"Ицхак Башевис-Зингер. Раб" - читать интересную книгу автора

грациозностью создания, которое выше всей человеческой суеты. Якову
представилось; будто птица эта все летит и летит еще с первых дней
сотворения мира.
Дальше горы становились все голубей, а еще дальше - еле приметными,
призрачными. Там солнце как бы теряло свою власть, там всегда царили
сумерки, даже среди дня. На головы этих причудливых великанов были
нахлобучены облачные шапки. Они упирались в край света, где не ступает нога
ни человека, ни животного. Ванда говорила, что где-то там живет Баба-Яга,
что она летает в огромной ступе, погоняя ее пестом. И метлой, длиннее самой
высокой ели, она сметает солнце со всей земли...
Яков стоял высокий, прямой, голубоглазый, с длинными каштановыми
волосами, каштановой бородой, в холщовых штанах до щиколоток, в дырявом и
латаном зипуне, босой, в барашковой шапке. Хотя он и проводил почти все
время на воздухе, лицо его оставалось по-городскому бледным. Его кожа не
поддавалась загару. Ванда говорила, что он ей напоминает изображения святых,
которые развешаны в часовне там, в долине. То же самое говорили другие
крестьянки. Зажиточные хозяева хотели женить его на какой-нибудь из своих
дочерей, построить ему дом, чтобы он сделался своим, деревенским. Но Яков не
захотел изменить еврейской вере. И Ян Бжик, хозяин, целое лето до поздней
осени держал его высоко на горе, в хлеву. Коровы там на болоте не могли
пастись. Нужно было собирать для низе траву среди камней. Село находилось
высоко среди скал. Не хватало пастбищ.
Перед тем, как доить корову, Яков помолился. Когда дошло до слов
"благодарю тебя, Господь, за то, что ты не сотворил меня рабом", он
запнулся. Разве может он произнести это благодарение? Ведь он у Яна Бжика
раб. Правда, в Польше по закону еврей не может быть крепостным. Но кто здесь
в глуши соблюдает законы, и какое значение имели гойские законы даже до
резни Хмельницкого? Яков принял как должное испытание, ниспосланное ему
свыше. Во время погрома в Юзефове и в других городах безвинным евреям рубили
головы, их вешали, душили, сажали на кол, женщинам вспарывали животы и
вкладывали кошек, детей закапывали заживо. Ему, Якову, не суждено было быть
в числе жертв, угодных Богу. Он убежал. Польские разбойники утащили его в
горы и продали в рабство.
Здесь он находился уже пять лет. Он не знал, живы ли жена и дети. У
него не было талеса и тфилин, не было священных книг. Лишь мета на его
крайней плоти свидетельствовала о том, что он еврей. Слава, Богу, он знал
наизусть молитвы, несколько глав Мишны, изрядное количество страниц Талмуда,
многие псалмы, а также отдельные места из Пятикнижия и из книг Пророков.
Иногда он просыпался среди ночи, и вдруг перед его внутренним взором
представало какое-нибудь изречение из Талмуда. А он и сам не подозревал, что
помнит его. Память играла с ним в прятки. Будь у Якова перо, чернила,
бумага, он мог бы многое восстановить по памяти. Но где было все это
взять...
Яков обратил взор на восток. Он твердил священные слова, глядя перед
собой. Скалы ярко пламенели. Где-то близко заунывно тянул пастух, и напев
его был полон щемящей тоски, словно певец был тоже в плену и всей душой
рвался на волю. Трудно было себе представить, что эти мелодии исходили от
парней, жрущих собак, кошек, летучих мышей и совершающих еще многие
непотребства. Здешние мужики еще даже не были христианами, у них оставались
старые порядки язычников.