Поднимаясь по лестнице как можно тише и поддерживая незнакомку под локоть, Гертье задумался о том, какое мнение сложится у кареглазой красотки, когда она вступит в жилище кавалера дан Валлеродена. Ни швейцара, ни лакеев, принимающих в прихожей верхнее платье господ. Он сам велел кривой старухе-служанке не переставлять ни одной вещицы во время уборки; значит, все осталось так же, как было брошено утром.

Третий этаж - почти роскошно, не правда ли? В центре

Маэна за те же деньги сдадут комнатку на чердаке, под самым небом, и уголь для печки придется таскать самому.

Из комнатной тьмы дохнуло слабое дуновение тепла - последний вздох остывающей печурки. Служанка едва протопила жилье, бестолочь! Гертье поставил трость рядом с зонтом, бесшумно и ловко метнул свой картуз на крючок вешалки - и, как всегда, попал.

- Секунду. Скоро вы согреетесь. - Сняв ламповое стекло, он чиркнул спичкой, поджег фитиль и подвернул винт десятилинейки. Серный дымок и горячая вонь пиронафта противно защекотали ноздри. Посмотрев мельком на ведра с углем, стоявшие за дощатой загородкой у двери, Гертье с огорчением вспомнил, что поутру не дал старухе денег, чтоб она пополнила запас. Служанка, разумеется, и пальцем не пошевелила, поскольку, по ее любимой присказке, «задарма и прыщ не сядет». Итого осталось дай бог ведро с четвертью. И наверняка старая карга долго выступала перед сочувствующим консьержем с проповедью о пустоголовых ветрениках: «В тиятры ходить, пить-гулять - это они умеют, а о дровишках забывают господа-то наши расчудесные!»

Рагнхильд блаженно прикрыла глаза, наслаждаясь теплом; закоченевшие пальцы мало-помалу отогрелись. Над фитилем сиял язычок, похожий на пламенный ноготь, приветствуя ее и приглашая поднести к нему ладони, чтобы почуять живительный пыл огня. Она сделала несколько шагов к свету, нетерпеливыми рывками сдергивая перчатки, глаза ее блестели от радости. Дом казался Рагнхильд прекрасным и надежным, как старинная крепость в лучах зари.

- Прошу, не обращайте внимания на беспорядок, - с наигранным пренебрежением повел рукой Гертье, как бы оправдывая все, что обличало его в беспечном образе жизни.

Обстановка вовсе не подобала званию кавалера. Мебель, обитая дешевым полосатым тиком или протертым до залысин плисом, мутное зеркало в дверце платяного шкафа, грошовые бумажные обои с простейшим рисунком, мещанская кровать из грубых железных труб… никто не назвал бы квартиру шикарной, но наблюдательный гость мог отметить, что в ней обитает человек с великосветскими претензиями. На жардиньерке вместо комнатных растений были расставлены в стиле натюрморта вещицы севрского и старого веджвудского фарфора, терракотовые фигурки, трубки, мельхиоровые спичечницы, пачки папиросных гильз и табака высших сортов. На полочках и крышках стола-бюро, под зеркалом столика-туалета тоже пестрели выставки изящных мелочей - пудреницы на ножках, настольные флаконы из малахита, мрамора и декорированного золотом стекла, даже чьи-то шляпные булавки. Просторный плед с бахромой повис на буковом венском стуле. Орнамент обоев разрывался акварелями и офортами в багетных рамках - ближе всех к Рагнхильд оказалась карикатура, где кайзер Вильгельм в образе Ганса-Колбасы, с хищной ухмылкой схватив за подол испуганную и возмущенную Францию, заносил над нею саблю. Интерьер довершали кофемолка с кофеваркой, спиртовка, ковш для пунша, шеренга пустых (и не пустых) бутылок и полки с множеством книг, а воздух жилища был напоен смешанными запахами впитавшегося в мебель табачного дыма, коньяка и благовонного стиракса.

Увидев, что гостья стала озираться, Гертье поспешно подошел к бюро и, держась как можно естественней, убрал в ящичек фотографический портрет Атталины и начатое позавчера письмо к невесте.

- Позволите вам услужить?..

- Да. Вы весьма любезны, - губы Рагнхильд порозовели, и она заговорила не дрожащим, а обычным голосом. Правда, тон остался чрезвычайно сдержанным. Она под крышей, она в доме - да, но кто этот человек? кто его приятель? чего от них ждать, можно ли им доверять и насколько?..

Честной, а тем паче благородной девушке более чем предосудительно быть наедине с незнакомым мужчиной - в особенности ночью, в его доме, без ведома старших. И обычай, и суд на сей счет одинаково строги - такой поступок называется распутством, а юристами квалифицируется как безнравственное поведение и является законным поводом к расторжению помолвки, изгнанию из дома и лишению наследства. Быть застигнутой в подобном двусмысленном положении - позор и ужасный скандал, даже если между девицей и мужчиной ничего не произошло. Но что было делать? Ей не оставалось ничего другого, как положиться на слово кавалера.

Она позволила Гертье снять с нее Ольстер, но старалась ни на минуту не выпускать из рук ридикюль.

- Я не стану расспрашивать, почему вы оказались одна и в таком бедственном положении. Вы поступите разумно и ничуть не обидите меня, если не назоветесь, - Гертье решил сразу обозначить свою позицию, чтоб незнакомка не тяготилась и не чувствовала себя неловко и тем более - чем-то обязанной ему. Конечно, его мучило любопытство, но для того и существует вежливость, чтобы разумные люди могли сами выбрать тот предел откровенности, который им кажется приемлемым. - Не могу предложить много удобств, но то, что у меня есть, - в полном вашем распоряжении. Нагретое вино, сыр, хлеб и грильяж - пожалуйста. Кофе, к моему глубокому сожалению, нет. Будете кушать?

Незнакомка! незнакомка в доме! Боже, как это горячит и волнует! Гертье не упускал ни одного мгновения, которое позволило бы незаметно задержать взгляд на ней - она еще скованна, смотрит сердито, но к лицу возвращаются краски, алеют щеки; еще недавно ледяные от замерзших слез, пленяют своей живостью глаза - чарующие очи темно-медового цвета. Поизящней застелив гнутый стул пледом, Гертье усадил гостью. Сняв честерфильд и оставшись в элегантной полосчатой тройке, он принялся расхаживать по комнате, не прекращая разговора:

- Я учусь в Кавалькоре. Скоро у нас рождественская вакация - собираюсь ехать домой. Зимняя охота - не доводилось выезжать на зимнюю охоту? - Подпалив спиртовку, он налил в ковш вина. - Грог или пунш согревают куда лучше, но вам столь крепкий напиток будет вреден. А еще мы делаем жженку и пьем ее горящую, да! - Загрузив печку углем и капнув пиронафта из бутылки, он разжег огонь и закрыл дверцу печурки.

- Не люблю охоту, - тихо молвила Рагнхильд, глядя на ламповый огонь. - Она принесла мне большое горе.

- Кто-нибудь погиб? - спросил Гертье с печалью в голосе, но радуясь в душе, что гостья наконец отозвалась.

- Мой брат.

- Ужасно. На охоте бывают трагические случаи…

- Это не было случайностью, - проговорила Рагнхильд почти неслышно. Она не мигая смотрела в пламя.

- Я вам искренне сочувствую, сьорэнн…

- Рагна. Меня зовут Рагна.

- Рагенхильда? Чудесное имя! А знаете, на Свейне, где стоит Кавалькор, есть церковь Святой Рагенхильды - она небесная покровительница кавалеров корпуса…

- У нас говорят - Рагнхильд, - безразлично поправила девушка, а потом с нежностью прошептала, повернув ладони к лампе, совсем близко, отчего в комнате возникла тень, широкая, как занавес в театре: - Zhar…

- Вы из Ругии? ругинка? - Гертье, всыпав в вино сахар и корицу, помешивал питье серебряной ложкой. - По-ругски жар - это «пыл», или «тепло огня».

- Знаете ругский язык? - девушка была немного удивлена. - А я… мне показалось, вы из салического рода.

- Можно сказать, что так. - Польщенный вниманием Рагны к его родословной, Гертье счел благоразумным не называть свою прославленную в веках фамилию и ответить уклончиво, неопределенно… даже загадочно. Незачем открываться барышне-ругинке, чтобы она потом разносила по званым вечерам: «Валлеродены? те, у кого в шестом колене по отцу дед был архиепископом, а в пятом по материнской линии - коннетаблем и мужем великой княжны? так их отпрыск живет на окраине, в третьем этаже, а обедает с грязной матросней…» Рагна, Рагнхильд - у кого из соседей есть дочки с таким именем?.. у Каллерсонов? или у Вихертов? нет, у Вихертов - Радегунда, а у Каллерсонов - Розалия… обе милашки, щеки яблоками. Видимо, Рагна из тех ругов-дворян, что с пришельцами-салисками не знаются из-за восьмисотлетней антипатии. Но хороша! Едва не обморозилась, а в тепле вмиг расцвела, словно бутон шиповника. Так и пылает… воистину, zhar в крови. Невольно сравнив Рагну с Атталиной, Гертье не нашел у невесты явных преимуществ, а недостатков - массу. Высокомерна выше собственного роста, губы на замке, белоснежна, а вместо крови - уксус.

Вслед за сравнением Гертье почувствовал стыд. Незачем разжигать в себе неприязнь к Атталине. Она не виновата в том, что выросла заносчивой гордячкой. Сложно сберечь дружелюбие, легкость манер и отзывчивость, если бонны, домашние учителя и слуги день и ночь твердят, что она - штучка с огромным приданым, а должна выйти за голодранца из дотла разорившихся Валлероденов. Сумели внушить теплые чувства к жениху, дьявол их съешь!

«Но отчего она ко мне переменилась? Я же помню, как мы играли, гуляли… даже целовались по-детски. Она была просто прелестна. И в какие-нибудь год-два стала совсем иной. Холодная, безмолвная и недоступная. Или кто-то запугал ее страшными сказками о женской доле и смерти в родах?..»

Рагна, всем телом вбирая тепло и согреваясь, минута за минутой чувствовала себя все лучше, но со свободным дыханием и гибкостью рук возвращался темный страх. Успеет ли прийти дядюшка Цахариас?.. Никто не отменил и не прекратил погони. Те, что ищут ее, по-прежнему идут по следу, и они доберутся до нее. Вопрос лишь в том, как скоро это случится.

Они могут двигаться быстрей призовых скакунов, но на людях этого показывать не станут. Хотя - ночью, в пустынном городе, когда мороз разогнал всех по домам… А тем более в поле, на равнине за городом - или над горами! Рагнхильд не просто ждала, а страстно жаждала услышать на улице грохот и увидеть слепящую вспышку за окнами - знамение того, что пришел старый, угрюмый Цахариас. Но ночь была беззвучна, как зарытая могила.

И этот Гертье - настоящее ли имя он назвал? Здесь, в западных землях, царит галломания, здесь из пижонства коверкают имена - его крестное имя может звучать как Герард, Геррит, Герхард, для друзей - Герке. В Ругии она могла насчитать дюжину молодых дворянчиков по имени Герхард. И столько же, если не больше, неизвестны ей. Но почему черты его лица почти по-девичьи тонки? почему светлые волосы переливаются шелковым блеском?.. Случайна ли встреча? Вдруг это ловушка? Заманив ее в дом, он будет ждать, когда придут те, преследующие.

- Мы не встречались раньше? - с невинным лукавством начала она, в душе сохраняя твердость и решимость.

«Если хоть что-то покажется мне подозрительным… я смогу оборониться».

- Я выезжала на балы. Валка Вузель, Корва Долена, Ярига, Балтрва Глень - не приходилось там бывать?

Знакомые названия родного края заставили Гертье ностальгически улыбнуться. Усадьбы ругов, как же - Волчий Узел, Кривая Долина… Салисков туда не зовут.

- Нет, в этих местах я не танцевал. На вакациях посещаю кое-кого из соседей, но дольше двух недель в своем поместье не задерживаюсь. Давно ли вы приехали?

- Сегодня. Вечером, - сухо ответила Рагна, наблюдая, как сверкает пламя в щели между окантовкой и дверцей печи. Кавалер Гертье щедро напоил огонь, но уголь не спешит разгореться сильно, с настоящим жаром, почему-то истлевает - словно тает впустую. Странно… и зловеще это выглядит. Будто огонь чем-то подавлен, болен, не способен разгуляться.

- Следовало точней договориться с теми, кто должен был принять вас в Маэне. И не приезжать одной… - Ставя перед ней стакан с глинтвейном, Гертье бегло, но пытливо заглянул в лицо Рагны, но девушка была сурово замкнута, и выражение лица ее напоминало дверь на запоре.

Со стуком ввалился Бабель с тростью под мышкой, несущий в обнимку два пухлых тюфяка и пару толстых одеял:

- Уф-ф! и в жар, ив холод! Еле-еле в цене сошелся, ты представляешь, Гертье?!. Обормот не отдавал меньше чем за три талера! Живодер - вот он кто!.. Сьорэнн, нижайше прошу прощения за столь нескромное вторжение, но… ба! печка! Да она еле тлеет, так мы до утра будем зубами лязгать!..

- Не вздумай плескать пиронафт на огонь, - предостерег Гертье. - Полыхнет в лицо, брови опалит.

- Расположиться следует у печки, - Бабель примеривался, куда плюхнуть тюфяки. Он даже в комнате не снял пальто - его так прохватило на морозе, что и раздеваться не хотелось. На спиртовку он посмотрел с укоризной, как бы желая сказать: «Ох, напрасная трата! Лучше б внутрь!» - Боком или головой к печи ляжем?

Пока приятели возились с импровизированными лежаками, пока Гертье вытаскивал из бельевого шкафа стопки постельных принадлежностей, Рагнхильд улучила момент и, протянув руку в сторону печки, быстро прошептала:

- Ogenjdesh!

Пламя в печи ярко вспыхнуло и загудело, прорываясь язычками в щель.

Голос ее был достаточно тих, но Гертье оглянулся с изумлением, сперва на гостью, а затем на печурку.

- Как вы сказали? Огеньдеш?..

- Что?.. я ничего не говорила, - безмятежно ответствовала Рагна, непринужденно отпивая глоток горячего, пряно пахнущего сладкого вина. Между тем в ее душе взбудораженно метались противоречивые мысли и чувства: «Он услышал… он понял! Быть не может! Как мне себя вести? Делать вид, что ничего не случилось. Да! Будь он из них - и ухом не повел бы, прикинулся бы глухим и глупым. А он от неожиданности даже встрепенулся. Не притворщик! о, как хорошо!.. Он дворянин; мне нечего бояться. Наделенный столь тонким слухом должен обладать умением молчать - да, должен, должен!..»

У Гертье сразу возникла масса вопросов, но если девушка утверждает, что не произносила тех или иных слов, публично уверять ее в обратном - недостойное кавалера занятие. Он сдержанно промолчал - однако, пораженный и восхищенный, смотрел на Рагну так, словно впервые увидел ее.

- Что это значит? - с интересом закрутил головой и Бабель. - А, Гертье? Почему так загорелось?

Рука Рагнхильд дрогнула, когда ставила стакан на стол. Она встретилась глазами с кавалером и изо всех сил постаралась, чтоб ее взгляд стал говорящим. Чтобы он угадал ее волю и подчинился.

«Надеюсь, сударь, вы не станете приписывать мне ничего из тех басен, которые именуют фольклором"?» - подумала она, высоко держа голову, и на лице ее было написано требовательное ожидание того, что Гертье ответит согласием.

Гертье изучал гостью, пытаясь отыскать какие-нибудь тайные знаки. Но перед ним сидела миловидная и разрумянившаяся девушка - пожалуй, чрезмерно строгая и властная на вид, но ничем, кроме красоты, не связанная с искусством чарованья.

- И все-таки - в чем дело?.. - Бабель недоумевал, но надеялся докопаться до истины.

«Сударь, я не хотела бы, чтоб мое имя связывалось с… нелепыми фантазиями ругов! - мысленно настаивала Рагнхильд. - Боже мой, почему вы застыли?! Скажите что-нибудь!..»

- Ничего, - Гертье вышел из столбняка. - Я вместе с углем бросил в печку коробок спичек, и они занялись все разом. Сьорэнн, сыр, хлеб и орехи - что подать? Вам понравился глинтвейн?

- Очень вкусный напиток, - кивнула Рагна снисходительно, про себя искренне поблагодарив Гертье за находчивость. Напряженное беспокойство стало понемногу покидать ее.

В дверь осторожно постучали. Гертье указал Рагнхильд на ширму, отгораживающую кровать от комнаты, и зашептал:

- Сьорэнн, ради вашего блага - скройтесь! И ни звука, прошу вас! Бабель, убери тюфяки! Открой и спроси, что надо! Я… я сделаю вид, будто ложусь спать, - следом за Рагнхильд он отступил за ширму.

Бабель отворил - за порогом топтался хмурый консьерж, побуревший от морских ветров и рома, с обгрызенной погасшей трубкой в рыжих зубах, от холода обмотавший голову фуляровым платком и завернувшийся в одеяло. Свет десятилинейки превратил лицо консьержа в деревянную резную маску, где живыми казались одни влажные глаза в старческих жилках и мокрая синеватая губа, вывернутая вниз мундштуком.

- Монсьер Бабель, там внизу… какие-то приличные господа очень настойчиво просят выйти к ним кого-нибудь из вашей квартиры.

- А вы не ошиблись, милейший? А эти господа не пьяны? - допытывался Бабель. Он в толк взять не мог, кому они с Гертье сейчас понадобились. Ночь на дворе! Какая такая забота выгнала людей на улицу в жутчайший холод и заставила их добираться на край света, до Второй набережной?

- В точности вас требуют. Они ясно сказали - девятая квартира, где проживает кавалер Гертье, - прожевал консьерж, покусывая трубку.

- Гертье! - окликнул друга Бабель. - Я спущусь и выясню, что этим… приличным господам угодно.

- Да! - притворно зевнул Гертье, пытаясь догадаться, что вынудило господ искать его общества - или что они имеют передать ему. Если б пришла полиция или судебный исполнитель - консьерж так бы и сказал. Но пока векселю не вышел срок, стражам закона незачем являться. - Бабель, раз уж ты идешь - возьми-ка заодно ведро и принеси угля. У тебя должно быть десять центов… Консьерж! Откройте ему ларь, пусть наберет!

Быть другом знатного кавалера - нелегкая доля. Надев цилиндр и захватив порожнее черное ведро, Бабель удалился.

Рагна сжалась, держа ридикюль обеими руками, словно опять оказалась на ледяной улице. В глазах ее трепетал страх.

- Кто это пришел? Вы их знаете? - шепотом спросила она, прислушиваясь к далеким, слабеющим звукам за дверью - консьерж спускался по ступеням, гулко стуча подошвами, а Бабель с частым топотом и жестяным звяканьем ведра катился впереди.

- Почему вы шепчете? - так же шепотом ответил Гертье встречным вопросом. - Здесь нет посторонних.

- Мне что-то показалось, - она заговорила громче. - Наверно, от вина.

- Красное эрльское, вполне обычное. Жаль, что я не могу предложить лучшего.

- Кавалер, я не хотела сказать о вашем угощении ничего дурного.

«Огеньдеш, - вертелось у Гертье на языке. - Или «дух огня», я прав? Черт побери, как славно за одну ночь узнать сразу две истины - во-первых, что у вечерних костров егеря и ловчие рассказывали отнюдь не пустые байки!.. а во-вторых, что если ругинка - то уж непременно ведьма… и красавица».

- Знай я заранее, что встречу вас, сьорэнн, - припас бы провизии для настоящего ужина. Можете удивляться, но я неплохо готовлю - правда, лишь те блюда, что можно сделать на бивуаке, разведя костер. Жаркое из косули, пальчики оближете. И не бывало так, чтоб мы оказались вечером без дичи - я стреляю без промаху. Батюшка тоже, да и дед… у нас это умение в крови, от предков.

- Умение ваше - еще полбеды, - Рагнхильд вновь посуровела, раздосадованная его похвальбой, и взглянула на Гертье недобро. - Иных тянет проверить свою меткость на всем живом. Не выношу я таких… удальцов!

…Бабель выглянул на улицу, дрожа от почти нестерпимого холода. Тело тотчас покрылось мурашками, жесткими, как бисеринки, а дыхание потекло по верхней губе каплями и набухло слизью в ноздрях. Едва завидев обещанных «господ», он захотел унырнуть назад и захлопнуть дверь, но тот из джентльменов в жемчужно-сером, кто был постарше, остановил его негромким вопросом. Певучий голос прозвучал так, что Бабель почувствовал себя виновным, заслужившим наказание:

- Ты не узнал нас?

- Нет, почему же, - Бабеля трясло, как желе. - Очень даже узнал. Здравствуйте.

Мороз на пришельцев не действовал, они держались величаво и свободно, как если б стояли вдвоем на пьедестале, отлитые из серебра, и слабый звездный свет мертвыми бликами лежал на пелеринах их пальто и цилиндрах. Со статуями их роднил и тот знобящий душу факт, что из носа и губ у них не выходил пар. Будто они сдерживались, чтобы не осквернять дыхание городским воздухом. Глаза их зеркально мерцали, завораживая Бабеля.

- Твой приятель Гертье дома?

- М-м-м… Да! Он… готовится ко сну!

- Он привез с собой девушку.

- Ну что вы! - задребезжал Бабель трусливым неискренним смехом. - Кавалер их к себе не возит. Он к ним ездит!

- Мы платим за то, чтобы ты служил нам, а не ему, - тоном повелителя напомнил старший. - Мы можем рассердиться на тебя. Кефас, напомни ему, как выглядит наш гнев.

- Я помню, помню! - Бабель умоляюще затрепыхал руками, поскольку молодой красавчик, черты которого неуловимо и как-то ужасающе исказились, стал всматриваться в лицо Бабеля, и у того начал подниматься изнутри к сердцу давящий, неживой лед. - Не надо, пожалуйста!.. Я все вам расскажу. Да, верно! он приволок какую-то девчонку. Довольно чистенькая. Он подобрал ее на улице, совсем замерзшую.

Кефас, выдавив неразборчивое проклятие, яростно ударил наконечником трости о каменную ступень. Бабель с содроганием увидел, что от камня с шипением полетели белые искры, каждая с горошину. Старший с осуждением покосился на младшего.

- Вексель, - Гереон протянул руку.

- Что-с? - пролепетал Бабель.

- Вексель, который он подписал. После полудня ты телеграфировал посреднику, что Гертье взял деньги в кредит по фиктивной доверенности. Ты ленив и не успел отправить нам бумаги почтой - значит, они при тебе. Это весьма кстати. Давай их сюда.

- Господа… - боязливо вручая улики, Бабель съежился с видом Иуды, протянувшего расписку за тридцать сребреников. - Когда он узнает, что я… с ним… для вас…

- Вот уж не думал, что у тебя есть совесть, - презрительно процедил Гереон, словно увидев нечто гадкое. - Любым способом уговори Гертье покинуть дом. Если преуспеешь, сто талеров золотом - твои. Иди и помни: ты должен устроить так, чтоб он ушел. Делай, что велено, да поживей!

Бабель торопливо поклонился хозяевам с заискивающей улыбочкой и шмыгнул в подъезд.

- Единственный человек, - бормотал Кефас, вскинув голову и наблюдая за окнами третьего этажа, - единственный в городе, кто в состоянии ее укрыть, - и она в его. доме!.. Гереон, что нам делать?! Его надо устранить во что бы то ни стало!

- Только заставить уйти. Больше никак, - отрезал Гереон.

- А где уголь? - спросил Гертье, увидев Бабеля пришедшим без ведра.

- Идем, - поманил Бабель, маяча в дверях. - Надо поговорить, это важно.

- Какие секреты? - Гертье с досадой дернул плечами. - Говори здесь.

Но Бабель с таинственными ужимками звал его за собой, подмигивал и причмокивал. Поняв, что он не угомонится, пока не выскажет наедине своих дурацких тайн, недовольный Гертье двинулся к нему.

- Кавалер! - окликнула Рагнхильд. - Что случилось?

- Я вынужден ненадолго покинуть вас, сьорэнн, - за-

держался Гертье на выходе, сделав извиняющийся жест. - Ни о чем не тревожьтесь, я сейчас вернусь.

- Но…

Дверь захлопнулась, и Рагнхильд осталась в одиночестве. Она почти перестала дышать, пытаясь расслышать голоса за дверной филенкой, но Бабель намеренно говорил шепотом, вынуждая делать то же и Гертье.

Приятели оказались тет-а-тет на промерзшей лестничной площадке между маршами уходящих вниз и вверх ступеней. Света здесь было мало, но Гертье неплохо видел в темноте и заметил, что Бабель выглядит слишком бледно и понуро; любому другому Бабель представился бы безликим, сдавленно дышащим силуэтом, чей колышущийся объем смутно проступает из темноты при жестикуляции.

- Ну, и зачем ты выволок меня?

- Сейчас же собирайся и уходи из дома черным ходом.

- Почему это?!

- Тише! Не так громко… Послушай, Гертье, ты много сделал для меня, мы славно проводили время, и я не хочу остаться в твоей памяти гнусной свиньей.

- Хм! Ты выдумал странный способ прощаться. Из-за чего ты решил срочно абонировать теплое местечко в моих воспоминаниях? И затем - кто дожидался тебя там, внизу?

- Тс-с-с!.. именно о них я веду речь. Ты можешь влепить мне пощечину, Гертье… или две, как захочешь. Я заслужил. Они наняли меня, чтоб я повсюду с тобой шлялся, водил по злачным местам…

Гертье перестал замечать холод. Он впился глазами в раскисшую физиономию приятеля и старался не пропустить ни слова из его покаянных речей. Внешний холод для Гертье исчез - зато душа оледенела, и по ней двигались стальные резцы, выцарапывая глубокие, незаживающие раны-борозды. Неожиданно он до болезненной ясности понял, что означает фраза «сердце истекает кровью».

- Ударь, - плаксиво канючил Бабель, и в его просьбе не было ни грана криводушия. - Мне легче будет, ударь. Да, я подлец. Это профессия, я уже насквозь ею пророс, мне поздно переучиваться. Знаешь, когда катишься вниз, схватишься за любое предложение… Ведь я не кто попало - я окончил Хартес, практику свою имел, у меня был диплом, патент нотариуса… Что мне было - отказаться от всего, переехать с вещами на Висельный берег? Оттуда на лучшие улицы не возвращаются. А в колонии надо ехать смолоду, без семьи. Вот и взялся. Платили гроши. От тебя я больше получал…

- Кто они? - железным голосом спросил Гертье.

- Не знаю, - Бабель вконец осип или боялся говорить о нанимателях. - Я их всего три раза видел; нынче - четвертый. Беги от них, Гертье, беги не глядя. Они хуже чертей. Убьют походя, как одуванчик тросточкой сшибут.

- Что им надо от меня?

- Чтоб ты по уши залез в долги, - открылся Бабель. - Теперь пришли чего-то требовать. Беги, пока не поздно. Оденься - и улепетывай что есть духу.

- Они внизу?

- Да. Не вздумай к ним сойти! Я говорю - черным ходом, а потом быстренько на вокзал! И первым поездом - домой, в Ругию. Граф-отец поймет, он простит, я уверен!

- Убирайся, - коротко бросил Гертье, навсегда отсекая от себя все связанное с Бабелем.

- Не выходи к ним, Гертье! - бочком обходя бывшего друга, молил Бабель. - Христом-богом заклинаю! Они не помилуют. Только бежать, только бежать… Уйдем вместе, а? Зайди, скажи ей что-нибудь, чтоб не волновалась, одевайся - и на Гуфарат. Пусть ее ждет, зачем она тебе! с ней ничего не сделается. А ты - ту-ту-у!.. - изобразил он паровозный гудок. - Только, пожалуйста, вынеси мою трость…

Гертье сгреб Бабеля за грудки так, что тот запищал. У студента, с малых лет верхом охотившегося в лесах, была железная хватка.

- Проваливай, и побыстрее, гадина. Иначе на Висельном берегу тебя будут звать Нос-В-Лепешку.

Дважды просить Бабеля не потребовалось - он понесся по лестнице со скоростью, опровергающей все толки о том, что-де пузаны - народ неповоротливый. Внизу его подстерегал консьерж, которому уже надоело караулить раскрытый угольный ларь:

- Месьер Бабель, да что я, из-за вас тут должен до утра на холоду стоять? Набирайте-ка свое ведро и денежку гоните. Разбудили меня, вытащили из кровати, а сами…

Проскочив мимо, Бабель вскинул щеколду задней двери, вылетел из дома на манер артиллерийской бомбы, покидающей дуло пушки, и припустился по набережной.

- Он не преуспел, - констатировал Кефас. - Войдем? Консьерж диву дался - парадная дверь открылась сама

по себе, без ключа и скрипа. Вошедшие господа - те, что домогались встречи с кавалером или его убежавшим приятелем, - вели себя в подъезде как домовладельцы, даже не заметили консьержа, и это его рассердило.

- Позвольте, господа, позвольте! Здесь вам не галантерейный магазин, чтоб без спроса заходить; тут частный дом, а не публичный! Ежели вас не принимают, так разрешите вас наружу проводить! Не время для визитов - полночь темная!..

После этого язык консьержа окостенел во рту, словно кляп, и старому привратнику показалось, что его подняло и бросило во внезапно раскрывшуюся дверь каморки, зашвырнув прямиком в кровать, где его плотно обняли одеяла. Затем он провалился в непроглядный, черный сон беспамятства.

Гереон с легкой гримасой помял пальцами что-то невидимое и отбросил, будто скомкал ненужную бумажку.