"Анатолий Знаменский. Хлебный год " - читать интересную книгу автора

- Сидит на деревянной ноге, правое ухо отрублено, левый глаз соломой
заткнут. Сам сроду не воевал в красных, по инвалидности и недостатку
мужского сословия пригрелся на писчей должности.
- Так что, Митрий, бери запас сухарей, - говорит, - и с завтрева мотай
в Вешенскую на пе-ре-лигистрацию.
- Какую? - спрашивает отец.
- Бывших офицеров дома Романовых.
- Во-он чего! А ты что, мак ел?
- Я с позавчерашнего утра ничего не ел, - отвечает, - потому как, сам
знаешь, голодный неурожай. А являться ты должон, раз на погонах в старое
проклятое время золотые лычки носил. Сколько их было?
- Три...
- Ну вот, сам говоришь.
- Так это я их под Бродами носил, в шешнадцатом, а в семнадцатом под
Персияновкой их все поснимали, ну и я снял.
- Вот там и расскажешь. В Вешках вашего бывшего брата раскусывают в
Особом отделе.
- Дурак.
- Родом так. Распишись на бумажке.
Расписаться не шутка, но дело-то дрянь. Яшка тут свои соображения
исполняет, далекие от нужд революции, а в Вешках разговор короткий, туда
кого не надо не посылают... Призадумаешься!
- Ну погоди, сволота, вернусь - последнюю ногу отломаю! - говорит отец,
хотя на возврат никаких особых надежд не питает.
- Я при исполнении. За контровые слова и недооценку классового момента
могу и затворить! - говорит Яшка. И деревянной ногой по полу: туп-туп,
туп-туп.
Н-да, сухарей нету, и путь немалый, а за Советскую власть пострадать
придется, шестьдесят верст - не околица.
К Особому отделу испытывал отец, конечно, горячее революционное
доверие, но смущало то обстоятельство, что в дело шли, оказывается, и
золотые лычки старой унтер-офицерской службы. Шел всю дорогу с туманными
мыслями и все за левый грудной карман лапал: на месте ли бумаги из Первой
Конной. Такая оказия: последний год был старшим писарем при штабе,
Ворошилова с Буденным чуть не каждый день видел, а тут Яшка Карнаухий чуть
не под расстрел послал!
Пришел чуть жив, с голоду аж сизый. В ДонЧК дверей по коридору великое
множество, и все глухие, и все вовнутрь закрываются. Входит в Особый отдел
при всей своей политической грамотности и готовности.
А за столом комиссар сидит, бумагу трудную читает, весь в ремнях, чуб
свис до самого стола. Гроза!
Бумагу дочитал, глаза поднял горячие. И на лбу зарубина такая, будто он
один во всем свете про мировую революцию думает.
Глядит отец и глазам не верит. Степка Сукочев, однокашник, с каким на
одной повозке с зарядными ящиками от вешенцев драпали!
- А ты какого черта заявился? - спрашивает устало.
- На фильтрацию.
- На какую?
- Дома Романовых...
- Гляди-ка! А какой дурак тебя послал?