"Степан Злобин. Пропавшие без вести, часть 4 " - читать интересную книгу автора

черт с ним!
- Морковенко? А что же его нигде не нашли! Да бросьте вы, право! -
возразил Лешка.
Мартенс махнул рукой:
- Немцы не понимают, Леша, а я понимаю, где Морковенко! Только я не
жалею таких людей. Я думаю, гауптман тоже их не жалеет... Ведь немцы сами
этого полицая в наш лагерь послали, - значит, он им не нужен!
Мартенс задумался. Любавин тоже молчал.
- Ну, Леша, пойду... Что будет, то будет,- в беспокойном томлении
заключил Мартенс.
Темный фон за решеткой окна только начал бледнеть, когда зондерфюрер
запер железные двери тюрьмы и, присвечивая фонариком, зашагал к воротам
форлагеря, где оставил велосипед.

"В сущности, рано или поздно это было почти неминуемо, - размышлял
Баграмов. - Без провалов в подпольной работе не обходится. Главное не то,
что кто-то попал в тюрьму, что кто-то будет повешен, - важно, чтобы не
провалились все разом, чтобы преданные делу, смелые, верные люди остались во
всех точках лагеря и в других лагерях. Только бы не оказалось трусов. А если
таких не найдется, то ничего не пропало и ничего не кончено, - по
размышлении сообразил Баграмов.- Если это не предательство изнутри
организации, то не так еще страшно..."
- Нет, совсем не конец! - вслух возразил он себе. - Совсем еще не
конец!
И тюрьма и предстоящий допрос, даже с муками, с пытками, представлялись
Емельяну теперь не как безнадежная, последняя маета обреченных смерти людей,
а как путь отчаянной, жаркой и упорной борьбы, которая лишь изменила свою
форму. Что из того, что на долю их выпала эта борьба не с винтовкой в руках,
не в окопах, не в поле или в лесу, а в застенке!
В коридоре тюрьмы или в соседних камерах послышалось движение, отперли
какую-то дверь. Может быть, еще кого-то привели...
Окно, устроенное высоко под потолком, оставалось темным пятном, как и
раньше.
"Который же может быть час? - подумал Баграмов. - Если нас взяли в
одиннадцать вечера, час держали на улице, около часа пошло на обыск, да час
я сижу здесь, значит, теперь не позднее двух ночи. До рассвета еще можно
выспаться. Раз предстоит с утра быть в бою, то надо быть бодрым и крепким".
Но Емельян не сразу заснул. И хотя все его мысли до этого были заняты,
казалось бы, только тем, что происходило с ним и его друзьями, и до сих пор
он словно бы и не помыслил ни о семье, ни о доме, но сознание близости
смерти властно повело его чувства той общей дорогой, по которой всходили на
эшафот все обреченные: к самым родным и близким людям - к Ганне и Юрке, для
мыслей о которых в последние месяцы у него совсем не оставалось времени.
Емельян вспомнил свои письма к Ганне, в зиму сорок первого и сорок
второго года. В последнее время он уже не возвращался к письмам. Он брался
за карандаш и перо лишь ради того, чего требовала очередная работа. Мысль о
том, что он никогда не увидит ни Ганны, ни Юрки, что теперь-то совсем уже не
осталось надежды на жизнь и на встречу с ними, обратила к ним его память и
воображение.
При нем не было ни карандаша, ни бумаги, но мысли и чувства роились в