"Man and Boy, или История с продолжением" - читать интересную книгу автора (Парсонс Тони)

32

Часы посещений потеряли всякий смысл. Мой отец просыпался теперь только в зависимости от боли и уколов морфия.

Можно было просидеть возле него целый день, а он бы все спал – если, конечно, это наркотическое забытье вообще можно назвать сном. Когда действие опиатов заканчивалось, а опухоль не начинала снова терзать его, он просыпался и разговаривал со мной, и глаза его были полны слез от страдания и невыносимой грусти. Я ждал этой минуты его пробуждения.

Посреди ночи он пошевелился, облизал пересохшие губы, и мой чуткий сон прервался. В палате было тихо, если не считать храпа старика через кровать от отцовской. Я помог отцу сесть и смочить рот ничтожно малым количеством воды.

Когда он начал задыхаться – теперь он все время задыхался, – я помог ему надеть кислородную маску и держал его за руку, пока он отчаянно хватал воздух ртом. Как же мало воздуха ему было нужно, как мало воды! Мое сердце разрывалось, когда я видел, как мало ему нужно да я жизни.

Он снял маску, его лицо исказилось от муки, и я снова подумал о том, что никто не предупреждает нас об этой боли. Но я все еще не мог решить, что хуже: видеть эти ужасные страдания или видеть его оглушенным морфием, более не принадлежащим самому себе. Нет, решил я, видеть его мучающимся от боли хуже.

Он посмотрел на меня, безнадежно потряс головой, а потом снова отвернулся.

Я взял его за руку и крепко сжал ее, понимая, что душевные силы оставляют его. Отец был смелым и решительным человеком, но он не мог противиться тоске, подступавшей посреди ночи, тоске, от которой начинаешь понимать, что ничего хорошего никогда уже больше не будет.

И никто не предупреждает тебя об этой неодолимой тоске. К боли хотя бы отчасти можно подготовиться. Можно догадаться, как мучается умирающий от рака. Но с этим физическим страданием пришло ощущение потери, которое не мог подавить никакой морфий.

– Что хуже всего, – прошептал в темноте мой отец, – это знать, чего тебе будет не хватать. Я не имею в виду то, чего еще не произошло: свадьбу Пэта, то, как ты, наконец, устроишься в жизни, – нет, а только те вещи, которые всегда происходили раньше сами собой. Например, видеть, как Пэт катается на велосипеде, рассказывать ему сказки, целовать на ночь. Наблюдать за тем, как он носится по саду со своим чертовым световым мечом. Все эти мелочи, которые значат больше всего на свете.

– Может быть, ты скоро вернешься домой, – сказал я, по-прежнему надеясь (а ведь только это и осталось, никакой реальной альтернативы нет), по– прежнему цепляясь за жизнь, даже если эта жизнь полна мучений. – Может быть, тебе все это еще предстоит, а ты даже и не догадываешься.

Но он не был склонен обманываться или обманывать меня.

– Мне будет не хватать моего сада. Твоей мамы. Еды, которую она готовит. Твоих телешоу.

Я был польщен и смущен тем, что он назвал мою работу в том же ряду, что и свою жену, внука и сад. И еще мне было немножко стыдно. Стыдно, что я сделал так мало за то время, которое мне было отведено, что я не успел сделать ничего больше, чтобы заслужить его одобрение. Пара телешоу и развалившийся брак. Вот, в общем-то, и все.

Но еще оставался Пэт. Я понимал: отец любит внука больше всего на свете. Ощущение было такое, что Пэт – единственный настоящий подарок ему от меня.

Отец захотел сесть. Я нажал на маленькую металлическую коробочку, которая управляла его кроватью, и она зажужжала в тишине палаты, пока изголовье поднималось. Он наклонился вперед и держался за меня, а я подкладывал ему под спину подушку, и его небритое лицо терлось о мою щеку.

Привычные запахи «Олд Спайс» и «Олд Холборн» улетучились, их заменили больничные запахи, запахи болезни и лекарств. Здесь не было ни табака, ни лосьона после бритья. Все это осталось позади.

Мне по-прежнему было странно, что ему нужна физическая помощь. Тот неоспоримый факт, что мой отец сильный, играл такую важную роль в моем детстве и юности, что теперь, когда эта сила ушла, мне казалось, что настал конец света, – как будто какой-то неизменный закон природы был бесцеремонно опровергнут.

И я впервые осознал, что я люблю его не за его силу.

Я всегда полагал, что именно из-за своей прочности – прочности старого мира, подтвержденной его медалью и воплощенной в ней, – он и стал моим героем.

Теперь, когда я помогал ему глотнуть воды или сесть на больничной кровати, я понял, что люблю его за то же, за что его любили моя мать и мой сын.

За его мягкость, за сострадание и за смелость, которая не имела никакого отношения к его физической силе.

– Не говори ничего маме, но я думаю, что уже не вернусь домой.

– Ну зачем ты так, папа?

– Я не вернусь. Я это чувствую. И я хотел бы увидеть Пэта.

Он не сказал «в последний раз». Это было необязательно. Кроме того, есть вещи слишком болезненные, чтобы произносить их вслух. Но я понял, что он имеет в виду.

– Если ты не возражаешь, – добавил он. – Если ты считаешь, что его это не слишком сильно расстроит. Ты решай. Ты же его отец.

– Я приведу его с собой в следующий раз. А теперь попытайся немножко поспать, папа.

– Я не устал.

– Просто пусть глаза отдохнут.

Пэт вышел из школы с темноволосым мальчиком, размахивавшим потертой коробкой для завтраков с изображением Годзиллы на крышке.

– Хочешь посмотреть «Звездные войны» у меня дома? – предложил ему Пэт.

– А телик широкоэкранный или обычный? – спросил мальчик.

– Широкоэкранный.

– Тогда хочу.

– Можно, пап?

Я высматривал в шумной смеющейся орде одно знакомое лицо, которое обязательно будет самым серьезным и спокойным. Я искал маленькую кареглазую девочку с коробкой для бутербродов «Покахонтас». Но ее нигде не было видно.

– Где Пегги? – спросил я.

– Пегги сегодня не пришла, – ответил Пэт. – Можно, Чарли пойдет с нами?

Пегги не пришла? Я посмотрел на Чарли сверху вниз. Он же посмотрел на меня снизу вверх.

– Я не против, – сказал я. – Но нужно сначала договориться с мамой Чарли.

Пэт и Чарли радостно закричали, смеясь и толкая друг друга. Острый угол коробки с Годзиллой больно ударил меня по коленке.

Я уже начал скучать по Пегги.

Когда в дверь позвонили, я открыл и увидел Салли. Она настороженно глядела на меня сквозь слипшуюся челку.

– Вот уж кого никак не ждал!

– Я пришла извиниться.

Посторонившись, я впустил ее в дом.

Пэт и Чарли, сидя на диване в гостиной, спорили о «Звездных войнах»: Чарли хотел перемотать все любовные сцены и размышления и перейти сразу к сражениям. Пэт, педант, хотел смотреть фильм с начала до конца. Салли заглянула к ним, чтобы поздороваться с Пэтом, и мы с ней прошли в кухню.

– Я подумала, – начала она, – и поняла, что это было очень глупо с моей стороны – пускать сюда друзей Стива.

– Лучше бы ты подумала об этом тогда, прежде чем пускать их.

– Понимаю, – ответила она и виновато уставилась на меня из-за занавески своих волос. – Прости, я просто была… уж не знаю, как это назвать… так счастлива снова его увидеть!

– Ну, это я могу понять, – съязвил я. – У меня просто сердце останавливается всякий раз, когда я вижу Стива.

– Он тебе не нравится, – обиделась Салли. – Ты просто издеваешься надо мной.

– В любом случае, как у вас дела? У тебя со Стивом, я имею в виду.

– Все кончено, – ответила она, и, когда ее глаза наполнились слезами, мне вдруг стало невероятно жаль эту болезненно застенчивую девочку. – Он снова бросил меня. Как только добился того, чего хотел.

– Извини, – сказал я. – Ты права, Стив не мой любимчик. Мне жаль, что он тебе нравится. Сколько тебе сейчас? Пятнадцать?

– Шестнадцать.

– Ты встретишь кого-нибудь другого. Я не собираюсь говорить тебе, что в твоем возрасте еще не знают, что такое любовь, – вряд ли это правда. Но ты обязательно встретишь кого-нибудь другого. Я тебе обещаю.

Все в порядке, – сказала Салли, шмыгнув носом. Я протянул ей кусок бумажного полотенца, и она громко высморкалась в него. – Неважно. Я просто хотела извиниться за ту ночь. И сказать тебе, что, если ты разрешишь мне снова сидеть с Пэтом, такое больше не повторится.

Я с опаской посмотрел на нее, хотя лишние несколько часов помощи мне не повредили бы. Старая, налаженная система неожиданно рухнула: отец лежал в больнице, мама постоянно находилась возле него. А Сид ушла от меня вместе со своей Бианкой. Теперь мне частенько не с кем было оставить Пэта.

– Годится, – кивнул я. – Няня нам всегда нужна.

– Вот и хорошо, – улыбнулась Салли. – А мне нужны деньги.

– Ты все еще живешь с Тленном?

– Да. Но я… как бы это лучше выразиться… в общем, беременна.

– О господи, Салли! Это ребенок Стива?

– У меня больше никого не было.

– И что говорит Стив по поводу того, что он станет папой?

– Он не слишком рад. Он сказал: «Потрахались и достаточно». Остальное как будто его не касается. Короче, он настаивает на том, чтобы я избавилась от ребенка.

– А ты хочешь его сохранить?

Салли на мгновение задумалась. Но всего лишь на мгновение.

– Я думаю, это будет здорово. И правильно. Я всегда хотела иметь что-нибудь такое, что было бы только моим. Чтобы я любила, а меня любили в ответ. А этот ребенок будет любить меня.

– Твой отец знает об этом?

Салли кивнула.

– Вот чем хорошо, когда твой отец так на всю жизнь и остался хиппи, – заметила она. – Он не слишком расстраивается из-за таких вещей. Когда мне было тринадцать и мне долго промывали желудок, он вел себя чудесно. Да и подростковая беременность его не удивляет. Хотя, думаю, он слегка прибалдел, узнав, что я не собираюсь делать аборт.

– Но как ты намереваешься содержать этого ребенка, Салли?

– Работать у тебя няней.

– Этих денег тебе не хватит.

– Как-нибудь справимся, – вздохнула она. И на этот раз я не позавидовал ее юной самоуверенности, а, скорее, пожалел ее. – Мы с моим ребенком.

Салли с ее ребенком…

Они нормально справятся, но только если государство сыграет роль отца, потому что Стив на эту роль никак не подходит. Я не понимал, зачем мне платить налоги. Я мог просто засовывать деньги в коляску Салли, не привлекая к этому третьих лиц.

Боже! Теперь я рассуждаю точно так же, как мой отец.

Ребенок – это не плюшевый мишка, – напомнил я. – Он создан не просто для того, чтобы его тискали и поднимали себе настроение. Как только у тебя появится ребенок, ты перестанешь быть свободной. Я не знаю, как тебе это лучше объяснить. Но ребенок целиком и полностью завладевает твоим сердцем.

– А я именно этого и хочу, – улыбнулась она. – Я мечтаю о том, чтобы кто-нибудь завладел моим сердцем. – Она покачала головой, мягко упрекая меня. – Ты говоришь так, как будто речь идет о чем– нибудь плохом.

Гленн приехал забрать ее, и когда они уже собирались уезжать, явился Марти договориться о приготовлениях к свадьбе. Я хотел было представить их друг другу, но Гленн и Марти поздоровались как старые друзья. Теперь я вспомнил: они же виделись на моей собственной свадьбе.

Так что я сварил еще кофе, пока они вспоминали хит-парад лучших исполнителей, в котором ког– да-то участвовал Гленн, и славные семидесятые годы, когда Марти каждый четверг с удовольствием смотрел такие хит-парады. Салли глядела на них с самодовольным презрением ранней юности. Только когда Гленн и Салли, наконец, ушли, Марти сообщил мне, что у него появились проблемы со сном.

– Это у всех так, – отмахнулся я. – Перед свадьбой это нормально. Ты много переживаешь, сомневаешься в своих поступках…

– Как раз свадьба меня и не волнует, – ответил он. – Меня волнует шоу. Ты что-нибудь слышал?

– Что именно?

– Какие-нибудь слухи о том, что шоу на следующий год больше не будут финансировать?

– Твое шоу? Ты шутишь. Они в жизни не выкинут «Шоу Марти Манна» из программы!

– Запросто выкинут. Дело в том, что шоу с приглашенными людьми вымирают. – Марти печально покачал головой. – Вот в чем проблема современного мира, Гарри. Людям уже осточертели люди.

– Мужчины умирают раньше, чем женщины, – начал свою речь мой новый адвокат. – Мы чаще, чем женщины, заболеваем раком. Мы чаще совершаем самоубийства. У нас больше шансов стать безработными, чем у женщин. – Его гладкое полное лицо сморщила ухмылка, как будто все произнесенное было шуткой. – Но почему-то женщин всегда считают жертвами, хотя я никак не могу этого понять, мистер Сильвер.

Найджела Бэтти мне порекомендовали коллеги: режиссер по освещению и звукооператор. Оба они за истекший год прошли через всю эту муть, связанную с разводом.

Бэтти, по слухам, сам два раза разводившийся, обладал репутацией фанатичного борца за права мужчин. Для него болтовня про долговременную безработицу, рак простаты и про мужчин, заходящих в гараж и оставляющих мотор включенным, была не просто демагогической уловкой. Он считал, что борьба – единственно верный путь, и готов был стать основателем зарождающейся новой религии.

Несмотря на невысокий рост, полную талию, скрытую хорошо сшитым костюмом, и очки с толстыми стеклами, Бэтти производил впечатление боксера-профессионала. Мне сразу стало лучше оттого, что он был солидарен со мной и собирался сражаться за мои права.

– Предупреждаю вас, что закон стоит не на стороне отца в таких делах, как ваше, – с сожалением в голосе произнес он. – Закон должен защищать ребенка. И в теории так оно и есть. В теории благополучие ребенка должно быть главным фактором. Но на практике все выходит не всегда так. – Он посмотрел на меня неприятным, почти злым взглядом. – Закон упрямо стоит на стороне матери, мистер Сильвер. Для многих поколений судей благополучие ребенка зависело от матери. Я предупреждаю вас об этом заранее, еще до того, как мы приступим к решению ваших проблем.

– Сделайте что угодно, чтобы обеспечить мне опеку над сыном, – попросил я.

– Это больше не называется опекой. Хотя средства массовой информации до сих пор по инерции говорят о битвах за опеку, со времен Акта о детях 1989 года родитель больше не борется за опеку над ребенком. Он добивается совместного проживания с ребенком. Вы хотите получить право на проживание совместно с сыном?

– Конечно.

– Проживание заменило опеку, чтобы смягчить конфронтационную природу вопроса о том, с кем живет ребенок. Право на проживание не лишает второго родителя родительской ответственности. Закон изменился, чтобы прояснить, что ребенок – не собственность, которую можно выиграть или проиграть. При условии совместного проживания ребенок живет с вами, но он не принадлежит вам.

– Я ничего не понимаю, – остановил его я. – Так в чем разница между борьбой за проживание и за опеку?

– Никакой разницы на самом деле нет, – улыбнулся Бэтти. – Это точно такой же конфронтационный вопрос. К сожалению, изменить закон значительно проще, чем изменить человеческую природу.

И он погрузился в изучение бумаг, время от времени одобрительно кивая головой.

– Развод, как мне кажется, будет довольно простым. И, похоже, вы прекрасно справляетесь со своим маленьким сыном, мистер Сильвер. Ему нравится ходить в школу?

– Очень нравится.

– Он видится с матерью?

– Она может видеться с ним, когда пожелает. И она это знает.

– И все же она хочет его вернуть себе, – уточнил Найджел Бэтти. – Она требует совместного с ним проживания.

– Совершенно верно. Она хочет, чтобы ребенок жил с ней.

– Она сожительствует?

– Что?

– У вашей бывшей жены есть сожитель, мистер Сильвер?

– Да, – сказал я, испытывая благодарность за то, что он перевел отношения Джины с Ричардом в такую грязную категорию, как сожительство. Большой бриллиант на безымянном пальце ее левой руки ровным счетом ничего не означал для Найд– жела Бэтти. – Она живет с каким-то парнем, с которым познакомилась в Токио.

– Давайте разберемся, – сказал он. – Она ушла и оставила вас с сыном?

– Ну, получается, что так. Правда, сначала она забрала Пэта – нашего сына – и ушла к отцу. А когда она уехала в Японию, я забрал его и привез домой.

– Итак, она покинула супружеский дом и фактически оставила ребенка под вашим присмотром, – подытожил Найджел Бэтти. – А теперь она вернулась в Англию и решила, что хочет немножко поиграть в маму.

– Она говорит, что осознает, насколько сильно его любит…

– С этим мы еще разберемся, – пообещал мой адвокат и многозначительно покачал головой.