"Василий Звягинцев. Одиссей покидает Итаку (роман, книга вторая)" - читать интересную книгу автора

- Обязательно тебе нужно все довести до абсурда. - Наташа досадливо
сломала в пепельнице едва на треть сгоревшую сигарету. - При таком подходе
любую мысль можно наизнанку вывернуть...
- Значит, мысль недодуманная, раз ее даже я вывернуть могу. Сама
посуди, разве красиво выглядит такое сопоставление: их драгоценных жизней
им же принадлежавшая вещь не стоит, а туземца послать они готовы и ничуть
за него не переживают. Но я не обидчивый. Бог с ними, раз у них такие
принципы. Мне не привыкать. Когда меня посылали по минным полям с тралами
прогуливаться, тоже, видимо, считалось, что нам помирать будет легче, чем
хозяевам, потому как мы привычные... Но если уж идти на рисковое дело, так
хотелось бы знать: а ради чего? Какой тут для меня высший смысл?
- Но у тебя же был с Антоном разговор? - спросила Наташа, и Воронцову
показалось, что по лицу ее мелькнула тень. Словно его слова ее неприятно
поразили. Дмитрий догадался, о чем она подумала, и хотя спрашивая имел в
виду совсем другое, с радостью ухватился за неожиданно возникшую
возможность. Так даже интереснее.
- Ты дачку имеешь в виду? - спросил он с простодушно-хитроватой
улыбкой. - Так дачка ни при чем. Он мне ее только за участие в
психологическом опыте обещал. А тут уже не опыты, тут дела по другому
разряду проходят...
- Не волнуйся. Дача вообще такая мелочь... Антон про нее просто для
подхода к теме сказал. Возможности у них неограниченные. И этика форзейлей
запрещает им торговаться или отказывать в просьбе тем, кто им помогает...
- Я не собираюсь просить! - резко возразил Воронцов. - На флоте у нас
все четко. "Нет спасения - нет вознаграждения". Есть такое правило. В
смысле, что без результата никакие затраты не компенсируются. И наоборот,
разумеется. Вот я и спрашиваю: какая их цена? Мне лишнего не надо, но и
задаром стараться... Один знакомый говорил: "Не то обидно, что за растрату
сел, а то, что по той же статье в десять раз больше растратить можно
было..."
- Чего ты сам хочешь, милый? Миллиард долларов? Вечную жизнь? Звание
адмирала Флота? Скажи мне, и все будет...
Он готов был поклясться, что в голосе ее проскочили нотки презрения.
И в глазах, слишком ему знакомых, читалось нечто брезгливо
снисходительное.
Но откуда у нее вдруг такая щепетильность в вопросах чести, при не
слишком почетной роли переводчицы, да еще и вербовщицы при неизвестно
какие цели преследующих пришельцах? Да и раньше... Разве не она написала в
прощальном письме: "Пойми, что полудетские эмоции не могут заменить логику
взрослой жизни. Я должна думать о будущем, и есть люди, которые его
гарантируют. Согласна, что это звучит цинично в твоем выдуманном мире
белоснежных парусов и белых офицерских перчаток, но увы, возможно, ты
теперь единственный обитатель своего мира. Прости и, если можешь, не суди
строго. Впрочем, если тебе будет легче - назови меня меркантильной дрянью
и успокойся. Позже ты меня поймешь. Надеюсь, с другой тебе повезет больше,
Целую тебя, мой верный рыцарь..."
Ей, значит, тогда можно было так рассуждать, а теперь она же его
осуждает за вопрос всего лишь. Неужели но прошествии времени она так
изменилась? Или, опять же, это он сам так ее подкорректировал в своем
воображении?