"В.Зуев "О, душа моя..." [H]" - читать интересную книгу автора

застигнутый врасплох за чем-то смешным и постыдным, поспешно обернулся на
звук голоса:
голая, с влажным завитком на шее, с такими же влажными, но значительно
темнее, завитками в паху, вся колючая от выпирающих коленок, локтей,
ключиц, она улыбалась ему нижней половиной лица, опершись о дверной косяк
и зябко демонстрируя то тайное, что давно уже утратило для него привкус
трогательной новизны.
- Ну же... Ты мне не рад? - спросила она, подумав и нервно поводя
плечами. - Мне холодно, согрей же меня!
Она топнула ногой, как топает, требуя своего, избалованная сопливая
девчонка, и вдруг заплакала - некрасиво, зло, поджав тонкие чернильные
губы и часто шмыгая носом.
- Зачем ты меня привез? Я хочу уехать...
- Сдохни, дура! - оскалив зубы, крикнул ей Соловьев. Ноздри его
раздулись, в темных зрачках заплясало то разбойничье, что никак не хотело
в нем усмиряться; кроме того, влажный запах кожи, волос и маячивший совсем
близко сосок крохотной, в пол-ладошки, груди все-таки потревожили в нем то
мужское, что не могло не тревожиться, обаняя и осязая нагую женскую плоть.
Набычась, он весь как бы переместился, навис над ее помертвелыми,
выбеленными страхом глазами, потянулся было жадной, врастопырку, рукой...
Но уже, упираясь ему в затылок ровным взглядом, смотрел с образка
Спаситель, и Соловьев, почуяв этот взгляд каким-то невероятным собачьим
чутьем, ясно вдруг услышал отраженное где-то в пространстве и
возвратившееся к нему: "сдохни, дура... сдохни..." - и, услышав, ужаснулся
тому, что из всего этого связалось.
- Ну-ну... - не сразу сказал он, будто ненужной, повертел растопыренной
пятерней и, не придумав ничего лучшего, как бы погладил ее по слипшимся
волосам, приласкал как бы, не понимая и не умея.
Где-то назойливо тикали и тикали часы, он не знал где и мучился этим,
будто сапер, рядом с которым тикает часовая мина, а он не умеет и не
успевает ее найти...
- Давай... одевайся... - пробурчал, стараясь заглушить в себе это
тиканье. - Не выношу за столом голых баб.
Уселись молча, с неприязнью друг к другу, и каждый думая о своем.
Выставив на край стола локти и явно хорохорясь, она поглядела на
электрическую лампочку сквозь хрустальную рюмку с тем невинным и даже
наивным видом, с каким забавляются за столом дети в ожидании обеда или
перемены блюд. После душа кожа ее, матового оттенка, побледнела и словно
помолодела, но налет синевы под глазами остался, как если бы у нее
случались нелады с сердцем или она регулярно недосыпала.
"Что ж, поить эту сплюшку? - размышлял Соловьев, наошупь распечатывая
бутылку и поглядывая, как хрустальные пятна света скользят по вздернутому
носику шлюшки и согревают ее зрачки. - Пусть пьет, или как?" Он почему-то
решил для себя, что воля ее должна быть осознана и свободна, но с другой
стороны, если рассудить здраво, одна рюмка вряд ли может повредить, а
напряжение между ними снимет наверняка. И потом, как же есть, говорить? Он
не приучен был к иному, и, поколебавшись, все-таки плеснул ей немного.
Она оживилась и, слегка коснувшись его рюмки своей, выпила не
поморщась. "Во сучища!" - не удержавшись, одобрительно ухмыльнулся он и
двинул какие-то тарелки на ее край стола.