"Эмиль Золя. Сказки Нинон" - читать интересную книгу автора

монеты и опять взялся за свои инструменты; он снова начал дуть в флейту и
бить в тамбурин, вздыхая о том, какому поношению подвергается искусство. Мне
казалось, я узнаю медленный и неуловимый ритм вальса. Я уже обвил рукою твою
талию, выжидая минуту, когда смогу увлечь тебя в своих объятиях, но ты вдруг
выскользнула из моих рук и принялась смеяться и прыгать, совсем как одна из
этих смуглых задорных крестьянок. Человеку с тамбурином, который
встрепенулся, признав во мне настоящего танцора, оставалось только
отвернуться и оплакивать упадок искусства.
Не знаю, Нинон, почему я вспомнил вчера наши сумасбродные затеи, нашу
долгую прогулку, наши вольные и веселые танцы. Потом за этими неясными
воспоминаниями последовал рой других смутных врез. Ты мне позволишь
рассказать о них? Выбирая путь наудачу, останавливаясь, когда
заблагорассудятся, и опять устремляясь вперед, я мало беспокоюсь о
читателях: мои рассказы всего лишь слабые наброски; но ты говорила, что
любишь их.
Танец, эта стыдливо-сладострастная нимфа, скорее чарует, чем увлекает
меня. Скромный зритель, я люблю смотреть, как она проносится по всему свету,
звеня тамбурином. Пылая страстью, она изгибается в объятиях, среди огненных
поцелуев, под небом Испании и Италии; скользит, как влюбленная греза,
закутавшись в легкие покрывала, в белокурой Германии; сдержанная и
одухотворенная, вступает в салоны Франции. Я люблю ее везде: на лесном мху,
так же как на богатых коврах, на сельской свадьбе, равно как и на
великосветских вечерах.
Медленно кружась, с влажным взором и полуоткрытыми устами, она проходит
через все времена, сплетая и разжимая руки над своей белокурой головкой. Все
двери раскрываются при размеренном звуке ее шагов, двери храмов и приютов
веселья; там --благоухающая фимиамом, тут - в одеждах, залитых вином, она
гармонично постукивает ножкой о землю. И, пройдя через тысячелетия, она с
улыбкой является к нам; ее гибкое тело послушно повинуется ритму мелодии.
И вот богиня среди нас. Составляются пары. Женщины изгибаются в
объятиях партнеров. Взгляни на бессмертную! Ее поднятые вверх руки держат
тамбурин. Она улыбается, потом подает знак. Пары кружатся, следуют за нею,
повторяют ее движения. А я люблю следить глазами за этим легким вихрем; я
стараюсь уловить все взгляды, все слова любви, я опьянен ритмом; в своем
забытом уголке я мечтаю, вознося благодарность бессмертной за то, что,
обойдя меня, неловкого, своей милостью, она все же одарила меня чувством
гармонии.
По правде говоря, Нинетта, я предпочел бы созерцать белокурую богиню в
ее пленительной наготе, когда она развязывает своевольно свой белый пояс. Я
предпочел бы созерцать ее вдали от салонов, где она, думая, что скрыта от
оскверняющих взглядов, проносилась бы над лужайкой в самых прихотливых
ганцах. Там, едва прикрытая легкой одеждой, чуть касаясь травы своими
розовыми ножками, она, невинно предаваясь вольному танцу, открыла бы тайну
мелодии движения. А я, укрывшись в листве, восхищался бы ее дивным телом,
тонким и гибким, и следил бы за игрой теней на ее плечах, весь во власти
капризного танца, который то уносил бы ее от меня, то возвращал обратно.
Но порою я начинаю ее ненавидеть, когда она является мне под видом
молодой кокетки, чопорной и притворно скромной, когда я вяжу, как она нехотя
повинуется звукам оркестра, делает гримаску, принимает скучающий вид,
подавляет зевоту и танцует словно по обязанности. Скажу откровенно: я