"Плывущая женщина, тонущий мужчина" - читать интересную книгу автора (Симада Масахико)

3. Плавание во сне

Спина Мицуру

– Этот корабль, Мицуру, точно многоэтажный город. Здесь есть и банк, и ресторан, и торговый центр, есть даже больница и библиотека. И при этом он может перемещаться, он запросто улизнет и от землетрясения, и от террористов. Наверно, корабль – самый безопасный город в мире. Ты меня слушаешь?

– Слушаю.

– Что, если, пока мы в море, в Японии произойдет какая-нибудь катастрофа?…

– Откуда у тебя такие мысли?

– Так, почему-то подумалось. Мы сбежали как раз вовремя, тебе не кажется? Нечего жалеть о суше!

– Корабль постоянно трясет и качает, чем не землетрясение?

– Пусть трясет, пусть качает, главное, он увезет нас на край света. Любишь меня?

– Люблю.

– Фу, как невыразительно! Скажи – я тебя обожаю, Аои!

– Аои, мне плохо. Меня тошнит.

– Вот еще напасть! А мне ничего. Прими что-нибудь.

Мицуру лежал на кровати лицом вниз и, точно в каком-то дурмане, испытывал двойные мучения. Лекарство против морской болезни нагоняло сонливость, а без лекарства выворачивало нутро. Аои долго отмокала в ванне, нежась в воде с маслом лаванды, а теперь, завернувшись в одно полотенце, вновь занялась своим лицом.

– Мицуру, уже спишь?

– Что ты делаешь? Ляжешь спать накрашенная?

– Ты же знаешь. Вдруг я опять пойду разгуливать во сне, и кто-нибудь меня увидит, и потом, я хотела попробовать эту губную помаду. Скажи, я похожа на китайскую красавицу, если немного подвести глаза и подрумянить щеки? Можно, я привяжу твою ногу к моей? Длинной веревкой, чтоб хватило, если приспичит в туалет. Хочешь, и тебя накрашу? Уже спишь? А кто будет чистить зубы? А на ночь пописать?

Голос Аои доносился откуда-то издалека. Мерный шум волн затягивал Мицуру в сон.

– Мицуру, скоро мы будем дома.

– Вот только поднимемся по этой лестнице, и он уже виден.

Мать и тетя, по очереди неся Мицуру на спине, упорно взбираются вверх но винтовой лестнице. Они – двойняшки. Уже состарившиеся. Мицуру стыдно, что он им обузой. Ему хочется спуститься и идти на своих ногах, но сказать он не умеет. Только и может, что промычать «а-а» или «у-у».

– Мицуру, небось проголодался?

– Ну потерпи еще немного.

Мать и тетя заговаривают с ним, вскарабкавшись на очередную ступеньку. Вечернее небо. Облака рисуют в небе лиловый узор. Вокруг лестницы кружат вороны. Мицуру хочет предостеречь. Даже если они поднимутся на самый верх лестницы, домой им не попасть. Его охватывает беспокойство: не собираются ли они его выбросить?

– Пока ты спишь, мы будем уже дома.

– Баю-бай, Мицуру.

Привязанный к спине матери, Мицуру не может пошевельнуться. Мать тяжело сопит, еле волочит ноги. Если он станет капризничать, ей будет еще тяжелее. И все же он должен ей что-то сказать. Мицуру пинает мать. Нет, не сюда! Скорее назад!

– Ну лее, ты ведь хороший мальчик, не безобразничай!

– Ножки болят? Дай я тебе потру.

Лестница все уже, все круче. Ворон все больше. Ворона, скажи! Куда они идут?

– Вот и вороны кричат, значит, дом уже близко.

– Мама-ворона тоже торопится домой…

Да нет же, ворона говорит: «Ты плохой мальчик!» Мицуру отвечает: «Я не делал ничего плохого». «Нет, – говорит ворона, – ты предал мать. Спровадил тетю на тот свет. Ты маленький грешник!» Это ложь! Мицуру не знает за собой никакого греха, о котором талдычит ворона. «Ты просто забыл. Когда взойдешь наверх, все вспомнишь».

– Ну вот мы и дома.

– Уже глубокая ночь.

Лестница кончилась. Возле какой-то подставки вроде тех, на которых сушат белье, мать отвязывает его со спины. В этот момент Мицуру вспоминает, что бывал здесь еще до своего рождения. Увязался за двумя этими женщинами и, расшалившись, столкнул их с высокой башни. Он догадывается, что они вернулись на то же место, чтобы отомстить ему, и хочет покаяться. Но не может иначе попросить прощения, как только хныкать.

– Не плачь. Сейчас мы тебя развеселим, – говорят они хором и, оставив его на площадке для сушки белья, уходят. И тут он понимает, что женщины-двойняшки, которых он принял за мать и тетю, – незнакомые ему старухи. Внезапно с гулким звоном подставка для сушки белья превращается в качели, и Мицуру взмывает на них в пустоту. Если не ухватиться за перила, не впиться ногтями в края, его сбросит вниз. Кровь отлила, в голове гуляет ветер… Все тело свербит, руки и лодыжки, цепляющиеся за подставку, слабеют. Невыносимо хочется чихнуть. Если он чихнет, его сбросит с качелей. Но как он ни крепится, в конце концов чихает. И в тот же момент изгибается, как бумеранг, и, вращаясь, падает вниз. Быстро приближается серая поверхность воды. Он перестает дышать, чтобы в нос не попала вода, и недовольно гримасничает…

Мицуру проснулся. Сверху на него взирал овальный потолок. Взглянув искоса, он обнаружил пару иллюминаторов, сквозь которые проникал бледный свет, увидел на соседней кровати спящую ничком Аои, заметил привязанный к своей щиколотке шнурок и вспомнил, где находится. Часы у изголовья показывали восемь. Очевидно, минувшей ночью Аои нигде не блуждала. Мицуру распутал шнурок, тянущийся к Аои, и сел за стол под иллюминатором. Откинул кружевную занавеску, и на стене каюты заиграла радуга.

Кормовая и бортовая качка, будь то во сне или наяву, точно обволакивает тело. Заглянув в иллюминатор, он убедился, что корабль движется – буруны удаляются в одном направлении. Но если закрыть глаза, кажется, что корабль, заглохнув, стоит на месте. Проваливаясь между волн, немного подается вперед, но поднявшаяся волна вновь относит его назад, и страшно, что эта маета будет длиться вечно.

Нет, на одном месте неустанно выписывает спираль – он, Мицуру. И поэтому безнадежно отстает от корабля, который в действительности мчится вперед. Может быть, в этом причина морской болезни. Ведь стоит ему только взглянуть на море, и вот, пожалуйста, почти сразу же подступает тошнота.

– Мицуру, хватит думать!

Он медленно обернулся. Аои, задрав голову над краем кровати, улыбалась.

– Выспалась?

– Когда ты рядом, я всегда крепко сплю. Спасибо, что охранял мой сон.

– Этой ночью ты, кажется, не уходила.

– Вроде нет. Может, на море все иначе устроено. Я впервые спала на корабле и не могу утверждать, но, кажется, это для меня. Наверно, мои предки жили на море.

– У тебя в роду были русалки?

– Мицуру, подь сюда.

Выпростав из подвернутого рукава пижамы голую руку, Аои поманила Мицуру к себе на кровать.

– Мы еще с тобой не ласкались посреди моря. Попробуй, какова русалка на ощупь.

Она откинула одеяло и приняла Мицуру в свои объятия. По утрам ее тело пылает. Сквозь заспанную шелковую пижаму сочится тепло.

Мицуру обхватил ее и притянул к себе. От ложбинки между грудей попахивало ароматом нарцисса. Телесный запах русалки? Вдыхая этот едва уловимый аромат, Мицуру почему-то вспомнил то смутно-томящее чувство, которое он испытывал в детстве, прижимаясь к матери или тете. Оно только усилилось, когда он коснулся ее груди.

– Разве я не запретила тебе думать? Мицуру, ну же, пососи мою грудь.

Мицуру послушно уткнулся лицом в ее заголившуюся грудь, обхватил губами сосок. Томящее чувство смешивалось с теплом Аои и расходилось по всему его телу. Такое же смутное томление, как что-то исконно родное, охватило его в ночь их первой встречи. Когда он встретился с ней вновь, привороженный забытым воспоминанием, это, в сущности, тоскливое чувство обострилось настолько, что их отношения стали еще глубже и безысходней. Ныне томящее, незапамятное воспоминание и тоска вобрали в себя самые разнообразные чувства. Страх, стыд, тревога, ожидание, тяжесть, робость, доверие, обида, недоумение, чувство вины, самодовольство, озноб… Все это сплелось воедино и растворилось в его крови.

– Когда ты так делаешь, качка в удовольствие. Тебе не кажется, что мы сами перевоплотились в корабль? Море – странная вещь. Точно какое-то давнее воспоминание…

Море – женщина, корабль – тоже женщина. В таком случае морская болезнь – это что-то вроде опьянения женщиной. Чем больше растрачиваешь сил, чем крепче задумываешься, тем глубже вникаешь. Обессилев, задыхаясь от неотвязно-томящего чувства, жаждешь забыться. Тогда и корабельная качка уже не гнетет.

– Мицуру, не дразни, давай же, входи!

Рука Аои потянулась к его паху. Она теребила чувствилище податливого члена. Ей нравилось, как он крепнет у нее в ладони.

Тело Аои уклончиво, выскальзывает из рук. Будто патока, мягкое, растекается, как вдруг напрягшиеся мышцы сжали Мицуру. Она сделала глубокий вдох, Мицуру отпрянул, она выдохнула, и ее плоть, точно разжижаясь, обволокла Мицуру. Судно погружается между волн, Мицуру погружается в Аои, судно поднимается на гребне волны, он плывет по-над Аои.

– Даже если корабль утонет, я выплыву, так что не волнуйся. Ты ухватишься за меня, – говорит она.

– Да, я ухвачусь за тебя, чтоб тебя не унесло. Длятся объятия. Запахи тел смешались. На воих стали общими пот и кровь, греющие единую плоть.

Каждое утро разносили судовую газету с программой мероприятий на предстоящий день и новостями с берега. Убийства и коррупция, встречи на высшем уровне и избирательные кампании, экономическая помощь и валютный курс. Все новости ныне проходили мимо Мицуру. Там, куда его занесло, можно позволить себе не интересоваться происходящим на суше. Аои также не проявляла любопытства к новостям. Как, впрочем, и раньше, находясь на берегу. Даже если случалось какое-нибудь жестокое преступление, она бросала равнодушно:

– Бывают же горячие парни!

Когда где-то в Японии случалось стихийное бедствие:

– Погода капризничает, ничего не поделаешь, надо смириться.

За границей произошел переворот или началась война:

– Бедняжки! Когда же это кончится!

Мицуру оставалось только недоумевать, откуда она смотрит на вещи. Где она – в глубокой древности или в далеком будущем? Или вообще не видит дальше вытянутой руки?… Так же как и ее тело, глаза ее были ускользающими. Кажется, ей совершенно безразлично, где она и когда. Более того, все вокруг нее тоже оказывалось вне пространства, нигде, крутясь в безумном вихре сорвавшегося с петель времени. Их отношения, едва начавшись, стали роковыми, мучительными узами. Он достаточно долго прожил с Мисудзу, но время, проведенное с Аои, казалось удивительно протяженным.

– Мицуру, тебе полегчало?

– Да, получше. Это потому, что я перестал думать. Может, выйти на свежий воздух? Неподвижность угнетает.

Выйдя из каюты, они сели в лифт и поднялись на самую верхнюю, залитую солнцем палубу на восьмом этаже. Громкоговоритель призывал пассажиров принять участие в учениях на случай бедствия, но они оставили призыв без внимания, уселись на скамейку, с которой открывался вид на корму, и некоторое время следили за полетом чаек. Интересно, как долго птицы следуют за «Мироку-мару»? Образовав сводный отряд, они колышутся то по правому, то по левому борту, залетают немного вперед, иногда, не прерывая полета, отстают ради забавы. Когда из камбуза через боковой люк выбрасывают отходы, вся ватага стремительно снижается – клюют качающиеся на волнах объедки, вырывают друг у друга в полете.

– Чайки похожи на бездомных бродяг, – сказал Мицуру.

– Бродяги не дерутся за объедки, – возразила Аои с неожиданной обидой в голосе. – Они делят все поровну. Они великодушны.

– Откуда ты знаешь?

– Отец был бродягой. А его дочь стала сомнамбулой.

Мицуру принял ее слова за шутку и посмотрел на нее с улыбкой, но она только зевнула.

– Ты, Мицуру, не годишься в бродяги. Тебе не хватает великодушия.

– Ну уж! – сказал Мицуру, беря Аои за руку. – Я готов на все. Если хочешь, стану бездомным скитальцем.

Она сжала его руку, поднесла ко рту и обдала жарким дыханием. Засмеялась.

Утрать она возможность возвращаться в действительность, ей пришлось бы всю жизнь бродить но неведомым тропам бесприютной странницей. Рискованное хождение по канату, но у нее удивительное чувство равновесия. Аои постоянно курсирует между сном и явью, но ни разу не заблудилась. Она и придя в себя, наяву, сохраняет невозмутимость. Какой бы стыд ни претерпела во сне, она ни о чем не сожалеет и ни в чем себя не винит.

О чем бы она ни говорила, невозможно провести границу, где правда, а где вранье. Мицуру не раз пытался докопаться до ее прошлого, но так, в сущности, ничего и не узнал. Всякий раз она отвечала по-новому. И ответ был неизменно уклончив.

«Я как девочка, по ночам торгующая спичками».

«Меня несет течением. Я русалка. Женщина, которой только и остается, что ждать, когда ее выловят, освежуют и съедят».

«Я не ведаю, откуда пришла, куда иду. Лучше не знать».

«Я кое-как перебивалась, живя чужой милостью, работая, скитаясь. Мне везет».

Мицуру незаметно для себя привык постоянно пребывать в тумане. Его слов Аои не понимала. Когда он пускался в рассуждения, она говорила:

– Я не секу, что ты несешь! – Или даже: – Тебе не надоело пороть всякую чушь?

Мицуру же был очарован завораживающей речью Аои, способной по своей минутной прихоти обвести любого вокруг пальца. Она говорила совершенно простые вещи, а Мицуру принужден был постоянно пробираться окольными путями, выставлять дозоры. Он пытался таким образом себя обезопасить, но чем надежнее были дозоры, тем скованней становились его движения. Он был как бестолковый паук, запутавшийся в собственных сетях. Аои насмехалась над пауком, дразнила и ласкала его.

Ребенок, высоко подняв краюху хлеба, приманивал чаек. Подбросил крошки кверху – чайки стремительно снизились и начали отнимать их друг у друга.

– Знаешь, Мицуру, мы оба с тобой – лишние люди.

– Вероятно, так. Когда наше плаванье закончится, я…

Аои резко вскочила и, смеясь, принялась со всей силы лупить ладонями по его спине. От неожиданности он закашлялся.

– Ты уже начал новую жизнь! Так держись, не отступай! Назад пути нет. Даже если отныне придется побираться и питаться объедками.

От ее слов все тело пронзила боль. Слово за словом проникало в уши и выкручивало суставы. Перед глазами, мешаясь с чайками, прошло лицо Мисудзу в момент расставания, брань Итару, обрушившаяся на него по телефону, согбенная спина матери, прикорнувшей в гостиной…

– Мицуру, ты опять думаешь о жене? Хватит тосковать о прошлом! Не стоит ни о чем жалеть. Пойми, даже если ты к ней вернешься, тебе уже с ней не жить. И это не все. Ты и меня потеряешь. Навсегда.

– Аои, впереди непроглядная мгла.

Мицуру поднял глаза к небу и, потирая лоб, откровенно признался, как сильно его тревожит будущее. Знал, что оправдываться – пустое, но только предельная искренность с его стороны могла уравновесить ее жизнелюбие.

– Деньги рано или поздно кончатся. Наследством отца мне уже не дадут распоряжаться по своей воле.

– Я не желаю слышать прописных истин. Важна лишь твоя решимость. Если ты велишь мне стать бродягой, стану. Скажешь умереть, сейчас же, не раздумывая, брошусь в море. Я ничего не боюсь. Что бы ни случилось, я принимаю это как веление судьбы. Если б я боялась за свое будущее, хороша бы из меня была сомнамбула!..

Аои направилась к спуску на нижнюю палубу.

– Ты куда? – Мицуру поднялся.

Аои сделала ему знак остаться.

– Предоставляю тебе возможность побыть одному. Когда решишься, можешь меня разыскать.

Оставшись один на палубе, Мицуру задрожал, как будто его со спины окатили холодной водой, и понуро уставился на деревянный настил, точно хотел пробуравить его взглядом. Наконец с трудом поднялся и направился вниз по лестнице. Уровнем ниже располагалась баскетбольная площадка, двадцатилетние юнцы залихватски играли трое на трое. Еще ниже он вышел на ботдек – шлюпочную палубу, и пошел по променаду, исподлобья поглядывая на бегающих трусцой мужчин и женщин и рассеянно осматривая спасательные шлюпки. Умереть, грезя во сне, что садишься в лодку, отдаешься на волю волн и приплываешь во Дворец дракона… Но если умирать, то с чистой совестью. Освободившись от сожалений по дольнему миру, подготовившись к блаженной жизни в мире ином. А то ведь и там заморочат женщины… Далее если повезет возродиться женщиной, оказавшись сломленной, угрюмой девой, я и на лоне иного мира буду на всех в обиде… Нет, еще рано об этом мечтать. И вообще, нет никаких гарантий, что мир иной существует, и кому жаловаться, если там не так комфортно, как хотелось бы верить нам, живущим здесь?

И так плохо, и так нехорошо… Он стоял на холодном ветру, стиснув зубы, когда пассажиры на палубе оживились. Корабль, заглушив мотор, лениво скользил вперед. Перед глазами в косых лучах солнца поднимался остров… Крупная женщина в кофте, накинутой поверх шелкового платья, остановилась возле Мицуру и, глядя на остров, пробормотала по-русски:

– Чудесно!

Если только он не ослышался, она и впрямь сказала это по-русски. Мицуру удивленно взглянул на ее профиль. Женщина также бросила на него взгляд и направилась в сторону кормы. В этот момент ветер вздул платье на ее груди, и он уловил запах, идущий от ее тела. Более резкий, чем аромат нарцисса, присущий Аои. О чем вспоминает дышащий этим запахом мужчина, какая судьба ему грозит? На прогулочной палубе находилось немало дам, но лишь профиль этой женщины, пробормотавшей по-русски, врезался в память.

Раздался свисток. Под ногами монотонно загудел двигатель, и сквозь весь этот шум в ушах зазвучало, как припев песенки: «Давай умрем, давай умрем, давай умрем…» Отчего-то этот глухой, хриплый голос показался ему похожим на его собственный.

– Вот запустили ракету, а теперь из космоса доходят странные голоса.

– Случайное совпадение. Мне тоже послышалось.

Мицуру, вздрогнув, обернулся. Он был уверен, что рядом никого нет, но в тени подпорки обнаружился стриженный наголо молодой человек в красном вельветовом костюме.

– Я уверен, это не обман слуха. Со дна корабля доходят странные звуки. Что-то вроде: «Всему конец». Я рад, что не я один услышал.

Стриженный наголо дружелюбно приблизился к Мицуру. Мицуру и в самом деле отчетливо уловил «странный голос из космоса», но убеждал себя, что ослышался. Поэтому его совсем не обрадовал развязный тип, запанибрата заговоривший с ним и настаивающий, что это не галлюцинация. Если они сойдутся, как давнишние приятели, вновь станет мучить вкрадчивый женский голос, идущий из космоса.

Не обращая внимания на бритого незнакомца, Мицуру почел за благо ретироваться, но тот бросился вслед за ним.

– Подождите! Не смотрите на меня с таким недоверием! Знаете, как меня зовут? Вельветмен!

Услышав его театрально-зычный голос, толпившиеся в салоне пассажиры дружно засмеялись. Вельветмен выскочил вперед. Пассажиры, решив, что началось какое-то представление, тыкали в него пальцами, внезапно они оба оказались в центре внимания. Мицуру, растолкав толпу, сбежал по лестнице и спрятался в подсобном помещении. Он прислушался к шагам Вельветмена и, выждав, когда тот прошел мимо, вернулся в свою каюту. Лоб и спина покрылись холодной испариной.

Было такое чувство, что за ним гонится его собственная тень. Год назад, найдись человек, который хотя бы отчасти мог разделить его боль, Мицуру, как и Вельветмен, бросился бы за ним вдогонку. Но ему повезло, к нему снизошла Аои, облаченная в пижаму. Он не упустил своего шанса и погнался за ней. Поэтому он слишком хорошо понимал Вельветмена.

Нет, он не желает возвращаться в себя, каким он был год назад. Корабль по имени Аои, на котором упокоилось его сердце, неустанно кидает из стороны в сторону. В любой момент он может перевернуться, затонуть… У Мицуру не хватило великодушия, чтобы составить компанию Вельветмену. Но игра в догонялки стала хорошей физической разминкой.

В поисках Аои он спускался по лестнице до упора, пока не очутился в спортивном зале, где пассажиры имели возможность возместить недостаток движения. Закончившие занятия аэробикой, отирая пот, отдыхали на скамейке. Тут же находился небольшой бассейн, в котором одиноко плавала женщина. Колышась на волнах, вызванных корабельной качкой, она дремала, выставив над поверхностью воды лицо и грудь. Не так ли спят русалки? И что ей снится?

Аои запросто может стать русалкой. Но только не он, Мицуру. Во-первых, он никогда не слышал о русалках мужского пола. Видел мужчин с лошадиными торсами, а вот с рыбьими хвостами как-то не довелось. Ни в Китае, ни в Индии таких вроде бы не водится. Трудно вообразить, чтобы русалочий самец прижился в море. Стоит дельфину или киту вспомнить, что когда-то они жили на суше, как ими овладевает страх утонуть. И у дельфинов, и у китов случаются периоды тоски. Что уж говорить о русалках! Русалки мужеского пола, к тому же склонные теоретизировать, подвержены наибольшей опасности. Вновь и вновь Аои призывала его прекратить думать. Пока, подобно Аои, бездумно резвишься в воде, не грозит сойти с ума или утонуть. Ах, стать бы такой русалкой!.. Мицуру замер на краю бассейна, с завистью созерцая задремавшую Аои. Как будто почувствовав чье-то присутствие, Аои приоткрыла глаза и, обнаружив Мицуру, засмеялась, не разжимая губ, перевернулась и нырнула иод воду. Ее спина изогнулась, раздробилась и точно растаяла в воде.

«Совсем неплохо быть морским бродягой, плыть беспечно по миру!» – подумал Мицуру. И в который уже раз внушил себе, что взошел на этот корабль, чтобы похоронить свою прошлую жизнь.