"Зиновий Зиник. Руссофобка и фунгофил " - читать интересную книгу автора

каждая десятка, копившаяся на этот экстравагантный московский вояж, и после
похода в "Березку" не было никакой надежды приобрести гжель или хохлому, как
ей посоветовали опытные люди из учреждения (компьютерщики, побывавшие много
раз со знанием дела в Советском Союзе), не иконы, а именно гжель и хохлому,
она все аккуратно записала перед отъездом. Не говоря уже о том, что ей самой
и капли джина из этой бутылки не досталось, а ей, может быть, всех нужней и
было, чтобы хоть через знакомый вкус вернуться душой в привычный мир и
обрести уверенность в мире чужом. !
Бутылку джина выхватили у нее прямо у двери, почему-то с криками:
"Вермут! Вермут!" - и больше она ее не видела своими ослепшими от мороза
глазами. Эти варвары хлестали джин стаканами - в чистом виде, без тоника.
"Их будет всех тошнить", - пробормотала Клио ничего не слушавшей Марге, со
смесью отвращения и мстительности глядя, как эти тунеядцы первой в мире
страны социализма в минуту выхлестали количество спиртного, которого простой
семье английских тружеников хватило бы на месяц "дринков" (размером в палец
толщиной от донышка) каждый вечер перед ужином.
"Перестаньте, сволочи, жрать водку без закуски! - кричала хозяйка дома
из другого конца квартиры. - Мяса, дураки, дождитесь. Костя придет. Мяса
принесет". Из своего угла Клио разобрала только четыре слова: "водка",
"закуска", "мясо" и еще это самое, что, как она подумала, означает "кости",
которые в мясе. Кто бы мог подумать, что речь шла об имени ее будущего мужа?
Русский она учила по пластинкам уроков Би-би-си, целый год ложилась
спать с опухшей от новых слов головой, а тут, кроме "водка" и "мясо", ничего
не могла разобрать. Никто тут не договаривал до конца сложноподчиненных
предложений, перескакивали с одного на другое какими-то полунамеками и
хмыкали с небрежной скороговоркой между взрывами хохота.
Клио была поражена крайне дурной дикцией и неумением стройно выражать
свои мысли. А Марга даже не потрудилась толком ее представить, вытолкнула ее
к толпе, бросив: "А это Клио! Добро пожаловать!" (хотя по правилам нужно
было сказать: "Прошу любить и жаловать", а "Добро пожаловать" отвечают
хозяева) - и тут же улетела с кем-то обниматься. Клио надеялась, что,
встретившись лицом к лицу с настоящими советскими гражданами, а не с гидами
из интуриста, ей удастся обменяться печальным опытом репрессий и унижений по
обе стороны железного занавеса вне зависимости от политических систем или
образа жизни. Но она сразу почувствовала, что эта толпа ничего не желает
знать и так же брезгливо отворачивается от темных сторон жизни, как и
белозубые лондонские молодчики из ночных клубок дистрикта Челси или
обуржуазившаяся богема района Хамстыд, рассуждающая о революции с бесстыдным
хамством, игнорируя тот факт, что после восьмичасового стрекота пишущей
машинки никакое да-дзы-бао в голове не уместится.
У этих московских типов была своя китайская грамота, с той же,
практически, снобистской небрежностью выпускников частных школ, и, закрыв
глаза от навалившейся вдруг усталости, она слышала ту же интонацию
"ла-ди-да", речь сквозь зубы, как будто слива во рту, с презрением к
человеку "вне нашего круга", настоящие реакционные франкмасоны в джинсах и
свитерочках, тот же vazhny, paradny тип. Стоило в такой трескучий мороз
заглядывать подобострастно в колючие глаза советских пограничников, чтобы
попасть в ту же опостылевшую компанию снобов, без устали повторяющих, как
заведенные: Кафка и Фолкнер, Пруст и Хемингуэй - вместо того, чтобы
вспомнить о своем собственном национальном наследии, о Толстоевском или даже