Эдмонд Гамильтон
Молот Валькаров

I

Вы – обычный человек, нормальный индивидуум. Вы живете обычной жизнью в обычном мире. И вдруг за один день, за несколько часов одного дня, все вокруг вас рушится, расползается, как промакашка под дождем, и вы открываете, что шагнули прямо ОТСЮДА в бездонные черные глубины космоса, не имеющего ни начала, ни конца, ни одной знакомой истины-соломинки, за которую можно было бы зацепиться.

Именно это и случилось с Нейлом Бэннингом. Ему исполнился тридцать один год, он работал коммиворяжером нью-йоркского издателя, был здоров, хорошо сложен и доволен своей работой. Он ел три раза в день, был недоволен налогами и временами подумывал о женитьбе. Но все это было до его поездки в Гринвилль.

Все получилось совершенно случайно. Деловая поездка по западному побережью, осознание того факта, что поезд всего в сотне миль от места, где прошло его детство, и внезапное сентиментальное решение. Три часа спустя ярким весенным днем Нейл Бэннинг вышел из вагона в маленьком городке штата Небраска.

Он взглянул на голубую равнину неба с пятнышками облаков на ней, перевел взгяд на широкую, сонную главную улицу и улыбнулся. Ничего не изменилось. Такие городки, как Гринвилль, неподвластны времени.

Возле вокзала стояло одинокое такси. Водитель, скуластый молодой человек, с неописуемой кепкой на затылке, положил багаж Бэннинга в машину и спросил:

– В отель «Эксельсиор», мистер? Это лучший.

– Отвезите туда багаж. Я пройдусь пешком, – ответил Бэннинг.

Молодой человек посмотрел на него.

– В любом случае платите пятьдесят центов. Прогулка у вас выйдет длинная.

Бэннинг заплатил водителю.

– И все-таки я пойду пешком.

– Деньги ваши, мистер, – пожал плечами водитель, и машина отъехала.

Бэннинг зашагал по улице, а свежий ветер прерии трепал полы его пальто.

Бакалейная лавка, дом лесозаготовителной компании, железоскобяные изделия старого Хортона, парикмахерская Дела Паркера. Тяжеловесный парралелепипед мэрии. На молочной закусочной появилась новая реклама – колоссальное изображение конусообразного стаканчика мороженного, а Хивэй-гараж стал больше, добавился участок, заполненный сельскохозяйственной техникой.

Бэннинг шел медленно, растягивая время. Встречные смотрели на него с открытым, дружелюбным любопытством жителей Среднего Запада, и он сам вглядывался в их лица, но ни одно не казалось знакомым. Да, десять лет отсутствия – это много. Однако должен же встретиться хоть один знакомый, должен же хоть кто-то поприветствовать его в родном городе! Десять лет – все-таки НЕ ТАК УЖ МНОГО.

Он повернул направо у здания старого банка и пошел вниз по Холлинз-стрит. Два больших, редко застроенных квартала. Дом-то, во всяком случае, должен стоять по-прежнему.

Дома не было.

Бэннинг остановился, огляделся по сторонам. Все верно. То же самое место и дома по обеим сторонам улицы точно такие, какими он запомнил их, но там, где должен был бы стоять дом его дяди, не было ничего, кроме заросшего сорняками пустыря.

«Сгорел, – подумал он. – Или перенесли на другое место.»

Но сам с беспокойством чувствовал, что здесь что-то не так. Дом не так-то просто стереть с лица земли. Всегда что-нибудь остается – груда булыжника в том месте, гед засыпан подвал, контуры фундамента, следы старых дорожек, деревья и цветочные клумбы.

Здесь же ничего похожего – лишь заросший сорняками пустырь. Казалось, здесь никогда и не бывало ничего другого. Бэннинг огорчился – дом, в котором ты вырос, становится частью тебя самого, это центр вселенной твоего детства. Слишком много воспоминаний связано с ним, чтобы можно было легко смириться с потерей. Но кроме огорчения он чувствовал и недоумение, смешанное со странным беспокойством.

«Грегги должны знать, – подумал он, направляясь к соседнему дому и поднимаясь по ступенькам крыльца. – Если только они все еще живут здесь.»

На стук из-за угла, с заднего дворика, вышел незнакомый старик – розовощекий веселый маленький гном, держащий в руках садовую мотыгу. Он был не прочь поговорить, но, похоже, совершенно не понимал вопросов Бэннинга. Продолжая покачивать головой, он наконец сказал:

– Ты ошибся улицей, парень. Здесь поблизости никогда не жил никакой Джесс Бэннинг.

– Это было десять лет назад, – объяснил Бэннинг. – Наверное, до вашего приезда сюда...

Старик перестал улыбаться.

– Послушай, я – Мартин Уоллес. Я живу в этом доме сорок два года – спроси кого угодно. И я слыхом не слыхивал о каком-то Бэннинге. К тому же на этом пустыре НИКОГДА НЕ БЫЛО дома. Я-то уж знаю. Этот участок – мой.

Холодок неподдельного страха коснулся Бэннинга.

– Но я жил в доме, который там стоял! Я провел в нем все свои мальчишеские годы, он принадлежал моему дяде. Вас тогда здесь не было, а тут жили Грегги, у них была дочь с двумя соломенного цвета «поросячьими хвостиками» на голове, и мальчик, по имени Сэм. Я играл ...

– Слушай, – прервал старик. Вся его дружелюбность исчезла, теперь он выглядел наполовину рассерженным, наполовину встревоженым. – Если это шутка, то она не смешная. А если ты не шутишь, значит ты или пьяный, или сумасшедший. Убирася!

Бэннинг глядел на старика и не двигался.

– Как же так, сказал он, – вот и яблоня, на краю вашего участка – я упал с нее, когда мне было восемь лет, и сломал запястье, такие вещи не забываются.

Старик выронил мотыгу и попятился в дом.

– Если ты не уберешся отсюда через две секунды, я вызову полицию. – С этими словами он захлопнул дверь и запер ее изнутри.

Бэннинг свирепо смотрел на дверь, злясь на себя из-за того, что холодные иглы страха стали острее и вознзались в него все глубже.

– Этот старый маразматик просто свихнулся, – пробормотал он, и снова посмотрел на пустырь, а потом на большой кирпичный дом напротив и направился к нему. Он помнил, что дом был очень хорошим, под стать людям, жившим в нем. Там жили Льюисы, и у них тоже была дочь, с которой он ходил на танцы, ездил на пикники, работал на сенокосе. Если они по-прежнему живут зедсь , то должны знать, что же случилось.

– Льюисы? – переспрасила крупная краснолицая женщина, отворившая дверь на звонок. – Нет, Льюисы здесь не живут.

– Десять лет назад! – с отчаянием произнес Бэннинг. – Здесь тогда жили они, а там, где теперь пустырь – Бэннинги.

Женщина удивленно посмотрела на него.

– Я сама живу тут шестнадцать лет, а до того жила в том сером доме – вон, третий отсюда. Я в нем родилась. И здесь никогда не жили ни Льюисы, ни Бэннинги. А на пустыре НИКОГДА НЕ БЫЛО дома.

Она больше ничего не сказала. Молчал и Бэннинг. Тогда она пожала плечами и закрыла дверь. Бэннинг еще некоторое время смотрел на закрытую дверь, готовый грохнуть в нее кулаками, разнести в щепки, схватить краснолицую женщину и потребовать объяснений, что это значит – ложь, безумие или еще что-то.Потом он подумал, что нелепо выходить из себя. Должно же быть объяснение, должна же быть причина всему этому! Может, дело в дядином участке, может, они боятся, что я имею на него какие-то права. Возможно, поэтому мне и лгали,. пытаясь убедить в том, что я ошибся.

Но есть место, где он сможет все точно выяснить. Там не соврут.

Бэннинг быстро пошел обратно – к главной улице, и по ней – к мэрии.

Там он объяснил девушке-служащей, чего хочет, и стал ждать, пока она просмотрит записи. Девушка не слишком торопилась и Бэннинг нервно закурил. Его лоб был в испарине, а руки слегка дрожали.

Девушка вернулась с узкой полоской бумаги. Казалось, она раздражена.

– Дома рядом с номером триста тридцать четвертым по Холлинз-Стрит никогда не было, сказала она. – Вот выписка о владении...

Бэннинг выхватил из ее рук бумажную полоску. Там говорилось, что в 1912 году Мартин У. Уоллейс приобрел дом и участок N 346 по Холлинз-стрит вместе с прилегающим пустырем у Уолтера Бергстрандера, сделка тогда же и была юридически оформлена. Пустырь так никогда и не застраивался.

Бэннинг перестал потеть. Теперь его бил озноб.

– Послушайте, – обратился он к девушке, – посмотрите, пожалуйста, эти имена в архиве. – Он нацарапал на бумажке имена. – В списке умерших. Джесс Бэннинг и Илэй Робертс Бэннинг. – Рядом с каждым именем он указал год рождения и год смерти.

Девушка взяла листок и, резко повернувшись, вышла. Она долго отсутствовала, а когда вернулась, то уже не казалась раздраженной. Она казалась очень рассерженной.

– Вы что, смеетесь? – спросила она. – Только время отнимаете! Ни об одном из этих людей нет сведений.

Девушка швырнула листок перед Бэннингом и отвернулась.

Дверца в барьере была тут же. Бэннинг толкнул ее и прошел внутрь.

– Посмотрите снова, – сказал он. – Пожалуйста... Они должны быть там.

– Вам сюда нельзя, – пятясь от него, сказала девушка. – Что вы делаете? Я же вам сказала, что там нет ...

Бэннинг схватил ее за руку.

– Тогда покажите мне книги. Я буду искать сам.

Девушка с криком вырвалась. Бэннинг не пытался удержать ее, и она выбежала в холл, вопя:

– Мистер Харкнесс! Мистер Харкнесс!

Бэннинг, стоявший в архиве, беспомощно глядел на высокие стеллажи, забитые тяжелыми книгами. Не понимая значения маркировки на них, он решил свалить все книги с полок и искать в них доказательства, которые должны быть там, доказательства, что он не безумец и не лжец. Но с чего начать?

Начать он не успел. Послышались тяжелые шаги , на его плечо легла рука. Рука принадлежала невозмутимому крупному мужчине, сжимавшему в зубах сигару. Вынув сигару изо рта, мужчина сказал:

– Эй, парень, ты что здесь вытворяешь?

Бэннинг сердито начал:

– Слушайте, кто бы вы не были ...

– Харкнесс, – прервал его невозмутимый мужчина. – Меня зовут Рой Харкнесс и я шериф округа. Вам лучше пройти со мной.

Несколько часов спустя Бэннинг сидел в оффисе шерифа и заканчивал рассказывать свою историю третий раз.

– Это заговор, – устало сказал он. – Не понимаю, почему, но вы все в нем участвуете.

Ни шериф, ни его помощник, ни репортер-фотограф из городской газеты не засмеялись открыто, но Бэннинг увидел, усмешки, которые они не слишком скрывали.

– Вы обвиняете, – сказал шериф, – всех жителей Гринвилля в том, что они собрались и умышленно фальцифицировали записи в архиве. Это серьезное обвинение. И какая же у нас была для этого причина?

Бэннинг вдруг почувствовал тошноту. Он знал, что находится в здравом рассудке, но тем не менее мир внезапно показался ему бессмысленным кошмаром.

– Не представляю причины. Почему? Почему вы все хотите лишить меня прошлого? – Он потряс головой. – Не знаю. Но я знаю, что этот старый мистер Уоллейс лгал. Может быть, за всем стоит именно он.

– Тут есть одна заковыка, – произнес шериф. – Дело в том, что я знаю старика всю свою жизнь. И я могу совершенно определенно сказать, что он владеет этим пустырем вот уже сорок два года, и что там никогда ни было сооружения крупнее куриной клетки.

– Выходит, вру я? Но зачем мне это?

Шериф пожал плечами.

– Может, вы разработали какой-то план для вымогательства. Может, вам зачем-то нужна известность. А может быть, вы просто тронутый.

Кипевший от ярости Бэннинг вскочил на ноги.

– Значит так – подтасовать все факты и объявить меня сумасшедшим! Ну что, посмотрим! – и он кинулся к двери.

Шериф подал знак, и фотограф получил прекрасную возможность запечатлеть, как помощник шерифа схватил Бэннинга и сноровисто затащил его сначала в тюремную пристройку, примыкавшую к оффису, а потом в камеру.

– Псих, – сказал репортер, глядя на Бэннинга через прутья решетки. – Ты и сам-то не смог придумать ничего правдоподобного, верно?

В каком-то оцепенении Бэннинг смотрел на людей по ту сторону решетки, не в состоянии поверить в случившееся.

– Обман, – хрипло сказал он.

– Никакого обмана, сынок, – отозвался шериф. – Вы явились сюда и наделали шума, вы обвинили многих людей в заговоре против вас – хорошо, тогда вам придется остаться здесь, пока мы не проверим, кто вы такой. – Он повернулся к помощнику. – Телеграфируйте этому нью-йоркскому издателю, у которого, по его словам, он работает. Дайте общее описание – рост шесть футов, волосы черные, ну, и так далее, как всегда в таких случаях.

Он вышел, а за ним и остальные. Бэннинг остался один, в камере.

Он сел и сжал голову руками. Яркий солнечный свет лился скозь зарешеченное окно, но Бэннингу все вокруг казалось мрачнее, чем в самую темную полночь.

Если бы только у него не появилась мысль посетить родной город ...

Но она появилась. И вот перед ним стоит вопрос: «Кто же лжет, кто же сошел с ума?». И он не может ответить.

Когда стемнело, ему принесли ужин. Бэннинг спросил, нет ли возможности освободиться под залог, но не получил определенного ответа. Шериф не приходил. Бэннинг спросил об адвокате, и ему ответили, чтобы он не беспокоился. Он снова сел и продолжал ждать. И беспокоиться.

Не имея других занятий, он перебирал в памяти годы своей жизни, начиная с самых первых воспоминаний. Они никуда не делись. Конечно, были и провалы, и смутные, неопределенные воспоминания – но они есть у каждого. Кто запомнит все будничные дни своей жизни, в корторые ничего не случалось! Его зовут Нейл Бэннинг, и он провел большую часть жизни в Гринвилле, в доме, о котором теперь говорят, что он никогда не существовал.

Утром появился Харкнесс.

– Я получил ответ из Нью-Йорка,– сказал он, – здесь с вами все ясно.

Он внимательно рассматривал Бэннинга через решетку.

– Знаете, вы выглядите вполне приличным молодым человеком. Почему бы вам не рассказать, что все-таки это значит?

– Если бы я сам знал... – хмуро отозвался Бэннинг.

Харкнесс вздохнул. – Правда Пита, вы не можете придумать ничего правдоподобного. Боюсь, что нам придется задержать вас до психиатрической экспертизы.

– ДО ЧЕГО?

– Послушайте, я перерыл весь город и весь городской архив. Здесь никогда не жили никакие Бэннинги. Не было и Греггов. А единственные Льюисы, которых я смог найти, живут на ферме в двадцати милях от города и никогда не слыхали о вас. – Шериф развел руками. – Что же я должен думать?

Бэннинг повернулся к нему спиной.

– Вы лжете, – сказал он. – Убирайтесь.

– О'кей, – Харкнесс сунул что-то сквозь прутья. – В любом случае это должно заинтересовать вас. – И он вышел в коридор.

Прошло некоторое время, прежде чем Бэннинг решился поднять брошенное Харкнессом. Это была местная газета за вчерашний день, вечерний выпуск. Там видное место занимал веселенький рассказ о чокнутом нью-йоркце, обвиняющем маленький небрасский городок в краже его прошлого. История была так забавна, что Бэннинг начал думать, что скоро ему действительно понадбится психиатор, а может быть, и смирительная рубашка.

Перед самым заходом солнца к камере подошел шериф и сказал:

– К вам посетитель.

Бэннинг вскочил на ноги. Кто-то его вспомнил, и докажет, что все, им рассказанное – правда!

Но человека, вошедшего в коридор, он не знал.

Это был смуглый мужчина средних лет. Одежда плохо сидела на нем и казалось, что он чувствует себя в ней неловко. Мужчина шагнул через порог коридора, двигаясь удивительно легко для владельца такого большого тела. Его очень темные галаза напоряженно всматривались в Бэннинга.

Хмурое, почти прямоугольное лицо мужчины не меняло своего выражения, но тем не менее что-то неуловимое менялось во всей его массивной фигуре по мере того, как он изучал Бэннинга. У него был вид угрюмого человека, ожидавшего чего-то долгие годы, а теперь, наконец, увидевшего то, что он так долго ждал.

– Валькар, – тихо сказал он, скорее не Бэннингу, а себе. Его голос звучал резко, словно медная труба. – Кайл Валькар. Минуло много времени, но я нашел тебя.

Бэннинг удивленно смотрел на незнакомца.

– Как вы назвали меня? И кто вы? Я никогда раньше не встречал ВАС.

– Не встречал меня? Но ты меня знаешь. Я – Рольф. А ты – Валькар. И горькие годы миновали.

Совершенно неожиданно он протянул руку через решетку и, взяв правую ладонь Бэннинга, положил ее на свой склоненный лоб жестом глубокого почтения.