"Елена Зыкова. За все уплачено " - читать интересную книгу автора

была. Когда-то напротив Ярославского вокзала было кафе "Гребешки", всяких
там улиток и моржей океанских подавали. Столы там были стоячие, то есть
когда ешь-пьешь около них, то стоя. А зима была в тот год морозная,
трескучая, хоть во двор не выходи! Ну, сообразили мы втроем с Мишанькой и
Колей Старовойтовым, по рублю скинулись, бутылку купили, кое-что на закуску
осталось. А холодно, в парке на лавочке не дернешь, в парадной какой тоже, и
вообще мы это на бегу не пили - поговорить надо, за жизнь побалакать.
Короче, еще пару рублевок нашли и пошли в эти "Гребешки". Я с Мишанькой
закуску выбирать, а Коля Старовойтов встал у стола, бутылку на стол этот -
бряк! И к нам пошел, что-то сказать хочет. Бутылка на столе осталась, там ее
никто не возьмет, понятно. Чтоб у Мишаньки, да Коли, да у меня бутылку
увели, такого никак не могло быть! Нас все знали. Но тут входит в рыгаловку
милиционер. В тулупе, шапке и валенки в галошах. Замерз, как суслик. Дрожит,
остановился посреди рыгаловки, видит - на столе бутылец и грозно так вопит:
"Чья бутылка?" Все, конечно, хрюк и молчат! Потому как тогда за распитие
напитков в общественном месте сразу штраф, и квитанцию на работу пошлют, а
там тебя на собрании разбирать будут, моральные порицания, материальные
наказания, без тринадцатой получки, без премии, ребенка из детского сада
попрут, короче, за эту бутылку три шкуры спустят. И никто мильтону не
отвечает, чья стоит бутылка. Он второй раз: "Чья, спрашиваю, бутылка?" Все
молчат. Мильтон подходит к столу, сдирает пробку, наливает стакан, выпивает
его и на стол железный рубль - с Лениным, - хлоп! И к двери пошел. По дороге
рычит: "Вы что думаете, гады, что я не человек?! На морозе-то стоять
попробовали бы!" Вот такой был случай...
Всяких случаев в жизни Натальи было не счесть. И все были очень
поучительные и к месту, чтобы подготовить Нинку к суровой московской жизни.
Они заседали на освеженной кухне при выпивке каждый вечер, и Нинка настолько
привыкла к этим тихим вечерам под дешевый портвейн, что начисто забыла
деревню.
Она не отдавала себе отчета и в том, что привыкает ежевечерне
напиваться, но тут у нее закончились деньги.
Прожитый и пропитый период сделал их очень близкими подружками, и,
подражая Наталье, Нинка стала принимать жизнь настолько беззаботно, что безо
всяких сожалений отрезала и продала в парикмахерскую свою дивную, длиной до
поясницы, золотистую косу - на шиньон. Денег за нее получили не очень много,
но еще на пару-тройку вечеров хватило. На портвейн и курицу с макаронами. У
себя в деревне Нинка привыкла к картошке, но в Москве очень быстро
переключилась на макароны и ела их с удовольствием.
Потом сходили на донорский пункт, продали свою кровь, получили деньги и
прожили еще неделю.
Продали Нинкин заячий полушубок.
Пили по этому случаю коньяк и закусывали его малосольной семгой: то,
что коньяк якобы пахнет клопами, оказалось неправдой.
Собрались продать и диванчик, но тут Нинка словно проснулась и сказала,
что на полу спать не будет и потому пора бы и за ум взяться.
Прикинули, куда бы устроиться работать, но здесь получился
заколдованный круг - чтобы получить работу в Москве, нужна прописка, а чтоб
была прописка, надо иметь работу. Куда ни кинь, везде клин.
Со злости решили призанять денег у тетки Прасковьи, но та поначалу
отказала, а потом, стеная и охая, заломила такие проценты, что Наталья