"Михаил Зощенко. Избранное в 2-х томах (рассказы, повести, фельетоны)" - читать интересную книгу автора

ческой теме, яркому положительному характеру диктатом внешних сил. На
самом деле это было органично для писателя и свидетельствовало о его
внутренней эволюции, столь нередкой для русской национальной традиции
еще со времен Гоголя. Достаточно вспомнить вырвавшееся из наболевшей
груди признание Некрасова: "Злобою сердце питаться устало...", сжигавшую
Щедрина жажду высокого и героического, неутоленную тоску Чехова по чело-
веку, у которого все прекрасно.
Уже в 1927 году Зощенко в свойственной ему тогда манере сделал в од-
ном из рассказов такое признание:
"Хочется сегодня размахнуться на что-нибудь героическое. На какой-ни-
будь этакий грандиозный, обширный характер со многими передовыми взгля-
дами и настроениями. А то все мелочь да мелкота - прямо противно...
А скучаю я, братцы, по настоящему герою! Вот бы мне встретить тако-
го!"
Двумя годами позже, в книге "Письма к писателю", М. Зощенко снова
возвращается к волновавшей его проблеме. Он утверждает, что "пролетарс-
кая революция подняла целый и громадный пласт новых, "неописуемых" лю-
дей".
Встреча писателя с такими героями произошла в 30-е годы, и это спо-
собствовало существенному изменению всего облика ею новеллы.
Зощенко 30-х годов совершенно отказывается не только от привычной со-
циальной маски, но и от выработанной годами сказовой манеры. Автор и его
герои говорят теперь вполне правильным литературным языком. При этом,
естественно, несколько тускнеет речевая гамма, но стало очевидным, что
прежним зощонковским стилем уже нельзя было бы воплотить новый круг идей
и образов.
Еще за несколько лет до того, как в творчестве Зощенко произошла эта
эволюция, писатель предугадывал возможность для него новых творческих
решений, диктуемых условиями развивающейся действительности.
"Обычно думают, - писал он в 1929 году, - что я искажаю "прекрасный
русский язык", что я ради смеха беру слова не в том значении, какое им
отпущено жизнью, что я нарочно пишу ломаным языком для того, чтобы пос-
мешить почтеннейшую публику.
Это неверно. Я почти ничего не искажаю. Я пишу на том языке, на кото-
ром сейчас говорит и думает улица.
Я сделал это (в маленьких рассказах) не ради курьезов и не для того,
чтобы точнее копировать нашу жизнь. Я сделал это для того, чтобы запол-
нить хотя бы временно тот колоссальный разрыв, который произошел между
литературой и улицей.
Я говорю - временно, так как я и в самом деле пишу так временно и па-
родийно" [5].
В середине 30-х годов писатель заявлял: "С каждым годом я все больше
снимал и снимаю утрировку с моих рассказов. И когда у нас (в общей мас-
се) будут говорить совершенно изысканно, я, поверьте, не отстану от ве-
ка" [6].
Отход от сказа не был простым формальным актом, он повлек за собой
полную структурную перестройку зощенковской новеллы. Меняется не только
стилистика, но и сюжетно-композиционные принципы, широко вводится психо-
логический анализ. Даже внешне рассказ выглядит иначе, превышая по раз-
мерам прежний в два-три раза. Зощенко нередко как бы возвращается к сво-