"Степан Злобин. Пропавшие без вести, часть 2 " - читать интересную книгу автора

- Считаешь, что мародерство?! Эх, ты! Спесь интеллигентская! Думаешь,
мертвому в радость, чтобы немец с него сапоги слапал?
Он деловито перемотал портянки, спрятал в мешок свои сапоги, переобулся
в более крепкие, снятые с убитого, и отстегнул цепочку с часами от его брюк.
Потом достал свой кисет с табаком.
- Давай-ка закурим, - сказал он, задумчиво при свете углей рассматривая
красноармейскую книжку, найденную вместе с часами в кармане убитого.
Наутро Анатолий променял кому-то свои сапоги на буханку хлеба и сало...
Когда стали ночлегом у развалин сгоревшей деревни, Анатолий по мокрой
земле ночью дополз до колодца, небольшим ножом, лежа под плащ-палаткой, рыл
землю, пока в яму не ушла по плечо вся рука, на дно опустил свой и Варакина
партбилеты, обернутые в клеенку от перевязочного пакета, тщательно закопал и
утром измерил шагами расстояние до колодца.
- Запомни, Мишка, этот колодезь. Ведь дерево срубят, дом на другом
месте построят, а колодезь - примета верная, тут он и будет, - сказал
Анатолий.
В пленной колонне шли, всю дорогу держась гуртом, крепкие, плечистые
бородачи с красными шеями. Они двигались всегда в голове колонны, шагая
твердой, размашистой поступью. Первыми входили в попутные деревни и села, и
жители подавали им по краюшке хлеба, по пригоршне картофелин, по щепоти
соли, по луковице или репке.
Они жадно и торопливо засовывали крестьянскую милостыню в раздувшиеся,
туго набитые противогазные сумки и заплечные "сидоры", чтобы у следующих
домов жалобными голосами снова слезливо клянчить...
Варакин их про себя звал почему-то "тамбовскими". Конвой ими был
доволен. Никто им не командовал "реже ногу", "короче шаг", а сами они,
сильные, крепкие, просто позабывали идти медленнее, не понимая того, что
большинству не угнаться за ними, что самые слабые не выдержат, далеко
отстанут, растягивая колонну, и, подгоняемые фашистами, упадут и будут
убиты...
За "тамбовскими" вслед вступала в деревни и села вся остальная колонна
с жалобными, голодными глазами, с измученными лицами, провалившимися
щеками...
- Да-ай! Да-ай! Пода-айте!.. Пода-айте! - раздавались осипшие, пухие,
жалобные и пристыженные голоса.
Если все, что есть у тебя, у разоренного войной человека, отдать этим
тысячам бойцов, в пути умирающих с голода, и самому с детьми лечь умирать,
то все-таки их не насытишь. И, в ужасе перед несчастьем родного народа,
перед жуткой картиной беды, чтобы не разорвать себе душу болью, не успевшие
убежать от врага крестьяне придорожных селений скрывались в избы от этих
молящих глаз и протянутых рук, от самих себя, от собственной жалости...
Михаил ненавидел "тамбовских" за то, что они так бодро шагали. Он
понимал, что Бурнин мог бы идти в ногу с "тамбовскими", а идет рядом с ним,
со слабым, раненым другом, чтобы его поддержать. А с ними, конечно, он,
Анатолий, мог бы во всем сговориться бежать, искромсать простыми ножами
конвои... Они могут!..
Михаил понимал и то, что если бы не Анатолий, то сам он давно упал бы и
был бы застрелен, как десятки других из той же колонны. И он был благодарен
другу.