"Исаак Зингер. Враги. История любви [love]" - читать интересную книгу автора

Герман пошел в свою комнату. Это было узкое помещение с одним окном,
выходившим в маленький двор. Там, внизу, росла трава и чахлое дерево.
Кровать была не убрана. Книги, рукописи и обрывки бумаги с каракулями
Германа были разбросаны повсюду в беспорядке.
Также как Маше нужно было все время держать сигарету между пальцев,
Герману нужно было держать в руке ручку или карандаш. Он писал и делал
записи даже на сеновале в Липске, когда сквозь щели в крыше пробивалось
достаточно света. Писал он очень красиво и украшал буквы завитками. Он
рисовал странных существ с оттопыренными ушами, длинными носами и круглыми
глазами и окружал их трубами, рогами и змеями Он писал даже во сне - на
желтоватой бумаге, витиеватым почерком, записывал смесь из историй,
каббалистических откровений и научных открытий. Иногда он просыпался от
судороги в руке - судороги, происходившей от того, что он слишком много
писал.
Комната Германа была под самой крышей, и поэтому летом в ней всегда
было жарко. Жары не было только рано утром, пока не встало солнце. Густая
копоть влетала в открытое окно. Хотя Маша часто меняла простыни и наволочки,
постельное белье все время казалось грязным. В полу были дыры, и ночью
Герман слышал, как под досками скребутся мыши. Маша не раз ставила
мышеловку, но слышать звуки предсмертной борьбы пойманных мышей - это было
для Германа слишком тяжелым испытанием. Он вставал и освобождал их.
Очутившись в своей комнате, Герман тут же вытянулся на кровати. В его теле
бушевали боли. Он страдал от ревматизма и ишиаса; иногда ему казалось, что у
него опухоль в позвоночнике. У него не хватало терпения ходить по врачам, к
тому же он им не доверял. Годы гитлеризма оставили в нем усталость, которая
никогда не покидала его - он не чувствовал усталость только когда занимался
любовью с Машей. После еды у него болел желудок. От каждого маленького
сквозняка он подхватывал насморк. Горло у него часто воспалялось, и он ходил
охрипшим. Что-то ныло у него в ухе - гнойник или нарост. Одного только у
него не бывало: температуры.
Был вечер, но небо еще было светлым. Одна-единственная звезда сияла в
вышине, голубая и зеленая, близкая и далекая, настолько яркая и интенсивная,
что он и не знал, что думать о ней. Из некой точки в пространстве луч сбегал
Герману прямо в глаз. Это небесное тело (если это было тело) подмигивало от
смеха и радости; оно смеялось над физической и духовной малостью существа,
обладавшего одним талантом - страдать.
Дверь открылась, и вошла Маша. В полумраке ее лицо казалось мозаикой
теней. Ее глаза мерцали, между губ была сигарета.
Герман не раз предупреждал ее, что в один прекрасный день она, со
своими сигаретами, устроит пожар. "Я сгорю так или иначе - раньше или
позже", - всегда отвечала она. Сейчас она стояла в двери и курила. Жар
сигареты на мгновенье фантастически высветил ее лицо. Потом она убрала со
стула книгу и журнал и села. Она сказала: "Господи, здесь жарко как в аду".
Несмотря на жару, Маша не раздевалась до тех пор, пока ее мать не шла
спать. Что бы все выглядело правдоподобно, она постелила на софе в большой
комнате.
Меир Блох, отец Маши, считал себя неверующим, но Шифра Пуа твердо
держалась правил веры. Ее пища была кошерной. В праздники, направляясь в
синагогу, она надевала парик. Она требовала, чтобы по субботам Меир Блох
соблюдал обряды и пел гимны, а он после трапезы любил запираться в своем