"Степан Злобин. Пропавшие без вести, часть 4 " - читать интересную книгу авторачерт с ним!
- Морковенко? А что же его нигде не нашли! Да бросьте вы, право! - возразил Лешка. Мартенс махнул рукой: - Немцы не понимают, Леша, а я понимаю, где Морковенко! Только я не жалею таких людей. Я думаю, гауптман тоже их не жалеет... Ведь немцы сами этого полицая в наш лагерь послали, - значит, он им не нужен! Мартенс задумался. Любавин тоже молчал. - Ну, Леша, пойду... Что будет, то будет,- в беспокойном томлении заключил Мартенс. Темный фон за решеткой окна только начал бледнеть, когда зондерфюрер запер железные двери тюрьмы и, присвечивая фонариком, зашагал к воротам форлагеря, где оставил велосипед. "В сущности, рано или поздно это было почти неминуемо, - размышлял Баграмов. - Без провалов в подпольной работе не обходится. Главное не то, что кто-то попал в тюрьму, что кто-то будет повешен, - важно, чтобы не провалились все разом, чтобы преданные делу, смелые, верные люди остались во всех точках лагеря и в других лагерях. Только бы не оказалось трусов. А если таких не найдется, то ничего не пропало и ничего не кончено, - по размышлении сообразил Баграмов.- Если это не предательство изнутри организации, то не так еще страшно..." - Нет, совсем не конец! - вслух возразил он себе. - Совсем еще не конец! И тюрьма и предстоящий допрос, даже с муками, с пытками, представлялись а как путь отчаянной, жаркой и упорной борьбы, которая лишь изменила свою форму. Что из того, что на долю их выпала эта борьба не с винтовкой в руках, не в окопах, не в поле или в лесу, а в застенке! В коридоре тюрьмы или в соседних камерах послышалось движение, отперли какую-то дверь. Может быть, еще кого-то привели... Окно, устроенное высоко под потолком, оставалось темным пятном, как и раньше. "Который же может быть час? - подумал Баграмов. - Если нас взяли в одиннадцать вечера, час держали на улице, около часа пошло на обыск, да час я сижу здесь, значит, теперь не позднее двух ночи. До рассвета еще можно выспаться. Раз предстоит с утра быть в бою, то надо быть бодрым и крепким". Но Емельян не сразу заснул. И хотя все его мысли до этого были заняты, казалось бы, только тем, что происходило с ним и его друзьями, и до сих пор он словно бы и не помыслил ни о семье, ни о доме, но сознание близости смерти властно повело его чувства той общей дорогой, по которой всходили на эшафот все обреченные: к самым родным и близким людям - к Ганне и Юрке, для мыслей о которых в последние месяцы у него совсем не оставалось времени. Емельян вспомнил свои письма к Ганне, в зиму сорок первого и сорок второго года. В последнее время он уже не возвращался к письмам. Он брался за карандаш и перо лишь ради того, чего требовала очередная работа. Мысль о том, что он никогда не увидит ни Ганны, ни Юрки, что теперь-то совсем уже не осталось надежды на жизнь и на встречу с ними, обратила к ним его память и воображение. При нем не было ни карандаша, ни бумаги, но мысли и чувства роились в |
|
|