"Борис Зубков, Евгений Муслин. Беглец (Авт.сб. "Самозванец Стамп")" - читать интересную книгу автора

Да перестань же ты!
В отчаянии Генри потряс Спеле за плечи. Тот смолк и снова тяжело
вздохнул.
- Ммм... Еще одна их выдумка. Операция горла. Слепому, сам понимаешь,
писать трудно. Да и долго. А руки? Если пишешь, руки заняты. А слепой не
может писать и смотреть одновременно. Ведь он смотрит руками. Значит, надо
говорить, говорить, говорить... Все, что нащупал, говори, все, что
услышал, говори. Аппарат записывает. Аппарат всегда с тобой, вроде твоего
Шара. Но человек говорит медленно. Так они считают. Меня учили говорить
быстро, еще быстрее, еще... Потом сделали операцию. Что-то с голосовыми
связками. Теперь меня можно завести на любую скорость. Как магнитофон. Я
сам завожусь. Я привык, мне теперь трудно говорить, как все. Как обычные.
Если бы ты знал, как трудно... А глаза, где они?.. Мне обещали вернуть их
перед смертью. Может быть, они думают, что я не вынесу еще одну операцию.
Эту операцию я вынесу. Последнюю... Позови кого-нибудь! Почему никто не
идет? Позови... Нет, уходи! Если тебя найдут здесь, нам не поздоровится.
Уходи, уходи!..
Он ушел. Опустошенный, отчаявшийся, бессильный. До встречи со Спеле он
думал, что он один такой - с Шаром. Казалось, что исключительность
положения служила посмертной гарантией на сочувствие и внимание. Ну что
же, гарантия осталась - обязательная гарантия для подопытной мыши на
ледяное внимание экспериментаторов. Все же, если таких, как он, много -
это хорошо. Тяжелая ноша, разделенная на сто частей, уже не тяжела. Нет,
это не утешает. Душевный груз не делится на части. Таких, как он, много...
Ободряет это или уничтожает? Если их много, значит, они пытаются соединить
свои силы. Это ободряет. Если их много, значит, каждый уже пытался и
обессилел. Это уничтожает надежду.
Сколько их? Десять, сто, тысяча? Поиски точного ответа почему-то
казались ему чрезвычайно нужными и важными.
Он получил ответ, когда увидел "библиотеку". Небольшой зал
действительно смахивал на помещение библиотечного каталога. Или на
колумбарий. В каждом ящике "каталога" тикало сердце. Да, их было много. И
все надежно отделенные друг от друга металлическими стенками ячеек.
Разумеется, Генри никогда бы не смог проникнуть в "библиотеку", если бы
не его побег.
Он решил бежать из клиники. В конце концов даже самые тяжкие увечья не
исключают из списков свободных граждан. Только не стоит пытаться
рассуждать на эту тему с врачами и администраторами клиники.
Проникновенная беседа кончится шприцем с какой-нибудь дрянью.
Побег казался легким делом. Серое, очень длинное, приземистое здание
клиники выходило боковым фасадом в небольшой парк. Парк широкой дугой
огораживала высокая решетка, но ворота никогда не закрывались, и никто их
не охранял. Беспечность смахивала на западню. Но за решеткой были улица,
город, жизнь. Правда, гулял Кейр всегда в другом парке, закрытом со всех
сторон бетонными стенами вивария и лабораторного корпуса. Зато три раза в
неделю, по вечерам, его приводили на балкон, тот самый, с которого он
наблюдал церемонию передачи пепла. Там он ждал вызова в кабинет на
очередное прощупывание сердца кинографической аппаратурой. Сложность
аппаратов требовала тщательной подготовки, и ждать приходилось
пятнадцать-двадцать минут.