"Борис Зубков, Евгений Муслин. Средство против муравьев (Авт.сб. "Самозванец Стамп")" - читать интересную книгу автора

корпорацию. Совершенно голые новички должны были лежать на цементном полу
в подвале колледжа шесть часов, непрестанно барабаня кулаками в грудь и
выкрикивая: "Я буйвол Каролины! Я буйвол Каролины!" Затем для разогрева
новичку предлагали совершить путешествие по карнизу одиннадцатого этажа.
Когда сын Асквита, трясущийся от ужаса и подвальной сырости, сделал
несколько шагов над бездной, карниз неожиданно треснул, кусок бетона
обвалился прямо под ногой кандидата в буйволы. С карниза Асквит-младший не
упал, но превратился в жалкого, вечно испуганного полуидиота. Поседевший,
обрюзгший, еще более шкодливый, он бродил по квартире, при каждом шорохе
прячась в стенные шкафы. Видеть такое каждый день! Непереносимо... Скорее
скрыться в своем кабинете, лечь на диван, закопаться в его подушки,
углубиться в пухлые отчеты сенатских комиссий сорокалетней давности. Какие
мелкие дрязги волновали тогда господ сенаторов! Что бы они сказали о
сегодняшнем дне? Весь мир барахтается в густой каше противоречивых
устремлений. Каждый по отдельности суетится, как однорукий маляр, красящий
высокий забор в припадке желтой лихорадки.
С тех пор, как умерла Барбара, Асквит обедал и ужинал в ресторане
напротив. Поев, брал голубые судки, принесенные официантом, и, стыдливо
пряча их от соседских взоров, нес пищу сыну. Тот ел прямо из судков,
торопливо и неряшливо. Бедная Барбара, сколько надежд она возлагала на
сына, а его карьера не пошла дальше карниза одиннадцатого этажа...
Ресторан нравился Асквиту. Он баюкал его полутьмой и терпким запахом
незнакомых вин. Сразу от входа шли наверх двумя полукружьями лестницы. Под
ними также стояли столики, и Асквит любил здесь уединяться. В тот день,
поставив как всегда голубые судки под лестницу, в густую тень, он
развернул вечерний выпуск "Ежедневного глашатая". Бумага шелестела
сплетнями и разрывалась от скандалов. И все же газета - это двадцать минут
неторопливого блаженства. Все, что втиснуто в ее страницы, не касается
тебя непосредственно, ты лишь снисходительно созерцаешь общую суматоху, и
это приятно щекочет твое ироничное интеллектуальное "я"... И вдруг -
фотография доктора Райка. Интервью с доктором Райком. О боже, что могли
выудить газетчики из невменяемого наркомана?
"Доктор Райк разоблачает коллегу. Фирма, где работают оба химика,
негодует, отрицает и сомневается. Жертвой радиоактивного цезия становится
супруга доктора А. Преступные опыты или чудовищная небрежность?"
Они пишут о нем и Барбаре. Несомненно. Но о каких опытах идет речь? Ах,
вот что! Еще до синтеза сигмастила он действительно работал с
радиоактивными изотопами. Надеялся, что в микродозах они смогут усиливать
лечебный эффект некоторых препаратов... Скоты! Грязные недоучки!
Утверждают, что он заставлял Барбару глотать пилюли с радиоактивным
цезием...
"Преступные опыты доктора А. привели его несчастную супругу к тяжелой
болезни и гибели".
Итак, шеф испугался, что Асквит все же разоблачит аферу с сигмастилом,
и вот он - ответный, предупреждающий удар.
Надо положить газету на кресло. Спокойно и аккуратно положить эту
бумажную мерзость строго параллельно краю сиденья. Поправить еще раз,
чтобы не свисала с кресла. Аккуратность - добродетель химиков. Остается
взять голубые судки и уйти. Уйти, не спуская глаз с газеты, как с ядовитой
змеи, которая приготовилась ужалить. Как с бомбы, готовой взорваться. Но