"Сципион Африканский. Победитель Ганнибала" - читать интересную книгу автора (Харт Безил Лиддел)

Глава 12 ПОСЛЕ ЗАМЫ

Полнота победы не оставила цели для стратегического преследования, но Сципион не мешкая приступил к моральной эксплуатации своей победы. «Заключив, что он должен привести к Карфагену все, что могло бы усилить уже царивший в городе ужас… он приказал Гнею Октавию вести туда легионы по суше, а сам, присоединив к своему флоту свежий флст, приведенный Лентулом, отплыл из Утики, направляясь к гавани Карфагена» (Ливий). Немедленное движение достигло своей цели — бескровной капитуляции, увенчав восьмилетнее соблюдение закона экономии сил возможностью избежать дорогостоящей осады.

Вблизи Карфагена его встретил корабль, увешанный оливковыми ветвями и другими символами мира и покорности. «На нем было десять депутатов, важнейших в государстве людей, которым, когда они подошли к кораблю полководца, протягивая знаки покорности и умоляя Сципиона о защите и снисхождении, он ответил только, что они должны явиться в Тунис, куда он переносит свой лагерь. Взглянув на Карфаген. — не с целью познакомиться с ним, но чтобы обескуражить врага, — он вернулся в Тунис, вызвав туда и Октавия» (Ливий). Армия на своем пути получила весть, что Вермина, сын Сифака, идет на помощь Карфагену с большими силами. Но Октавий, заняв часть пехоты и всю конницу, встретил их на марше и отбросил с тяжелыми для них потерями. Его конница блокировала все пути к бегству.

Как только был разбит лагерь в Тунисе, тридцать послов прибыли из Карфагена. Чтобы усилить их страх, их сутки продержали без ответа. Этой новой аудитории Сципион на следующий день объявил, что римляне не видят причин для снисхождения, не только потому, что карфагеняне начали войну, но и ввиду недавнего предательства, нарушившего письменное соглашение, которое они поклялись соблюдать.

«Но ради себя самих и в рассуждении военной фортуны и общей связи между людьми мы решили быть милосердными и великодушными. Это будет очевидно также и вам, если вы оцените положение правильно. Ибо вы не должны считать странным, если мы наложим на вас тяжелые обязательства, или потребуем от вас жертв, но скорее должны удивляться, если мы окажем вам милости, ибо Фортуна, из-за вашего собственного дурного поведения, лишила вас какого-либо права на жалость или прощение и отдала вас в руки врагов ваших».

Затем он объявил сперва о милостях, а затем об условиях мира. С этого дня римляне должны воздерживаться от грабежей и опустошений; карфагеняне сохранят свои собственные законы и обычаи и не получат гарнизона; Карфагену будет возвращена территория Африки, которой он владел перед войной; он сохранит все свои стада, отары, рабов и другую собственность. Среди условий были возмещение римлянам ущерба, нанесенного во время перемирия; возвращение захваченных транспортов и грузов; передача всех пленников и дезертиров. Карфагеняне должны были выдать все военные корабли, кроме десяти трирем, а также всех слонов, и не дрессировать их впредь — Сципион, очевидно, уважал слонов больше, чем некоторые современные военные историки. Карфагеняне обязываются не воевать ни с одним народом за пределами Африки и ни с одним народом Африки без консультации с Римом. Они должны будут вернуть Масиниссе, в границах, которые будут установлены, всю территорию и собственность, что принадлежали ему или его предшественникам. Карфагеняне три месяца должны снабжать римскую армию достаточным количеством зерна и платить войскам, пока миссия мира не вернется из Рима. Они должны выплатить контрибуцию в 10 тыс. талантов серебром равными ежегодными платежами на протяжении пятидесяти лет. Наконец, в обеспечение они должны выдать сто заложников, которых Сципион сам выберет среди молодых людей от четырнадцати до тридцати лет. Возвращение транспортов было немедленным условием, «иначе они не получат ни перемирия, ни какой-либо надежды на мир».

202 г. до н. э. — 1919 г. н. э.! Какая умеренность по сравнению с условиями Версальского мира! Там была поистине великая стратегия, целью которой был лучший мир — мир в условиях безопасности и процветания. Здесь были посеяны семена мщения. Необходимые гарантии безопасности были получены через выдачу военного флота, заложников и размещением вблизи ворот Карфагена сильного и верного сторожевого пса в лице Масиниссы. Но гарантии минимально дорого обошлись победителю в затратах и побежденному в страданиях. Эта дешево купленная безопасность вымостила путь к будущему процветанию Рима — и в то же время сделала возможным и справедливым восстановление карфагенского процветания.

Оправдание великодушной и дальновидной умеренности Сципиона заключается в пятидесяти годах мира, ничем не запятнанного с карфагенской стороны, которые последовали за битвой при Заме. И если бы римские политики были столь же мудрыми и бесстрастными, как Сципион, этот мир, несомненно, продолжался бы, Карфаген оставался бы мирным и процветающим сателлитом Рима, а бессмертная фраза «Delenda est Carthago» не превратилась бы в ужасный факт, но осталась бы любимым коньком престарелого маразматика, шуткой, которую бы вскоре забыли. Более того, если бы выполнение условий договора оставили под надзором Сципиона, не было бы их злостного искажения и горьких жалоб — но не более того — со стороны страдавшего Карфагена. Но, даже несмотря на постоянные мелкие придирки, Карфаген вновь стал столь же процветающим и многолюдным, как на вершине своей мощи, и только умышленной и возмутительной провокацией — приказом гражданам разрушить собственный город — можно было довести терпеливых торговцев до восстания, которое и дало желанный предлог для их уничтожения.

Следует добавить, что умеренность Сципиона вызвала ответную реакцию Ганнибала, и подлинный мир, предложенный первым, честно поддерживался вторым, пока неумолимая ненависть римского сената не изгнала его из страны, мирное процветание которой он восстанавливал. Не последний раз в истории предвидение и гуманность двух великих соперников-полководцев подавала блистательный пример подлинной политики мстительным и узколобым политиканам. И все же за свою конструктивную мудрость Ганнибал заплатил ссылкой и вынужденным самоубийством, а Сципион окончил свои дни в добровольном изгнании из государства, которое надолго осталось без кормчего. Завистливые и узколобые противники в сенате не могли отказать в ратификации условий договора, ввиду влияния Сципиона в народе и поскольку в тот момент слишком остро переживали облегчение после долгой и мучительной борьбы. Но по мере того, как память об опасности и о том, как ее едва удалось избежать, тускнела, ненависть оживала, и они не смогли простить «человека, который счел ниже своего достоинства жестокое наказание преступников, заставивших Рим дрожать».

Когда Сципион объявил условия мира карфагенским послам, те сразу же доставили их в свой сенат. Умеренность не пробудила мгновенного отзвука в собрании, которое одновременно оказалось «нерасположенным к миру и неготовым к войне». Один из сенаторов вознамерился отвергнуть условия мира и уже начал свою речь, когда Ганнибал вышел вперед и стащил его с трибуны. Другие члены сената разгневались при таком нарушении сенаторского достоинства. В ответ Ганнибал поднялся снова и, признав, что был груб, попросил прощения за свое «непарламентское» поведение, заявив, что, как известно, он покинул город в девятилетнем возрасте и вернулся после тридцати шести лет отсутствия, во время которого он был занят «более практическими дебатами». Он просил их вспомнить зато о его патриотизме, ибо из-за него он погрешил против сенатских правил. «Мне кажется удивительным и совершенно непостижимым, что любой гражданин Карфагена, сознающий замыслы, которые мы, каждый в отдельности и все вместе, лелеяли против Рима, не благословляет свои звезды, что теперь, в руках римлян, он получил такие снисходительные условия. Если бы вас спросили всего несколько дней назад, чего вы ожидали для своей страны в случае римской победы, вы не посмели бы даже высказать вслух свои страхи, таких ужасных бедствий вы ожидали. И теперь я прошу вас не оспаривать вопрос, но согласиться единодушно на условия мира и всем молить богов, чтобы римский народ ратифицировал договор».[6] Такое мощное дуновение здравого смысла сдуло у сенаторов пыль с ушей и прочистило мозги, так что они проголосовали за принятие условий договора, и сенат сразу же направил послов с соответствующими инструкциями.

Они столкнулись с некоторыми трудностями при выполнении предварительных условий перемирия, поскольку, хотя они смогли найти транспорты, они не могли вернуть их груз, так как много зерна и припасов оставалось еще в руках непримиримых. Послы были вынуждены просить Сципиона принять денежную компенсацию и, поскольку он не видел к тому препятствий, было согласовано и установлено трехмесячное перемирие.

Послы, направленные в Рим, были избраны из первых людей в государстве — ибо римляне уже ворчали, что прежнему посольству недоставало почтенного возраста и авторитета, — и римскому сенату польстили, включив Гасдрубала Геда, последовательного сторонника мира и давнего противника партии Баркидов. Хорошее впечатление он, как оратор, подкрепил речью, которая тонко льстила бесстрастным судьям и, тактично признавая вину, затушевывала ее тяжесть.

Большинство в сенате явно склонялось к миру, но Лентул, который наследовал консульство Клавдия и его жажду дешевой славы, опротестовал решение сената, собирая голоса, готовые назначить Африку его провинцией, и надеясь, что, если ему удастся раздуть гаснущие угли войны, он сможет удовлетворить свои амбиции. Однако его надежды быстро рассеялись, ибо, когда вопрос был поставлен перед народным собранием, оно единодушно проголосовало за то, чтобы сенат заключил мир, чтобы Сципиона наделили полномочиями подписать его и чтобы он один привел армию домой. Сенат с этим согласился, и по возвращении карфагенских послов был заключен мир на условиях, предложенных Сципионом. Условия выполнялись пунктуально: Сципион приказал вывести карфагенские военные суда, числом пятьсот, в открытое море и сжег их на погребальном костре карфагенского владычества.

Позже враги Сципиона намекали, что умеренность его условий объясняется страхом, что более жесткие условия могли, продлив войну, заставить его разделить славу с преемником. Поскольку на этот вульгарный мотив намекают также и некоторые историки, стоит подчеркнуть два факта, которые полностью опровергают клевету. Во-первых, беспомощность и пассивность Карфагена с момента заключения перемирия. Во-вторых, способ, которым римский народ опрокинул все попытки заменить Сципиона в течение последней фазы войны. После Замы, когда весь Рим гремел энтузиазмом, ни один узурпатор, сколь угодно пронырливый, не имел ни малейших шансов на успех.

Прежде чем оставить Африку, Сципион дал Масиниссе обосноваться в его царстве и подарил ему земли Сифака, отложив свой триумф, чтобы обеспечить награду своих верных помощников. Затем, наконец, выполнив свою задачу, он вывел свою оккупационную армию и отплыл с ней на Сицилию. Прибыв туда, он отослал морем основную массу войск в Рим, а сам отправился сушей через Италию бесконечным триумфальным шествием, ибо не только народ каждого города сбегался, чтобы воздать ему почести, но даже крестьяне усеивали обочины дорог. По прибытии в Рим он вступил в город в триумфальном шествии «беспримерного великолепия» и раздал каждому из солдат по четыреста ассов за счет добычи. В это время он получил прозвище Африканский, став «первым полководцем, назвавшимся по имени страны, которую он завоевал». Был ли этот титул дан ему его солдатами, друзьями, или просто стал популярным прозвищем, неясно.

Энтузиазм народа был так велик, что он мог получить титул гораздо более весомый, чем любое прозвище, сколь угодно почетное. Мы знаем из речи Тиберия Гракха в самый черный час карьеры Сципиона, что народ требовал сделать его пожизненным консулом и диктатором, и Сципион сурово упрекал народ за стремление наделить его, если не по имени, то по сути, царской властью. Аутентичность факта подтверждается тем, что Гракх тогда упрекал его в презрении к власти трибунов. Из его речи мы узнаем также, что Сципион «воспрепятствовал тому, чтобы его статуи были воздвигнуты в комициях, на рострах, в здании сената, в Капитолии, в капелле храма Юпитера, и помешал провести декрет, по которому его образ, в одеянии триумфатора, выносился бы в процессии из храма Юпитера… Такие частности, которые признает даже враг, упрекающий его… показывают необычное величие духа, ограничивающего почести своим положением как гражданина» (Ливий).

Найдется ли во всей истории еще один человек, который оттолкнул бы такой грандиозный приз, когда он был не просто в пределах досягаемости, когда его навязывали ему? Пример Цинцинната, вернувшегося на свою ферму после выполнения своей диктаторской миссии, бессмертен, однако Сципион не просто повторил, но затмил его. Для кого искушение было сильнее — для одного из племенных вождей, подчинившегося традициям примитивного государства, или для высококультурного и честолюбивого светского человека, получавшего царскую власть над высокоцивилизованной державой? Сравните действия Сципиона со зрелищем Цезаря, неохотно отвергающего, под стенания толпы, царскую диадему, предлагаемую своими сторонниками по предварительному сговору. В оценке великих мировых деятелей, не считая чисто религиозных, мы склонны основывать наши оценки, главным образом, на конкретных достижениях и величии ума, пренебрегая моральными ценностями и нарушая тот баланс между тремя сферами, который так важен для политики в условиях мира или войны. Даже проверка достижений опирается на количественные, а не на качественные оценки. Факт, что Цезаря знают все, а Сципион в глазах среднего образованного человека — это немногим более, чем просто имя, курьезным образом отражает наши исторические стандарты, ибо один положил начало мировому господству римской цивилизации, а другой вымостил ей дорогу к упадку.

Сколь ни экстраординарным кажется благородство духа, приведшее Сципиона к такому самопожертвованию, оно кажется еще выше ввиду его возраста. Можно понять человека, который на закате жизни достиг философского взгляда на честолюбивые цели и презрел, исходя из опыта, их обманный блеск. Но человек, который в тридцать пять лет достиг гималайских вершин успеха и славы и сделал то же самое, есть чудо человеческой природы. Неудивительно, что его соотечественники постепенно перешли от обожания к мелочным придиркам; неудивительно, что историки забыли его, ибо такая возвышенность духа находится за пределами понимания рядовых людей — а обычные люди ненавидят то, чего не могут понять.