"Исаак Башевис Зингер. Рукопись" - читать интересную книгу автора

- Всего, Лошикл, не знает никто. Но тебе я расскажу все. Кому, в конце
концов, как не тебе? Где бы меня ни носило, не было дня без мысли о Менаше.
Никого я так не любила, как его - и никогда не полюблю. За него я могла бы
пойти в огонь и воду. Поверь, это - не пустая фраза, я это доказала. Я знаю,
ты считаешь меня легкомысленной. В глубине души ты остаешься хасидом.[3] Но
даже святая не делала бы десятой доли того, что сделала я для Менаше.
- Рассказывай.
- После твоего отъезда в Америку наступили наши лучшие годы - увы,
такие краткие. Мы знали, что сдвигается ужасная война, и поэтому каждый день
был подарком. Менаше читал мне все им написанное. Я перепечатывала его
работы, приводила в порядок этот вечный хаос. Ты же помнишь, какой он был
растяпистый - даже нумеровать страницы собственных рукописей так и не
выучился. Только одно у его было на уме - женщины. Я устала бороться. Я
сказала себе: "Он такой, и никакая сила его не изменит". Менаше тоже все
более и более привязывался ко мне. Я пошла работать маникюршей и
зарабатывала на нас обоих. Не хочешь - не верь, но я готовила еду для его
пассий. И чем старше он становился, тем больше внушал себе, что он все еще
великий донжуан. На самом деле временами он бывал полным импотентом. День на
день не приходился: то гигант, то инвалид. Зачем ему нужны были эти грязные
твари? Он был просто большим ребенком. Так оно и шло, пока не началась
война. Менаше редко читал газеты да и радио не включал. Война ведь не
грянула как гром среди ясного неба - уже в июле тридцать девятого на
варшавских улицах рыли траншеи и строили баррикады. Даже раввины взялись за
лопаты. Ощущая, что Гитлер собирается напасть на них, поляки перестали
сводить счеты с евреями, и мы все стали, слава Богу, одной нацией. Тем не
менее, первые бомбежки были сильным шоком для всех. После твоего отъезда я
купила несколько новых стульев, диван. Не дом, а конфетка! Знаешь, Лошинкл,
катастрофа разразилась мгновенно. Прогудела сирена, и здания превратились в
руины, а в сточных канавах там и сям валялись трупы. Нам советовали
спуститься в подвалы, но внизу было ничуть не безопаснее, чем на верхних
этажах. У некоторых женщин хватило ума загодя приготовить еду, только не у
меня. Менаше пошел к себе в комнату, опустился в кресло и сказал: "Я хочу
умереть". Что творилось у других, не знаю - телефон отключился сразу же.
Бомбы рвались прямо под окнами. Менаше опустил шторы и принялся читать Дюма.
Всех его приятелей и девиц как ветром сдуло. Говорили, что журналистам
выделен специальный поезд или, по крайней мере, несколько вагонов для
эвакуации из города. В такое время отрезать себя от внешнего мира было
полным безумием, но Менаше не выходил из дому, пока по радио не объявили,
что все физически здоровые мужчины должны перейти через Виолу по Пражскому
мосту в другую часть города. Какую-либо поклажу брать было бессмысленно,
поскольку поезда уже не ходили, да и что на себе унесешь? Я, естественно,
отказалась оставаться в Варшаве и пошла с ним.
Да, забыла рассказать тебе главное. Годами Менаше ни черта не делал, и
вдруг, это было в тридцать восьмом году, ему вдруг безумно захотелось
написать роман. Муза, наконец, снизошла к нему, и он написал книгу, лучше
которой у него, по-моему, ничего не было. Я ее перепечатывала, и если мне
что-нибудь не нравилось, он всегда исправлял. Эта вещь была биографической,
но не совсем. Стоило газетам узнать о романе, как они наперебой захотели его
печатать. Но он решил не публиковать ни строчки, пока не сделает работу
целиком. Он вылизывал каждое предложение. Некоторые главы переписывал по