"Григорий Злотин. Интродукция и рондо" - читать интересную книгу автора

выступить за правду. Вокруг него вращалась смутная, глухая жизнь: нечасто
доходили вести от тех, кто не молчал; но, по-детски веруя свыше изречeнному,
он полагал даже и полуслышныe речи несмирившихся чем-то скорее неумеренно
громким и оттого -- неприличным. Странная душевная леность (или непомерно
ранняя стариковская мудрость) попускала ему терпеть обычные для судеб таких
детей преследования ровесников. Так и в гораздо позднейшие времена он все
еще порой выбегал холодной осенью на улицу в одной рубашке, полагая с
удивительно уютным равнодушием, что и ледяной хлещущий ветер когда-нибудь
пройдет.
Ведь поистине только одно тревожило и манило его. Бывали мгновения
(весившие века), когда мнилось, что за тонкою стеной быта хоронится главное.
В некоторыe такиe минуты эта стена представлялась ему не толще занавесочной
кисеи, и сквозь нее непрестанно лился мягко-желтоватый октябрьский свет.
Если однажды в пору ранней осени -- когда в городах над рельсами конки
загорается надпись "Осторожно -- листопад!" -- Вам доведется пройтись по
отлогим холмам старoго прибрежнoго сосняка, и Вы станете пристально глядеть
на чуть шевелящиeся, живыe колонны этого охрянoго света, прерывно
ниспадающeго из-за скрещенных ветвей на теплый хвойный ковер, то Вы сразу же
поймете, отчего ребенку и впрямь верилось, будто Та Сторона -- не за горами.
Мудрено ли предощутить близкое чудо, когда такие столбы перемежают домашний,
явленный сумрак сосновых стволов? Так и в городской своей комнате он долгими
пополуденными часами сидел за письменным столом, неусердно уча уроки, и
следил за солнечными квадратами, медленно скользившими по паркетным
квадратам. Этого урока геометрии не спрашивал требовательный наставник, но
обычно нерадивый ученик вытвердил его на всю жизнь. За окном уже вилась
летняя пыль, или скрипели под валенками прохожих коричнево протоптанные
тропки в хрустком мартовском снегу, а солнце танцовало на паркете и не
оставляло мальчика своим великодушным попечением, пока родители были на
службе...(4)
Да, до волков было недосягаемое теперь детство, а после? после были
волки, годы, волки и годы, одноликие годы, которые текли, незаметно и
неумолимо убыстряя свой поначалу такой неспешный бег. Хаузер продвигался по
нетрудной для него служебной стезе, наживал чины, награды, детей, лысину,
пивной живот, грудную жабу, склонность к апоплексии... Медленно, очень
медленно его волки старели вместе с ним, становились тяжелее на подъем, уже
не так охотно, как прежде, ощерялись на него из подушки или из зеркала
автомобиля, порой даже опаздывали на часок-другой со своим еженощным
кошмаром. Вероятно, и они смутно догадывались о том, что он призывает их не
по выбору, а это кровь, кровь шального вервольфа, заплутав, по ошибке попала
в жилы одного из самых обычных, травоядных курляндских подданных и теперь,
лунной ночью, ударяет ему в скорбную его голову и кличет, и манит к себе
седеющих сизых братьев на верную погибель.
Первый волк Каспара Хаузера умер, когда старшая дочь уже оканчивала
высшие женские курсы, а сын-кадет поступил в юнкерское училище. Будучи
по-прежнему отменным дозорным, Хаузер сразу заметил зиявшую в волчьем строе
недостачу. Странное дело, теперь, после стольких мучений, ему отчего-то было
грустно. Уходя, волк оставил немного свободного места, небольшой зазор между
волками и неотвратимой жизнью: но словно на песчаном взморье в часы отлива,
эта пустая лунка не заполнилась ничем.
Волки между тем уходили один за другим: чем дальше, тем скорее и тише.