"Сципион Африканский. Победитель Ганнибала" - читать интересную книгу автора (Харт Безил Лиддел)

Глава 16 ЗЕНИТ РИМА

В военной области нет, может быть, изречения, столь часто цитируемого, как наполеоновское: «Читайте и перечитывайте кампании Александра, Ганнибала, Цезаря, Густава-Адольфа, Тюренна, принца Евгения и Фридриха; возьмите их себе за образец; это единственный способ стать великим полководцем, усвоить секреты военного искусства». В другой из максим он говорит: «Знание великих военных операций может быть приобретено только опытом и прикладным изучением всех великих полководцев. Густав, Тюренн и Фридрих, так же как Александр, Ганнибал и Цезарь, — все действовали, опираясь на одни и те же принципы».

Наполеон выделяет здесь шестерых или семерых полководцев, стоящих на вершине в истории военного искусства. Сознательно или бессознательно, среди исследователей военного дела имеется общая тенденция считать наполеоновский список стандартной оценкой заслуг, а не просто произвольным перечнем полководцев, если дополнить список его собственным именем. Правда, некоторые считают абсурдным включение Евгения при исключении Мальборо, а другие выбросили бы Тюренна из-за убеждения, возможно ошибочного, что величие синонимично с масштабом опустошений, или по более веской причине нехватки среди его успехов решающих побед, достигнутых над равными. Обнаруживается, что немало комментаторов пришли к списку из трех величайших полководцев древности — Александра, Ганнибала и Цезаря — и трех величайших полководцев нового времени — Густава, Фридриха и Наполеона, — возвышающихся в военной истории как гималайские пики. Факт, что Фридриху, с его грубыми тактическими ошибками и вовсе не оригинальным «косым построением», отдается предпочтение перед такими совершенными артистами, как Тюренн и Мальборо, остается одной из тайн военной критики. Но здесь не место разбирать это заблуждение. Здесь нас интересуют великие полководцы Древнего мира и, если мы желаем сравнений с современностью, сам Наполеон, поскольку его превосходство практически не оспаривается.

Сравним поэтому Сципиона с тремя «великими капитанами» древности в трех отношениях — как полководца, как человека и как государственного деятеля. Любое такое сравнение должно быть основано на условиях, в которых этим людям пришлось действовать, и на мастерстве, с каким они обращали эти условия себе на пользу.

Александр и в едва ли меньшей степени Цезарь имели громадный актив — самодержавную власть, полный контроль над доступными людскими и материальными ресурсами. Даже Ганнибал, хоть его и плохо поддерживали, был неуязвим для мелочного вмешательства в свои операции, против которого пришлось бороться Сципиону и, позднее, Мальборо.

Победы Александра были одержаны над азиатскими ордами, в которых отсутствие тактического порядка и метода обесценивало их численное превосходство, причем, как указал Наполеон в своем хорошо известном замечании о мамелюках, недостатки азиатских войск возрастают пропорционально их численности. Ни один критик не поместит Клайва в первом ряду великих полководцев, и, если бы не ослепительный блеск его маневров и масштаб его завоеваний, Александр был бы отодвинут на соседнее с ним место. Цезарь также, до Илерды и Фарсала, был немногим более чем способный «сипайский генерал» и, как он сам, говорят, заметил, отправился «в Испанию драться с армией без полководца, а потом на Восток — сражаться с полководцем без армии». Даже при этом Цезарь, благодаря неосторожному распылению сил, дважды оказался вынужденным сражаться с более сильным противником. В первой битве, при Диррахии, он потерпел поражение, и, хотя он отплатил за него при Фарсале, эта единственная первоклассная победа кажется довольно хилым основанием для претензий на высшее полководческое мастерство.

Но если мы готовы принять другое изречение Наполеона, что «в войне человек, а не люди идут в счет», самый значительный факт состоит в том, что Александру и Цезарю облегчили путь слабость и невежество командиров, которые им противостояли. Только Ганнибал, как Сципион, постоянно сражался против опытных военачальников, но даже и тут обстоятельства были на стороне Ганнибала. Ибо три его решительные победы — Требия, Тразимен и Канны — были одержаны над генералами не только тупоголовыми и опрометчивыми, но и глупо презиравшими любую тактику, которая требовала мастерства, а не честной работы дубиной. Ганнибал это прекрасно знал — вспомним его слова, брошенные солдатам, ожидавшим в засаде приказа к фланговой атаке на Требии: «Перед вами враг, слепой к искусству войны». В умственном отношении Фламиний и Варрон были на уровне лейб-гвардейцев, и имена их в истории инстинктивно ставятся рядом с именами Таллара, Дауна, Больё и Макмагона. Ганнибал научил римлян искусству войны, отличному от ее механизма, и, как только они извлекли пользу из его наставлений, успехи его сделались ограниченными. Марцелл и Нерон научились бить его козыри, и если они не могли выиграть игру, то этого не мог и Ганнибал. Но, обозревая историю Сципиона, мы не только находим его тактические успехи незапятнанными, но и видим, что его противники были с самого начала полководцы, воспитанные в школе Баркидов, и все свидетельства показывают, что братья Ганнибала, Гасдрубал и Магон, не были посредственными командирами. А вершина карьеры Сципиона, Зама, уникальна в истории как единственная битва, где один признанный великий военный вождь был наголову разбит другим таким же.

Таким образом, если сравнивать обстоятельства и степень, в которой с ними не только боролись, но обращали к собственному преимуществу, превосходство Сципиона очевидно.

Если сравнивать качество полководческого искусства, то, по общему мнению, Ганнибал превосходил Александра и Цезаря. Победы Александра были скорее триумфом метода, расчетов, разработанных с прямолинейной точностью, но не отмеченных тонкими вариациями и ловушками для врага. В Александре, при всем его величии, еще заметны следы гомеровского героя, превознесение физической мощи за счет умственной. Образ мыслей странствующего рыцаря заставлял его часто рисковать жизнью в гуще битвы, без нужды рискуя крахом своих планов и жизнями своей армии. К нему вполне можно отнести упрек, сделанный Тимофеем Харету, когда первый заметил: «Как сильно было мне стыдно при осаде Самоса, когда тяжелая стрела упала близ меня; я чувствовал, что вел себя скорее как запальчивый юноша, чем как полководец, командующий такими большими силами». Этот глупый «баярдизм»[8] объясняет также отсутствие признаков тонкого артистизма в его битвах и резюмирован в его отказе Пармениду, предлагавшему атаковать Дария при Арбелах ночью, на том основании, что Александр не желает «красть победу». Планы Цезаря, несомненно, разгадать было труднее, но и он даже близко не подошел в «мистификациях, обманах и сюрпризах» к мастерству, достигнутому Ганнибалом. Гений Ганнибала в руководстве сражениями признан так широко, что его обычно называют величайшим тактиком в истории.

Однако история битв Сципиона еще богаче уловками и стратегмами. Вспомним неукрепленный фронт, выбор момента для прямой атаки и маневр в лагуне при взятии Нового Карфагена; двойной охват и обращение себе на пользу неблагоприятных условий рельефа при Бекуле; изменение часа и построения, отодвинутый фронт, двойной косой строй и двойной сходящийся удар по флангам при Илипе. Как заметил полковник Денисон в своей «Истории конницы», Илипа «обычно считается величайшим достижением тактического мастерства в истории римского оружия». Я бы сказал, что исследователь военного дела, если он рассмотрит эту битву в целом — от проигранных в уме начальных ходов до финального преследования, — то будет вынужден считать ее не имеющей себе равных во всей истории. Продолжая, отметим использование рельефа местности сперва с целью нейтрализовать численный перевес врага, а затем заставить его драться в отдельных битвах, а также широкое круговое движение против Андобала. Посмотрите на Сципиона, заманивающего врага в засаду при Салеке; исследуйте его шедевр — поджог баградских лагерей; ложную угрозу Утике, вечерний сигнал трубы, выбор моментов и разницу между двумя атаками, тонкость, позволившую ему овладеть главным препятствием — воротами карфагенского лагеря — без борьбы. Отметьте, позднее, новое использование второй и третьей линий в качестве мобильного резерва для окружения противника на Великих равнинах; то, как с быстротой хамелеона он переносит свое искусство на море, расстраивая атаку на свой флот. Наконец, при Заме, где он встретился с противником, неуязвимым как для очевидных, так и для блестящих стратегм, мы видим наивысшее психологическое и тактическое мастерство в его более осторожных, но тонких и эффективных ходах — «коридорах» в его воинском строю; в синхронизированном реве труб, пугающем слонов; в умышленном «отзыве» гастатов; в рассчитанном перестроении войск для охвата флангов третьей и главной линии Ганнибала; в паузе, когда он выигрывает время для возвращения своей конницы, и в ее решающем ударе Ганнибалу в тыл.

Есть ли другая такая коллекция жемчужин военного искусства во всей истории? Мог ли даже Ганнибал продемонстрировать такие оригинальные и разнообразные сюрпризы? Более того, если «коллекция» Ганнибала в открытых битвах несколько уступает сципионовской, то в двух других существенных отделах она пуста. Даже преданные ему биографы признают, что мастерство осад было, как у Фридриха, его слабым местом, и ему нечего противопоставить штурму Нового Карфагена, который по преодоленным трудностям, рассчитанной дерзости и мастерству, по быстроте не имеет параллелей в истории древней и современной.

Другой, более Серьезный пробел в биографии Ганнибала — его неумение завершать и использовать свои победы преследованием. Нигде он не показывает стратегического преследования, а отсутствие даже тактического преследования после Требии и Канн почти непостижимо. По контрасту мы видим у Сципиона быстрое и неослабное преследование после Илипы и едва ли менее важное — после битвы на Великих равнинах, которому, как по длительности, так и по решающим результатам, мы не найдем параллелей вплоть до Наполеона, и то вряд ли. В древние времена Сципион имел здесь только одного возможного соперника — Александра, — но у того наблюдались постоянные колебания между стратегическим и тактическим преследованием, которые отчетливо мешали экономии сил. Его поворот в сторону после Исса можно еще объяснить стратегическими аргументами, то для задержки после Граника и Арбел нельзя привести убедительных доводов, кроме разве что расстояния. По крайней мере, остается фактом, что в его кампаниях не имеется преследования столь упорного и развернутого, как преследование вдоль Гвадалквивира. Можно заметить, что Сципион не всегда устраивал такое преследование, как после двух упомянутых битв. Но исследование других битв показывает, что преследование, когда оно не велось, было бы опрометчивым или ненужным — опрометчивым после Бекулы, когда на него двигались с двух сторон две свежие армии, и ненужным после Замы, когда не осталось врагов, представляющих опасность.

От тактики мы переходим к стратегии, и здесь предварительные разграничения и определения могут упросить нам задачу выработки суждения. Слишком часто считают, что стратегия охватывает только военные факторы, при этом политические и экономические факторы, с которыми они переплетены, уходят в тень. Ошибка эта принесла неисчислимый ущерб всем структурам воюющих наций. Когда такие критики говорят о стратегии, они думают почти единственно о логистической стратегии — о комбинации во времени и пространстве различных военных фигур на шахматной доске войны. Между логистической стратегией и шахматами имеется отчетливая аналогия. Но на более высоком плане и в куда более обширных масштабах действует большая стратегия, которая определяется как применение силы во всех ее формах для поддержания политики. В то время, как стратегия в более конкретном смысле занимается передвижениями вооруженных масс, большая стратегия, включающая эти передвижения, охватывает и мотивирующие силы, которые лежат за ними, как материальные, так и психологические… Большой стратег есть, следовательно, также политик и дипломат.

Как стратег-логистик, Наполеон не имеет соперников в истории — за исключением, быть может, монгольского полководца Субудая, если судить по сохранившимся скудным сведениям о его кампаниях. Древние, как и недавние предшественники Наполеона, страдали от общего дефекта: организационная структура армий в те дни не допускала тех многогранных комбинаций, которые ему удавались; дефекта, который сохранялся до тех пор, пока в конце XVIII века не родилась дивизионная система, начиная с де Брольи. До того мы находим отряды — или порой, как в классическом движении Нерона к Метавру против Ганнибала, комбинации из двух армий, — но масштабы и разнообразие таких комбинаций были неизбежно узкими, пока армии не были разбиты на самодостаточные и независимые стратегические подразделения — современные дивизии или армейские корпуса, — как раз вовремя, чтобы гений Наполеона смог приступить к эксплуатации новых возможностей. Но и в узких рамках донаполеоновских времен Сципион разработал ряд стратегических ходов, которые по справедливости не имеют равных в античном мире. Как сокол, пал он на Новый Карфаген — удар был рассчитан так, что ни одна из трех карфагенских армий не смогла бы прийти на выручку вовремя. Едва ли менее смелым и рассчитанным был удар на Гасдрубала Барку — прежде, чем Гасдрубал Гискон или Магон могли с ним соединиться; как тщательно был выбран момент, мы знаем из Полибия. Нет никаких сомнений, что эти стратегические ходы были умышленными — в отличие от многих других, приписанных древним полководцам военными критиками, видящими древние театры военных действий через современные очки. Полибий и Ливий оба говорят нам, что Сципион все рассчитал заранее. Вспомним опять-таки, как Сципион стоял на страже над Гасдрубалом Гисконом, в то время как его отряд под командой Силана устремился вперед и напал на Ганнона и Магона прежде, чем они получили весть о его приближении. Быстрота марша обеспечила полноту победы.

Далее, мастерское движение, ведущее к Илипе, при котором направление наступления перерезало линии коммуникаций Гасдрубала и Магона с Гадесом, что в случае их поражения означало, что путь отступления к их укрепленной базе будет отрезан рекой Бе-тис (Гвадалквивир). Результат показал верность расчетов Сципиона, а их подтверждением является разгром карфагенских армий. Похоже, что перед нами первый в истории чистый пример удара по стратегическому флангу. Здесь родилась истина, которую Наполеону дано было выразить в кардинальной максиме: «Важный секрет войны в том, чтобы сделать себя хозяином коммуникаций». Говорят, что впервые такой фланговый удар был нанесен при Иссе, но маневр Александра был проведен на поле битвы, не являясь стратегическим ходом, хотя простое объяснение заключается в том, что море мешало наступлению на другой фланг, а излучина реки Пинар продиктовала направление удара.

Допустим, что стратегический замысел Сципиона при Илипе есть только гипотеза — о нем не говорится с определенностью у Ливия и Полибия; но установленные факты, касающиеся наступления и, в особенности, того, что за ним последовало, образуют такую цепь косвенных доказательств, что не может быть прочнее. Даже Додж, постоянно принижающий Сципиона, подчеркивает угрозу стратегическому флангу.

Перед тем как перейти к африканским кампаниям, мы можем отметить дальновидность Сципиона и ловушку, устроенную Ганнибалу в Локрах. Отметим затем, что после высадки в Африке первой его заботой было установление безопасной операционной базы, что воплощало собой принцип безопасности перед переходом в наступление. Посмотрите, как он помешал сосредоточению превосходящих сил врага, построив близ Утики «линии Торрес-Ведрас». Отметьте быстроту, с которой он ударил на Гасдрубала и Сифака на Великих равнинах, не дав им времени организовать и закалить новых наемников, и как затем он еще раз становится на страже, на этот раз над Карфагеном, в то время, как его отряд под командой Лелия и Масиниссы выбивает Сифака из войны. Наконец, вспомним его движение вверх по долине Баграды, которым он одновременно вынудил Ганнибала следовать за ним и ускорил свое воссоединение с подкреплениями, приведенными Масиниссой из Нумидии. Мастерство Сципиона на стратегической шахматной доске настолько совершенно, что даже выбирает поле битвы, наиболее благоприятное для своего тактического инструмента. Затем, выиграв Заму, он бросается на Карфаген прежде, чем граждане могут оправиться от морального шока.

Какие ошибки (если они есть) можно отнести к теневым сторонам его стратегии? Исследование военных комментариев показывает, что его критики выдвигают только три упрека: что Гасдрубал Барка, а затем Магон, по очереди бежали из Испании и что Сципион не обложил осадой Карфаген сразу же после высадки в Африке. Очевидным ответом служит вопрос: сколько раз Дарий, намного более важный персональный фактор, ускользал от Александра? Почему Цезарь позволил Помпею ускользнуть после Фарсала, или Ганнибал не двинулся на Рим после Тразимена или Канн? Для всего этого были намного менее веские причины. Но, не считая того, что очень трудно поймать полководца, лишенного армии, можно надеяться, что предыдущие главы уже опровергли эти пустые упреки. Даже после Бекулы Сципион еще заметно уступал в силе карфагенским войскам в Испании, и далее, Гасдрубал смог ускользнуть от бдительности Сципиона и пересечь Пиренеи только с отрядом настолько слабым, что ему пришлось два года набирать в Галлии рекрутов, прежде чем он смог двинуться на Италию. Магон бежал с еще меньшим числом людей.

Что до вопроса о немедленном наступлении на Карфаген, то Сципион был бы запальчивый дурак, а не генерал, если бы он попытался обложить осадой такой громадный укрепленный город, как Карфаген, с теми малыми первоначальными силами, с которыми он прибыл в Африку. Яснейшее доказательство его мудрости в обеспечении первым делом безопасной базы для операций заключается в сосредоточении подавляющих вражеских сил, угрозы которых он избежал, только заранее построив свои «линии Торрес-Ведрас».

В истории Александра даже его современные биографы не видят заметных примеров логистической стратегии, не считая некоторых форсированных маршей — например, от Пелия к Фивам. Здесь нет комбинаций или расстройства вражеских комбинаций. Его сила лежит в его большой стратегии, о которой мы будем говорить ниже.

У Ганнибала логистическая стратегия также заключается в прямых маршах и в достойной восхищения заботе о безопасности коммуникаций, не считая весьма спорной цели движения на линию реки По (Пад), которая действительно отделила старшего Сципиона от второго консула Семпрония и, во-вторых, ложного движения на Рим в попытке ослабить давление на своих союзников в Капуе, — которое, будучи хорошо задуманным, не удалось. Против этого можно, во-первых, выставить тот факт, что преимущества опасного перехода через Альпы были сведены на нет быстрым возвращением старшего Сципиона из долины Роны (Родана) через Ривьеру; во-вторых, тот факт, что ему не удалось помешать соединению Семпрония со Сципионом на Требии, Позже, среди других его неоспоримых ошибок — отказ от использования победы при Каннах, хотя бы путем захвата Канузия, не говоря уж об ударе на Рим; то, сколько раз его ходы парировали Фабий и Марцелл; блестящий обман, осуществленный Нероном, который оставил Ганнибала неподвижным и в неведении в то время, как его брат был разгромлен при Метавре. Наконец, мы видим, как Сципион перехитрил его в предварительном маневрировании перед Замой. Выдающийся, великий тактик, Ганнибал не производит впечатления как стратег; в сущности, он даже слабее, чем некоторые предшественники Сципиона среди римских генералов.

Цезарь, напротив, больше проявил себя в логистической стратегии, чем в тактике. Но сколь классическими ни считаются многие его движения в Галлии, нужно помнить, что они делались против варваров, а не закаленных генералов, с которыми пришлось сражаться Сципиону, Ганнибалу, Нерону и Марцеллу. Имея дело с командирами Помпея в Испании, Цезарь с поразительным мастерством высвободился из критического положения — в которое, возможно, не должен был попадать. Затем, в Греции, он лишил себя превосходства в силах, распылив войска, и потерпел при Диррахии тяжелое поражение — почти катастрофическое, как он сам признает, говоря: «Сегодня победа принадлежала бы врагам, найдись среди них хоть один, чтобы завоевать ее». Его отступление было мастерским маневром, если мы закроем глаза на качество его противников, но позже он потерпел неудачу в попытке предотвратить соединение сил Помпея и Сципиона Назики и должен быть сражаться при Фарсале, лишенный части своих войск, против сконцентрированных сил. Факт, что его тактика повернула ход битвы, не должен влиять на оценку его стратегии.

Если в логистической стратегии Сципиону можно отдать пальму первенства, среди древних, как он будет выглядеть в сравнении с Наполеоном? Мы согласны с историческим аргументом, что человека нужно судить в соответствии с обстоятельствами и инструментами его времени, помня не только о неделимой организации армии, но и о том, что он был пионером там, где Наполеон мог опереться на опыт многих веков. Но мы предпочитаем отбросить этот разумный и нормальный подход, который неизбежно искажает истинное сравнение, и честно признать верховенство Наполеона в этой сфере. Баланс с избытком восстанавливается превосходством Сципиона как тактика. Почти единодушное мнение гласит, что тактика Наполеона была ниже его стратегического уровня, и именно стратегия заставляет военных историков ставить его в один ряд с Ганнибалом среди великих военных вождей — фактор, который дает Сципиону дополнительное преимущество в сравнении с Наполеоном.

От логистической стратегии мы переходим к большой стратегии. Он лежит столь же в области мира, сколь и в сфере войны, и поэтому для простоты полезно заняться здесь той большой стратегией, которая помогает выигрывать войны, и отложить до того момента, когда мы займемся Сципионом, как государственным деятелем, ту часть его большой стратегии, которая имела целью установление мира.

Если наше исследование периода между 210-м и 190 гг. н. э. достигло исторической цели, читателю должно быть ясно, что Сципион продемонстрировал такое понимание войны во всех трех сферах — умственной, моральной и физической, — какое только начинает брезжить в наиболее передовой военно-политической мысли сегодняшнего дня. Далее, он превратил свое понимание в эффективные действия настолько блестяще, что Мы можем только надеяться достичь его уровня в следующей великой войне, а вероятно, будем счастливы, если нам удастся избавиться от рутинной одержимости физическими факторами в 2000 г. н. э.

Доказательства ищите в тех последовательных и координированных шагах, которыми, начиная со дна самой черной ямы в римской истории, он упорно и уверенно поднимался вверх, к вершине своих целей, и водрузил знамя Рима на озаренных солнцем пиках земной власти. Сципион не просто великий атлет войны — он альпинист. Видение, подсказывающее ему линию подхода, дипломатический дар, позволяющий ему преодолевать препятствия, — для него то же, что для альпиниста мастерство скалолаза. Его понимание важности безопасной базы для каждого нового наступления — это мастерство подъема по ледникам, а применение военной силы — его ледоруб.

Посмотрите, как, прибыв в Испанию, он собирает информацию о позициях карфагенских войск, о роли и топографии Нового Карфагена. Его гений подсказывает ему, что здесь находится база и главный опорный пункт карфагенских сил в Испании, и показывает ему осуществимость, способ и эффект предстоящего удара — по моральной и экономической скорее, чем по чисто военной цели.

После захвата Нового Карфагена заметьте мудрость, с которой он примиряет с собой граждан, обезопасив свое приобретение от предательства изнутри, и далее экономит силы гарнизона, превратив граждан в активных партнеров по обороне. Какой дипломатический шедевр — быстрое освобождение испанских заложников и забота о них! Если присутствие Наполеона стоило армейского корпуса, то присутствие Сципиона буквально стоило двух. Оно обращало союзников врага в собственных союзников.

Большая стратегия отражается в мудром воздержании от дальнейшего наступления — с целью позволить моральному и политическому эффекту от взятия Нового Карфагена развиться. Из-за этого Гасдрубал Барка, видя, как испанский песок быстро пересыпается из его чаши часов в чашу Сципиона, был втянут в наступательный поход, который позволил Сципиону разбить его прежде, чем подошли другие карфагенские армии. Еще раз победа прокладывает путь для дипломатии, а та, в свою очередь, облегчает путь к дальнейшим победам. Он отпускает по домам испанских пленников без выкупа и, еще более ловко, возвращает Масиниссе племянника, нагруженного подарками. Наверное, никогда в истории деньги, вложенные в подарки, не давали больший конечный дивиденд.

Затем заметьте быстроту, с которой Сципион душит в зародыше зарождающуюся угрозу со стороны Ганнона — и, по контрасту, сдержанность, с какой он избегает растраты сил на мелкие осады, которые не могут дать соизмеримого выигрыша. Более широкий эффект действий Сципиона в Испании также заслуживает быть отмеченным, ибо Ливий говорит нам, что в тот год Ганнибал в Италии впервые оказался обречен на бездействие — он не получил припасов из дому, поскольку Карфаген больше тревожило сохранение Испании.

С этого момента и далее большая стратегия Сципиона была направлена к тому, чтобы все больше и больше облегчать давление на Рим. Его успехи в Испании вынудили карфагенян вкладывать туда силы, которые могли бы сыграть решающую роль в Италии, и при Илипе он вычеркнул их из военного балансового счета.

В момент, когда победа в Испании стала несомненной, и прежде чем перейти к окончательной очистке территории от противника, его стратегический взгляд устремляется в Африку. Его дерзкий визит к Сифаку, его встреча с Масиниссой и отправка последнего в Нумидию — две тетивы к луку, который скоро выпустит стрелу в сердце Карфагена. Как предметный урок в выборе истинной цели — и неуклонной верности этой цели перед лицом всех препятствий и опасностей — следующие несколько лет служат маяком на все времена.

Он строит планы, он готовится, он неустанно трудится ради достижения цели. Военное вмешательство врага — едва ли не наименьшая из его трудностей. Эротическая страсть расстраивает один из его тончайших дипломатических ходов, но его план слишком гибок, слишком хорошо продуман, так что даже этот удар оказывает только временный эффект. Ревнивые соперники, близорукие политики, твердолобые военачальники бьются из всех сил, чтобы сорвать его планы, а когда им это не удается — воспрепятствовать ему и ограничить его силы. Он строит и обучает свежую армию из авантюристов и опозоренных солдат. При этом он ни разу не делает опрометчивого или ложного шага, всегда помня о принципе безопасности. Своей дипломатией он создает в Сицилии надежный источник снабжения. Он посылает разведывательную экспедицию для выяснения обстановки в Африке и, оценив материальную слабость Масиниссы, отказывается быть вовлеченным в движение, пока не выковано его собственное оружие. Когда он высаживается, его первые усилия направлены на приобретение безопасной операционной базы. Точно измерив силу и слабость позиций, карфагенской и своей собственной, он мастерски приспосабливает непосредственную цель к наличным средствам. Каждый следующий шаг направлен на то, чтобы ослабить военный и политический кредит Карфагена и зачислить разницу на собственный счет. Его выдержка, когда конечная цель так близка — в милях, но не в реальности, — почти невероятна в таком молодом и таком победоносном командире. Но он давно понял, что Сифак и Масинисса есть две опоры власти Карфагена в Африке, и прежде, чем он попытается сбросить эту власть с трона, он ставит первой своей целью подорвать ее стабильность, забрав себе одну опору и выбив другую. Едва он достигает этой цели, страсть снова вмешивается в игру, угрожая теперь его военным успехам, как прежде расстроила его дипломатию, — но мастерским психологическим ходом, разбивающим чары Софонисбы, он отвращает опасность.

Уверенный теперь в безопасности, он нацеливается на сам Карфаген и делает характерную паузу перед стенами города, чтобы достичь, если возможно, экономии сил с помощью моральной победы, не истощая сил в физической осаде. Прием удается, и Карфаген капитулирует, ибо Ганнибал еще за морями, бессильный помочь. И когда грубейшим нарушением клятвы договор нарушен, Сципион не захвачен врасплох. В новой и стремительной серии ходов, с совершенной комбинацией военных, экономических и психологических фигур, он объявляет противнику мат за очень короткое время. Есть ли в истории что-нибудь, что по последовательности политики, сочетания сил, моральных и материальных, и полноте достижений может сравниться с этим? Сципион есть воплощение большой стратегии, и его кампании дают высший в истории пример ее значения.

Александр, несомненно, был предшественником Сципиона в большой стратегии — но, не обсуждая вопроса, насколько его моральные и экономические меры были случайными, а не отмеченными тонким расчетом, как у Сципиона, задача Александра была намного проще, и ему, деспоту, не приходилось, как Сципиону, преодолевать внутренние препятствия. Прежде всего, именно из-за близкой параллели с современными политическими и органическими условиями, большая стратегия Сципиона есть предмет живого интереса для нас сегодня.

Достижения Александра, быть может, превышали сципионовские по масштабу — на самом деле не так уж сильно, ибо если Александр установил империю от Дуная до Инда, которая развалилась после его смерти, то Сципион построил для Рима империю, которая простиралась от Атлантики до Черного моря и гор Тавра, — империю, которая выстояла и выросла. И там, где Александр строил на фундаменте, заложенном Филиппом, Сципион вышел на сцену в момент, когда самый фундамент римской власти в Италии был потрясен чужеземным врагом. На стратегии Александра имеются обширные пятна — пока он укреплял свою базу для наступления в Малой Азии, ему грозила острая опасность потерять внутреннюю базу в Европе. Расформировав свой флот, он открыл европейские берега превосходящему персидскому флоту, и Мемнон, единственный способный командир у Дария, ухватился за возможность поднять восстание в Греции, где угли недовольства тлели в тылу Александра. Только смерть Мемнона спасла Александра от катастрофы и дала время для осуществления его плана подрыва персидской морской мощи путем сухопутной атаки на военно-морские базы. Из-за отсутствия стратегической разведки Александр допустил грубую ошибку, проскочив мимо армии Дария, которая сидела в ожидании в Северной Сирии, а затем двинулась и перерезала его коммуникации — опасность, от которой он спасся, только обратившись назад, тактической победой при Иссе. Полезно сопоставить это со сципионовской тщательной стратегической разведкой и поиском информации перед каждым ходом. Если большая стратегия Александра немного выигрывает в количественном отношении, то Сципион явно превосходит его в качестве.

В сравнении Сципиона с Наполеоном, если признать превосходство последнего в логистической стратегии, нужно противопоставить этому его неполноценность в тактике и большой стратегии. В большой стратегии притязания Наполеона омрачаются не только его неспособностью понять цель большой стратегии — процветающий и безопасный мир, — но и несколькими грубыми просчетами в оценке психологии противников, политического и экономического эффекта своих действий и экстравагантным использованием своих сил и ресурсов в поздние годы.

Наконец укажем, что если Александр имел, чтобы строить, военный фундамент, заложенный Филиппом, Ганнибал — Гамилькаром, Цезарь — Марием, Наполеон — Карно, то Сципиону пришлось строить заново на руинах катастрофы.

От сравнения полководческого искусства перейдем теперь к сравнению характеров. Здесь перечислять подробно качества, которые вьщеляют Сципиона как человека, было бы утомительно. Его умеренность, самоконтроль, человеческая симпатия, очарование его манер, магнетическое влияние на войска (разделяемое всеми величайшими военными вождями), возвышенность его духа — все эти качества ярко проявляются в каждом его поступке и речении. О его частной жизни мы знаем мало. Он женился на Эмилии, дочери консула Эмилия Павла, павшего при Каннах, — брак, очевидно, был заключен после возвращения из Испании и перед отбытием в Африку.

Из одного-двух анекдотов, которые сохранились, кажется, что брак был счастливым, и Сципион выказывал больше уважения к мнением жены, чем было принято в то время. Несомненно, она имела слишком дорогие вкусы, чтобы нравиться Катону; она была, вероятно, одной из законодательниц римского дамского общества, против которых он нацеливал свои жалобы, — «нося разноцветные платья или разъезжая в конных экипажах», они подрывают устои общества и создают недовольство. Потворство желаниям жены и разрыв с традицией, требовавшей относиться к ней не лучше, чем к рабыне, были, несомненно, одним из факторов, разжигавших злобу в сердце Катона. Лучшее подтверждение морального влияния семейной жизни Сципиона — косвенное. Они выдали свою дочь Корнелию замуж за Тиберия Гракха — вероятно, после того, как он так великодушно защитил репутацию Сципиона, — и она стала матерью Гракхов. Образование, которое она им дала, и принципы, внушаемые ею будущим реформаторам, составляют одну из благороднейших страниц истории Рима.

За пределами домашней сферы влияние Сципиона на социальную историю связано с его любовью к греческой литературе и философии и введением их в римский культурный обиход. «Человек огромной интеллектуальной культуры», он мог говорить и писать по-гречески, как по-латыни — говорят, свои мемуары он написал по-гречески. Ясно, что своему знанию греческой культуры он обязан той философией жизни, которая пронизывает все его деяния и высказывания. Кажется, что он взял лучшие элементы культуры Греции и Рима и сплавил их, избавившись от грубости и узости раннего республиканского Рима, не уменьшив его мужественности.

Влияние его было столь заметным, что его можно, не без оснований, назвать основателем римской цивилизации. «Ему приписывают улучшение манер, приобретение вкуса к пристойному поведению и любви к литературе». Довольно трогательный пример его собственной любви к литературе сохранился в его дружбе и уважении к поэту Эннию — дружбе столь глубокой, что он завещал после смерти поэта поставить его бюст рядом со своим в семейной усыпальнице Сципионов.

Однако самое его влияние как апостола цивилизации и гуманности принесло ему жестокую, поскольку она стимулировалась страхом, вражду римлян старой школы. Катон и ему подобные еще могли простить ему военные успехи и уверенность в себе, — но ничто, кроме его падения, не могло искупить его преступления, состоявшего во введении греческих обычаев, философии и литературы. Не так уж невероятно, что это повредило ему и подорвало его влияние даже больше, чем его презрение к мелочным умам и умеренность в отношении побежденных врагов. Это единственные обвинения, которые его враги смогли выдвинуть против его характера, и в этом факте лежит, быть может, лучшее доказательство его высшего морального благородства. Ибо злоба врагов будет цепляться за любую мыслимую слабость, и обвинения, выдвигаемые против великого человека, образуют моральный стандарт, лучшую базу для сравнений.

Из этого испытания Сципион — единственный из великих военачальников древности — выходит чистым от любых обвинений, предполагающих моральное пятно. Правда, мы можем отбросить большинство обвинений, — выдвинутых против Ганнибала, — нечестие, алчность, вероломство, жестокость, выходящие за рамки обычаев тех дней. Но Александр, как либерально ни относиться к другим обвинениям в его адрес, остается виновным в недостатке самоконтроля, в яростных вспышках темперамента и предрассудков, в жестокой несправедливости к Пармениду, в амбициозном эгоизме, граничащем с мегаломанией, и непотребном поведении в пьяном виде. Александр запятнан смоляной кистью Ахилла.

Подобным же образом многие великие качества Цезаря не могут затушевать его сексуальную распущенность, политическую коррумпированность и интриги, как и своекорыстные в основном мотивы, вдохновлявшие его труды и достижения. Между карьерами Цезаря и Сципиона имеются любопытные параллели. Сравним Цезаря, получающего Галлию как провинцию путем интриг и угроз, — и Сципиона, получающего Испанию по призыву страны в тяжелый час. Сравним Цезаря, набирающего и обучающего армию для завоевания Рима, — и Сципиона, делающего то же для спасения Рима от чужеземных врагов. Цезарь переходит Рубикон, Сципион — Баграду: сравните цели. Сравните Цезаря, получающего триумф за победу над соотечественниками-римлянами, и Сципиона — за победу над Ганнибалом и Сифаком. Наконец, если правда, что «человек познается по друзьям, которых имеет», сравните Катилину с Лелием и Эннием. Афоризм Наполеона: «Лавры — более не лавры, когда они покрыты кровью граждан» — курьезно звучит в его устах. Ибо амбиции Наполеона иссушали кровь Франции так же неустанно, как амбиции Цезаря лили кровь римлян. Достаточно состричь лавры с их чела и усилить контраст со Сципионом, всегда и в первую очередь экономившего кровь и силы в бескорыстной службе своей стране. Нетрудно предположить, почему Наполеон не включил его в свой список образцовых полководцев.

По любым моральным стандартам Сципион — уникальное явление среди великих военных вождей, будучи наделен чистотой и величием души, которых мы ожидаем, но не обязательно находим среди религиозных и философских лидеров, но едва ли среди величайших людей действия. Тот священник, который столетие назад был первым английским биографом Сципиона и работа которого страдает от краткости, исторических ошибок и игнорирования всей деятельности Сципиона как солдата, имел одну вспышку редкой проницательности и афористического гения, когда сказал, что Сципион «был более великим, чем величайшие из плохих людей, и лучшим из тех, кого называют лучшими из хороших».

В последнюю очередь мы обращаемся к Сципиону как к государственному деятелю — к той части его большой стратегии, которая безусловно относится к области мира. Аббат Серан де ла Тур, составивший в 1739 г. жизнеописание Сципиона, посвятил его Людовику XV и в своем посвящении написал: «Король должен только взять себе за образец величайшего человека в целой римской истории, Сципиона Африканского. Само Небо, кажется, сформировало черты этого героя, чтобы преподать правителям этого мира искусство управления с помощью справедливости». Урок, мы опасаемся, не пошел впрок Людовику XV — человеку, который за столом совета «открывал рот, говорил мало и не думал вовсе», жизнь которого столь же была полна вульгарных пороков, сколь лишена высоких целей. Мы подозреваем аббата в способности к тонкому сарказму…

Когда Сципион вышел на историческую сцену, власть Рима не простиралась даже на всю Италию и Сицилию, и эта узкая область находилась под тяжелой угрозой захватов, а еще более — присутствия Ганнибала. К моменту смерти Сципиона Рим стал неоспоримым хозяином всего средиземноморского мира, без единого возможного соперника на горизонте. Этот период увидел величайшую до тех пор экспансию во всей римской истории, и Рим был обязан ею либо прямым деяниям Сципиона, либо их следствиям. Но если в территориальном смысле он является основателем Римской империи, то его политической целью было не поглощение, но контроль над другими средиземноморскими народами. Он следовал, расширив ее, старой римской политике: его целью было установление не централизованной деспотической империи, но конфедерации во главе с Римом, в которой Рим имел бы политическую и коммерческую гегемонию и его воля была бы верховной. Здесь лежит близкая параллель с современными обстоятельствами, которая придает исследованию его политики особый и жизненный интерес. Труды Цезаря вымостили путь к упадку и падению власти Рима; труды Сципиона сделали возможным мировое сообщество независимых государств, признающих верховенство Рима, но сохраняющих независимые внутренние органы, необходимые для питания и продолжения жизни политического тела. Владей его наследники хоть каплей мудрости и дальновидности Сципиона, Римская империя могла бы принять курс, аналогичный курсу современной Британской империи, и, путем создания кольца полунезависимых и здоровых буферных государств вокруг сердца римской власти, варварские вторжения были бы отражены, ход истории изменился бы, и прогресс цивилизации избежал бы тысячелетнего пребывания в коме и почти стольких же лет выздоровления.

Одни условия мира должны поставить Сципиона на вершину среди других великих завоевателей — полное отсутствие мстительности, мастерское обеспечение военной безопасности при минимуме трудностей для побежденных, полный уход от аннексий любых цивилизованных государств. Сципионовский мир не оставлял воспаленных язв мести и оскорблений и подготовлял путь для превращения врагов в подлинных союзников, крепкую опору римской власти. В значении имени Сципиона — «шест, опора» — резюмирована его большая стратегия в делах войны и мира.

Характер его политики был настроен в унисон с его собственным характером; он презирал мишурную славу аннексий и царской власти ради чистого золота благодетельного лидерства. Сципион трудился во имя блага и величия Рима, но он был не узколобым патриотом, но поистине государственным человеком мирового масштаба. Различие между Сципионом и Цезарем кристаллизовано во фразе: «Зама отдала мир Риму, Фарсал отдал его Цезарю», — но даже здесь Сципиону не полностью воздается должное, ибо он мог видеть за величием римской славы величие римских заслуг перед человечеством. Не будучи интернационалистом, он был сверхнационалистом в самом широком и наилучшем смысле слова.

Аттилу называли «бичом мира», и, различаясь только в степени, большинство великих военных вождей, от Ганнибала до Наполеона, не имели цели более высокой, чем силой принудить своих врагов — в лучшем случае врагов своей страны — к покорности. Это привело к столь же близорукой реакции, заставившей историка Грина в «Истории английского народа» написать: «Серьезный упрек историкам состоит в том, что они превратили историю попросту в историю резни одних людей другими» и сопроводить это абсурдным заявлением, что «война играла скромную роль в реальной истории европейских наций». Так возникла очень большая современная школа историков, которые пытаются, совершенно иррационально, писать историю, даже не упоминая о войне, не говоря уж о ее изучении. Игнорировать влияние войны как мировой силы значит отлучить историю от науки и превратить ее в волшебную сказку. Большая стратегия Сципиона — это веха, указывающая истинный путь исторического исследования. Сципион мог побить противника по меньшей мере так же эффективно и блестяще, как любой из великих военных вождей, но он видел за победой ее цель. Его гений открыл ему, что мир и война — это два колеса, на которых движется мир, и он снабдил их осью, которая соединяет колеса и придает им прямое и рассчитанное движение. Право Сципиона на вечную славу заключается в том, что он был осью, а не бичом Рима и мира.