"М.Зуев-Ордынец. Панургово стадо " - читать интересную книгу автора

словно в фейерверке, фантастическим светящимся дождем. То светлячки плясали
в воздухе свою сарабанду, радуясь густой темноте летней безлунной ночи.
- Почему спрашиваю? - ответил, наконец, Араканцев. - Да потому, что
тебе скоро представится возможность вернуться на Кубань!
- Вернуться в Россию? Но как же? Одной, без отца? Ведь он-то не может
реэмигрироваться! Ему сказали об этом в советском полпредстве. Какие
странные вещи говоришь ты, Андрей, за последнее время!
В голосе Долли слышалось недоумение. Она подошла к Араканцеву,
сидевшему на каменной балюстраде балкона, и положила на плечи ему руки.
- Андрей, ты что-то скрываешь от меня. Скажи, зачем тебе понадобилось
самому передавать гагенбековский каталог Пфейферу? Почему ты десять минут
тому назад назвал работу папы подлой работой? Ну, говори же!
- Долли, ты меня не поняла! Твой отец, безусловно, честный человек, я в
этом уверен, но когда за спиной его стоят Пфейфер и вообще все эти
господа, - кивнул Араканцев головой на ослепительно освещенные окна
казино, - тогда картина получается совсем иная. Не забывай и того, Долли,
что между твоим отцом и Пфейфером стоят еще тысячи рабочих, а также... также
этот проклятый орангутанг!
- Опять Гами?
- Да, опять Гами! Все дело именно в Гами, - твердо ответил Араканцев. И
с нетерпеливой дрожью в голосе добавил: - У меня столько вопросов, столько
самых разнообразных вопросов к Григорию Николаевичу! Ах, если бы он
согласился ответить на них!
Долли молча отошла к стеклянным дверям балкона и заглянула внутрь
казино. Полуциркульный зал с мраморными колоннами густо забила
интернациональная толпа. Основные посетители - американцы, уважающие себя и
не уважающие Европу.
Американцев чуть разбавляли пресыщенно-равнодушные англичане, французов
было совсем мало, а русские, если, не считать полковника Батьянова,
сидевшего недалеко от двери, являлись только в виде крупье, выкрикивающих
свой утомительный рефрен:
- Господа, делайте вашу игру!
За столиками сидело много женщин, старых и молодых, но одинаково
оголенных, накрашенных и возбужденных видом золота и ассигнаций. Глаза их
осовели, волосы растрепались, губы расслабленно обвисли: сказывался азарт.
- Я сегодня почему-то особенно боюсь за папу, - сказала Долли словно
про себя, но глядя туда, где в темноте чуть белел фрачный вырез
Араканцева. - Меня беспокоит также разговор, происшедший между папой и
Пфейфером перед игрой: "Так, значит, борьба?" - спросил Пфейфер, усаживаясь
за игорный стол. "И самая жестокая!" - ответил ему папа. А сколько злобы
было в этих двух коротких фразах!
Араканцев подошел, стал рядом с Долли и через ее плечо тоже заглянул в
зал.
- Мне не нравится физиономия твоего отца, - сказал он. - Смотри,
сколько муки, сколько скрытой боли в его глазах! Они встают, очевидно, игра
кончена! Но посмотри на отца, Долли, - так может глядеть только человек, у
которого нет никакой надежды!
Долли отшатнулась. Араканцев взял ее ласково за плечи и отвел в глубь
балкона. Звякнули стекла дверей, выпустив Пфейфера и Батьянова. Фабрикант
сиял, полковник был бледен как мертвец. Когда глаза его встретились с