"Эмиль Золя. Разгром" - читать интересную книгу автора

Тогда сержант Сапен, строгий человек с большими мутными глазами, начал
перекличку. Тоненьким голоском он выкликал фамилии, а солдаты, подойдя,
отвечали на разные тоны, от виолончели до флейты. Но вдруг произошла
заминка.
- Лапуль! - громко повторил сержант.
Никто не ответил. Жану пришлось броситься к куче свежих сучьев, которые
Лапуль, подзадориваемый товарищами, упорно старался разжечь. Лежа на животе,
раскрасневшись, он дул изо всех сил на тлевшие сучья, но только разгонял
дым, который чернел и стлался по земле.
- Черт возьми! Да бросьте возиться! - крикнул Жан. - На перекличку!
Обалделый Лапуль приподнялся, казалось, понял и заорал: "Здесь!" -
таким диким голосом, что Лубе покатился со смеху. Паш, кончив шить,
отозвался чуть слышным голосом, словно бормотал молитву. Шуто даже не
привстал, презрительно выдавил нужное слово и растянулся еще удобней.
Дежурный лейтенант Роша неподвижно стоял в нескольких шагах и ждал.
После переклички сержант Сапен доложил, что все налицо, и лейтенант
проворчал, указывая на Вейса, который все еще беседовал с Морисом:
- Есть даже один лишний. Что он здесь делает, этот "шпак"?
- Разрешено полковником, господин лейтенант, - счел нужным объяснить
Жан.
Роша сердито пожал плечами и молча зашагал вдоль палаток, ожидая, когда
потушат огни; а Жан, разбитый усталостью после дневного перехода, уселся в
нескольких шагах от Мориса, чьи слова доносились до него сначала только как
жужжание; но он их не слушал, погрузившись в смутные мысли, которые медленно
шевелились в его неповоротливом мозгу.
Морис был за войну, считал ее неизбежной, необходимой для самого
существования народов. Он пришел к такому заключению с той поры, как
воспринял эволюционные идеи, всю эту теорию эволюции, которой в то время
увлекалась образованная молодежь. Разве жизнь не является беспрерывной
борьбой? Разве сама сущность природы не есть постоянная борьба, победа
достойнейшего, сила, поддерживаемая и обновляемая действием, жизнь, которая
возрождается вечно юной после смерти? И он вспомнил, как его охватил великий
порыв, когда ему явилась мысль стать солдатом, идти сражаться за родину,
чтобы искупить свои проступки.
Может быть, Франция в дни плебисцита и доверилась императору, но не
хотела войны. Он сам еще неделю назад считал войну преступной и нелепой.
Люди спорили о кандидатуре германского принца на трон Испании; в
неразберихе, которая возникла мало-помалу, были виноваты, казалось, все, и
никто уже не знал, откуда исходит провокация; оставалась только
неизбежность, роковой закон, по которому в назначенный час один народ идет
против другого народа. Трепет пронесся по Парижу. Морис вспомнил пламенный
вечер, когда бульвары кишели толпой, люди потрясали факелами, кричали: "На
Берлин! На Берлин!" Перед ратушей, взобравшись на козлы извозчичьей кареты,
высокая красавица с царственным профилем завернулась в полотнище флага и
запела "Марсельезу". Неужели все это обман, неужели сердце Парижа не
забилось? А потом, как всегда, после восторженного состояния последовали
часы страшных сомнений и отвращения: прибытие в казарму, встреча с писарем,
который его принял, и сержантом, который велел выдать ему военную форму;
зловонная и омерзительно грязная комната, грубое обращение новых
сотоварищей, механические упражнения, от которых ломило все тело и