на секунду расходится. Залитая кровью тропа ведет прямо к высокому рыжеусому австралийцу с «томпсоном». Их взгляды встречаются. Гото Денго в более удобной позиции, поэтому стреляет первый. Австралиец падает с обрыва.

Два других, скрытых за каменным выступом, матерятся.

Один из товарищей Гото Денго выбегает на тропу, выставив вперед штык, и с криком «Банзай!» исчезает за скалой. Хлопок выстрела, два вскрика, и уже знакомый звук падающих с обрыва тел. «Черт! — кричит оставшийся в живых австралиец. — Нипы долбаные!»

У Гото Денго только один достойный выход из положения. Он бежит за выступ и дает очередь в туман, поливая скалу свинцом. Останавливается, лишь расстреляв боезапас. Никого. То ли австралиец отступил, то ли Гото Денго сбил его с обрыва.

К ночи Гото Денго и три его уцелевших товарища спускаются в джунгли.