"Man and Boy, или История с продолжением" - читать интересную книгу автора (Парсонс Тони)

24

– Человек с колокольчиками, – сказала Пегги. Она сидела на полу и играла с фигурками из «Звездных войн». Это была какая-то странная игра в счастливую семью: Дарт Вейдер и Принцесса Лея сидели у себя дома на «Миллениум Фальконе» и весь вечер уговаривали Гаррисона Форда лечь спать.

Пэт стоял на софе, на голове у него красовались массивные наушники, он пытался что-то напевать, закатывал глаза и раскачивался из стороны в сторону, слушая кассету Салли.

– Человек с колокольчиками, – повторила Пегги, ни к кому конкретно не обращаясь, и на лице у нее играла таинственная улыбка.

Сначала до меня не дошло, о чем это она. Потом я услышал то, что ее пятилетние уши различили значительно раньше, чем мои старые локаторы, – звон колокольчиков, разносившийся по всем окрестностям.

Они не звонили с тупой настырностью церковных колоколов. В этом звоне было что-то мягкое, легкое и неожиданное, это было скорее приглашение, чем приказ.

Я, разумеется, помнил эти колокольчики с детства, но почему-то всегда удивлялся, что они до сих пор существуют. Он все еще разъезжал по окрестностям, предлагая детям отложить игры, выйти на улицу и набить свои счастливые рты сахаром и молоком. Это был мороженщик.

– Человек с колокольчиками…

Я сделал вид, что не слышу, и снова уткнулся в свои бумаги, разложенные на журнальном столике. На следующий день была намечена съемка шоу, и мне предстояло разобраться с режиссерским сценарием – задача, которая стала бы значительно проще, если бы Пэт и Пегги не галдели на ковре или не слушали кассету Салли со всеми этими песнями о стервах, бандитах и пистолетах. Пегги была славной девочкой и никогда не доставляла никаких неприятностей, но в такой день, как этот, я бы предпочел, чтобы Пэт играл в одиночку. Сегодня Пегги не должна была у нас гостить. Она оказалась здесь только потому, что ее бестолковая курильщица-нянька почему-то не явилась забирать ее из школы.

Я пришел за Пэтом и увидел, что они оба, держась за руки, беседуют у ворот с мисс Уотерхаус, с обожанием глядя на нее.

Мисс Уотерхаус попрощалась с лучезарной улыбкой и отправилась заниматься тем, чем обычно занимаются учителя начальной школы во второй половине дня, а мы остались ждать, когда в толпе появится кашляющая Бианка с землистым худым лицом, окруженным облачком сигаретного дыма. Но Бианка не появлялась.

Мы втроем ждали у школьных ворот, взявшись за руки. Вокруг нас кружили молодые мамы, забиравшие своих детей, а я стоял посреди их радостной болтовни и выхлопных газов, чувствуя себя местным прокаженным.

Здесь были молодые мамы всех сортов. Были мамы на «рейндж роверах», одетые в зеленые плащи, сшитые специально для сельской местности. Были мамы с браслетами на лодыжках, садившиеся в автобус. И были мамы, представлявшие собой нечто среднее между этими двумя типажами: у них хватило здравого смысла не делать на плечах наколки с именем партнера, но они были не настолько богаты или глупы, чтобы перевозить своих пятилетних детишек на громадных четырехколесных чудовищах.

Но будь у них на лодыжках браслеты или бархатные ленты в волосах, одежда из бутика «Прада» или синтетика, всех их объединяла одна черта: все они смотрели на меня как на врага.

Сначала я подумал, что у меня начались приступы паранойи. Неужели мне нужно было всем и каждому объяснять, что мой брак распался? Просто стоять там в одиночестве, без женщины, если только это не моя мама, было все равно, что нарисовать диаграмму развала нашей семьи и повесить ее на школьные ворота. Эти женщины ничего не знали ни обо мне, ни о Джине. За что же они меня так невзлюбили? Я решил, что стал слишком тонкокожим и чувствительным после всех событий последних месяцев.

Однако по мере того, как школьное полугодие продолжалось и дни становились короче и темнее, я понял, что это совсем не паранойя. Молодые матери не разговаривали со мной. Они старались не смотреть мне в глаза. Они действительно не хотели ничего знать. Сначала я пытался заводить с некоторыми из них светскую беседу, но они вели себя так, как будто я пристаю к ним с весьма неприличными предложениями. Так что вскоре я оставил свои попытки.

Все эти мамы, ласково улыбавшиеся друг другу, явно предпочли бы, чтобы меня среди них не было. Дошло до того, что я старался подъехать к воротам школы в ту самую секунду, когда детей отпускали с уроков. Потому что я не мог выносить общество этих молодых матерей. А они не могли выносить меня.

Учителя всегда были настроены дружелюбно по отношению ко мне, и, когда я беседовал с мисс Уотерхаус, мне легко было убедить себя, что я являюсь неотъемлемой частью современного мира, где мужчины тоже могут быть отцами-одиночками. Но всякий раз, когда я останавливался у школьных ворот, все это казалось несусветной чушью.

Эти матери, будь они из огромных белых особняков или из дешевых муниципальных квартир, с первого же школьного дня старательно меня избегали.

У женщин с браслетами на ногах оказалось больше общего с женщинами с бархатными лентами в волосах, чем со мной. У матерей-одиночек было больше общего с замужними женщинами, чем со мной. По крайней мере, вели они себя именно так.

Все это выглядело очень по-английски и никогда не высказывалось вслух, но нельзя было отрицать, что все время присутствовали подозрительность и замешательство. Как будто мы с Пэтом напоминали им о хрупкости всех современных семей.

Однако когда Бианка так и не появилась, враждебность накалилась еще сильнее. Все матери смотрели на меня как на живое напоминание о тысяче гадостей и преступлений, которые только может натворить мужчина.

Стоя у школьных ворот, я чувствовал себя полномочным представителем всех дефективных мужчин в мире. Вечно отсутствующих мужей. Пьяниц. Мужчин, которым нельзя доверить ребенка.

Ну и фиг с ними со всеми. Мне надоело, что ко мне относятся как к врагу.

Я не возражал против того, чтобы ко мне относились как к чудаку. Я ожидал этого. В конце концов, я и был чудаком. Но я устал отвечать за всех порочных мужиков в мире.

Я уже ненавидел няньку Пегги. Я был готов убить эту недоразвитую девицу, которая не могла даже вовремя прийти к воротам начальной школы. Эту никчемную кашляющую телку, которая не удосужилась даже позвонить учительнице и предупредить, что она не сможет прийти вовремя, чертову Бианку с модным именем и модным убеждением, что кто-нибудь другой выполнит за нее ее же обязанности.

Но, в конце концов, Пегги ей не дочка. И значительно сильнее, чем нерадивую няньку, я начал ненавидеть нерадивых родителей Пегги.

Правда, я практически ничего о них не знал, кроме того, что отец в жизни Пегги не фигурирует, а у матери странное расписание работы. Но все самое важное было ясно и так.

Отец Пегги, очевидно, отнесся к своим родительским обязанностям не более ответственно, чем к двухнедельной туристической поездке во Флориду. И не так уж было важно, какая у Пегги мать: успешная бизнес-леди или же перебивается пособием по безработице и нелегальными заработками. Было очевидно, что благополучие дочери находится для нее где-то в самом конце списка приоритетов.

Это, видимо, были типичные современные родители, которые не в состоянии заботиться о своем ребенке. А уж если я кого возненавидел за последнее время, так это людей, которые рождают ребенка и думают, что все самое сложное уже сделано.

Ну и фиг с ними обоими.

Вскоре все молодые мамы увели своих отпрысков, так что я был не прочь постоять еще немного у школьных ворот. Однако мы зашли в вестибюль, и я сказал секретарше, что Пегги поедет к нам домой.

Обрадовавшись неожиданно представившейся возможности поиграть вместе, Пэт и Пегги визжали от восторга, втискиваясь на переднее сиденье «Эм-Джи-Эф». А я поймал себя на том, что готов заплакать. Мне было жаль Пегги точно также, как и Пэта. Мы запутываем свою жизнь, а несчастные малыши потом за нас расплачиваются…

И вот теперь я глядел, как она тихо играет на полу. Даже Пэт, заслушавшись жуткими песнями Салли, не обращал на нее внимания. А звон колокольчиков мороженщика постепенно стихал, и вдруг я почувствовал раскаяние и стыд.

– Ты хочешь мороженое? – спросил я, чувствуя, что должен попросить у нее прощения.

Прости, что твоя семья развалилась, Пегги. Прости, что мы, взрослые, так зациклились на себе и отупели, что даже не можем воспитать своих собственных детей. Прости, что мир так испорчен, что мы заботимся о своих сыновьях и дочерях меньше, чем о животных на скотном дворе. – А рожок ты любишь?

Я рассчитывался с мороженщиком за три рожка «99», когда из-за угла появилась Сид.

– Хочешь «99»? – спросил я.

– Что такое «99»?

– Вот это, – ответил я. – Рожок с шоколадной крошкой. Очень вкусно.

– Нет, спасибо. Зубы мне еще для ужина пригодятся. Как дела?

– Все в порядке, – сказал я, наклонившись и целуя ее в губы. Однако Сид не ответила на мой поцелуй. – Я думал, ты на работе.

– Мне позвонили, чтобы я приехала и забрала Пегги. Бианка сегодня не смогла прийти. Извини.

Я уставился на нее, не в силах связать между собой два этих мира.

– Ты знаешь Пегги? – спросил я.

Она кивнула. Я ничего не понимал.

– Она моя дочь, Гарри.

Мы стояли у двери моего дома. Она смотрела на меня своими широко расставленными карими глазами. И ждала.

– Пегги твоя дочь?

– Я собиралась сказать тебе. Честно! – Она неестественно засмеялась, понимая, что это вовсе не смешно. – Просто ждала подходящего момента. Вот и все.

– Подходящего момента? Почему же ты мне сразу не сказала? Почему это был неподходящий момент?

– Потом объясню.

– Нет, объясни сейчас.

– Хорошо, – сказала Сид, закрывая входную дверь, чтобы дети нас не слышали. Наши дети! – Потому что я не хочу, чтобы моя дочь знакомилась с посторонними мужчинами, которые, возможно, скоро исчезнут из моей жизни.

– Ты не хочешь, чтобы она знакомилась с посторонними мужчинами? Ты о чем, Сид? Я не посторонний. Она проводит в этом доме больше времени, чем где-либо еще. Пегги меня уже хорошо знает.

– Она знает тебя как папу Пэта. Она не знает, что ты мой… Кто ты мне, Гарри? Вероятно, ты мой парень, так, что ли? Она не знает, что ты мой парень. А я не хочу, чтобы она знакомилась с моим парнем, пока я не буду уверена, что это надолго. Понятно?

Мне это было совершенно непонятно. На руку капнуло растаявшее мороженое.

– Но она обедала у нас чуть ли не каждый день на этой неделе! – сказал я. – Она видит меня чаще, чем этого никчемного ублюдка, за которого ты вышла замуж!

– Ты его не знаешь.

Это мне понравилось.

– Ах, значит, он хороший и достойный человек! Так, да?

– Возможно, нет, – сказала она. – Но я не хочу, чтобы она росла, думая, что все мужчины исчезают так же, как исчез ее отец. Я не хочу, чтобы она видела посторонних мужчин у меня в постели. А ты посторонний. В этом смысле ты посторонний, Гарри. Я не хочу, чтобы, когда она просыпается, на нее смотрел посторонний мужчина. Я не хочу, чтобы она думала, что все это ерунда… И я не хочу, чтобы она привязывалась к человеку, который, возможно, ненадолго задержится в нашей жизни.

Сид старалась быть спокойной, но голос срывался, и мне захотелось обнять ее. Но тогда мы бы все перепачкались, потому что у меня в руках по– прежнему были три тающих рожка «99».

– Потому что я не хочу, чтобы ей было еще больнее, чем теперь, – продолжала она. – Я не хочу, чтобы она отдала свое маленькое сердечко кому-то, кто потом небрежно разобьет его. Понятно, Гарри? Понятно?

– Ладно, – смирился я, – все понятно.

Она часто моргала, стиснув губы. Я вытер мороженое с ладоней. Потом мы зашли в дом, и тут я понял еще одну истину: для детей не бывает ничего странного.

Возможно, когда ты маленький, жизнь настолько полна чудес, что настоящих сюрпризов быть не может, потому что почти все окружающее – уже сюрприз. А возможно, дети просто приспосабливаются быстрее, чем взрослые. Так или иначе, Пегги и Пэт не упали в обморок от удивления, когда Сид зашла в дом.

– Мамочка! – обрадовалась Пегги, и я подумал: «Ну, конечно! Вот где я раньше видел эти глаза».

Сид уселась на пол и стала слушать, как дочь объясняет ей устройство «Миллениум Фалькона». Потом она сняла с моего сына наушники и послушала песню, которая ему особенно нравилась. А после того, как мы расправились со своим мороженым, она велела Пегги собираться домой.

– Я позвоню тебе, – пообещал я.

– Если захочешь, – ответила она. – Я понимаю, это было для тебя потрясением.

– Ты спятила или как? Конечно же, захочу.

– Уверен?

– Уверен, – сказал я, коснувшись ее руки. – Это ничего не меняет.

Но в действительности это изменило все.