"Арно Зурмински. Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию" - читать интересную книгу автора

власти.
- Послушайте, - сказал тогда шорник Рогаль, - весь Йокенен дружно
вступит в эту коричневую партию, а потом все будет по-старому.
Причиной некоторого волнения был тогда какой-то лысый из
Растенбург-Лангхайм, распустивший слух, будто новое начальство хочет убрать
из Йокенен совет общины, а бургомистром сделать каменщика Зайдлера.
Каменщика - бургомистром? Да еще такого, который маршировал с красным флагом
по Растенбургу?
- Это просто формальность, - сказал камергер Микотайт. - Мы, йокенцы,
делаем, что мы хотим. Гитлер этот или кто другой, нам все равно.
- Даже инспектор Блонски вступил в партию, - сообщил трактирщик Виткун.
- А когда майор велел ему объясниться, Блонски, говорят, сказал: "Господин
майор, с нами молодежь и будущее. Это что-то значит!"
В конце концов они уговорили Штепутата на эту "формальность". И на
самом деле, мало что изменилось в Йокенен. Для собраний и маршей штурмовиков
Йокенен был слишком мал. Партийный секретарь Краузе приехал из Дренгфурта
всего раз, и то в штатском, потому что твердо придерживался правила не
напиваться в форме. Смена цвета от черно-бело-красного к коричневому прошла
в Йокенен незаметно. Всем прислали по партийному билету и значку со
свастикой, чтобы нацеплять на выходной костюм, все платили взносы и все
повесили рядом со старым Гинденбургом скромную фотографию из Браунау.
Единственным пятном на новой краске был майор, хранивший верность
черно-бело-красному, несмотря на то, что сам Гинденбург дал коричневым свое
благословение. Двадцатого апреля 1934 года, когда Штепутат впервые вывесил
свой флаг со свастикой над клумбой лилий в саду, майор выехал с телегой
навоза в поле и собственноручно разгружал ее вместе с кучером Боровским.
Все это вспомнилось Штепутату, когда он увидел троицу гостей,
распивавших его смородиновку.
- Эй, Карл, - сказал Рогаль, старший из них. - Послезавтра Гинденбурга
привезут из Нойдека в Танненберг. Соберется вся Восточная Пруссия. Приедет
фюрер. Нужно, чтобы и из Йокенен было несколько человек. Отдадим ему наш
последний долг.
Штепутат прежде всего сел. Он не испытывал большого желания оставлять
Марту и ребенка одних на два дня.
- Ты, как бургомистр Йокенен, должен поехать, - заявил Виткун.
Да, пожалуй, это его долг. Шорник Рогаль вызвался поехать и нести флаг
союза ветеранов войны. Трактирщик тоже счел своим долгом принять участие.
Они как раз обсуждали, на чьей повозке ехать, когда пронзительно зазвонил
телефон. Это случалось настолько редко, что Штепутат всегда вздрагивал от
неожиданности. Подтянувшись, он подошел к аппарату между коричневым и
красным фельдмаршалом.
- Хайль Гитлер, - сказал он в трубку.
Партийный секретарь Краузе сообщил, что правительство рейха объявило
двухнедельный государственный траур и что в день похорон Гинденбурга нужно
вывесить и приспустить флаги. Со свастикой.
- Само собой разумеется, - пробурчал шорник Рогаль, когда Штепутат
повесил трубку.
Йокенен вывесит свои флаги. Все три, какие были в деревне. А
послезавтра Йокенен едет в Танненберг. Последняя почесть. Ряды народа. Салют
боевому товарищу.