"Конан и осквернители праха" - читать интересную книгу автора (Карпентер Леонард)

Глава десятая На строительстве усыпальницы

Буквально на следующий день все работы по строительству Великой Усыпальницы приказано было ускорить. С вершины рукотворного холма то и дело рявкали трубы, поминутно хлопали бичи надсмотрщиков, так что все более многочисленные толпы прокаленных солнцем трудяг сновали, как муравьи, по каменным и земляным склонам своего чудовищного муравейника. В их число с каждым днем вливались все новые толпы крестьян, согнанных с земли небывало высоким подъемом великой реки Стикс.

Если верить тому, о чем шептались между собою работники, для ускорения работ имелась веская причина. Поговаривали, будто здоровье царя окончательно пошатнулось, несмотря на величайшие усилия его супруги и главной лекарки, Нитокар. А значит, народу надлежало не жалеть сил, дабы усыпальница Ибнизаба встретила день его успения полностью завершенной.

Придворные и думающая часть горожан были, однако, более склонны верить слухам несколько иного свойства. Якобы Хораспес, всесильный советник царя, со дня на день ждал приглашения посетить северных соседей – город-государство Ирук. Соответственно, прежде, нежели отправляться сеять семена своей веры в иную, быть может более тучную почву, он желал видеть гробницу Ибнизаба завершенной или почти завершенной.

...Конан оказался как раз на своем месте среди шума и неразберихи подневольных работ. Как это на первый взгляд ни странно, его чужеземная внешность и акцент, равно как и особое положение арестанта, притащенного из самого дворца, только облегчили участь киммерийца. Его не поставили, как всех, в упряжку и не заставили заниматься беспросветным, однообразным трудом. Надсмотрщики скоро обратили внимание на его выдающиеся физические способности и предпочли поберечь его на тот случай, если потребуется исключительная сила и притом сообразительность.

Такие случаи возникали в основном где-нибудь на верхотуре или в узких местах, где и справились бы несколько человек, но втиснуться мог лишь один. Работа всякий раз была сопряжена с немалой опасностью, но это устраивало Конана гораздо больше, нежели одуряющая монотонность основных рабочих команд. К тому же, оставаясь все время «на подхвате», он сумел посетить разные закоулки пирамиды и многое выяснить относительно устройства гробницы. Однажды ему пришлось как следует поработать деревянной колотушкой, поднимая плохо подогнанную крышку мраморного саркофага; внутри саркофага выл от ужаса попавший в ловушку каменотес. В другой раз его потребовали ажио в Священную Гильдию Бальзамировщиков. Тщедушным подмастерьям никак не удавалось запихать тяжеловесную мумию какого-то почившего государственного мужа в золотой гроб.

Надо ли говорить, что мысль о побеге никогда надолго не покидала его! По ночам, свернувшись калачиком в крохотной, лишенной окон конуре, он строил планы, как вырвется отсюда, проберется в дом Осгара и придушит собаку, воздав тем самым предателю по заслугам. Его фантазии на этом не останавливались, ибо на сей раз крошка Зефрити, – если, конечно, она все еще была при Осгаре и не подцепила себе другого богатого дурака... – так вот, на сей раз крошка Зефрити обнаружит, что он не так уж и не готов уступить ее притязаниям!..

Эти сладостные мечты помогали ему засыпать в неуютном закутке.

Была у него и еще причина все время подумывать о побеге. Угроза, исходившая из дворца, висела над ним, как топор. Царица Нитокар небось вспоминала о нем в промежутках между дворцовыми интригами, садистскими наслаждениями и дурманными зельями. Что, если ей донесут и она тут же распорядится о его голове?..

По мнению Конана, однако, было бы еще хуже, если бы о нем вдруг вспомнила царевна Эфрит и решила возобновить свои поползновения насчет убийства мачехи. Насколько он вообще сумел разобраться, царевна производила впечатление честной девчонки, искренне желавшей добра. Только вот атмосфера во дворце была такая, что развратить могла хоть кого. Как бы и она со временем не превратилась в хищную тварь еще покруче Нитокар!..

С тех пор, как его притащили сюда, у него не было ни единой весточки от царевны. Зато он получил подарок, кем-то оставленный ночью на его подстилке. Маленький, невероятно острый кинжальчик, завернутый в кусочек хорошо знакомого зеленого шелка. Глядишь, пригодится при побеге.

Тем не менее Конан горячку не порол. Что-то подсказывало ему воздержаться от немедленного побега (хотя какие были соблазны!..), а что – он и сам не взялся бы толком сказать. Уж точно он не гнался за мизерным жалованьем, которое ему, как и другим работягам, выдавали в конце каждого дня тщедушные писцы. Тем более, что, когда работяги расплачивались за бешено дорогую кормежку (молоко и овсянка), соломенную подстилку и пользование сандалиями из гиппопотамовой кожи, от нищенского жалованья оставались вовсе гроши, если не долг.

Наверное, он продолжал торчать здесь не в последнюю очередь из-за явственно различимого аромата несметного богатства, который густо источала недостроенная пирамида. Этот аромат властно зачаровывал любого опытного вора, не только Конана. Кое-кому из рабочих платили побольше, чем киммерийцу; простейший подсчет показывал, что месячное содержание армии работников едва мог свезти целый поезд бычьих упряжек. Да и непосредственно во время работы Конану то и дело попадались на глаза золото и серебро, лазурит и янтарь, рубины и ониксы. Причем в количестве, достаточном, чтобы с потрохами купить какой-нибудь северный город. Какие богатства! И все для того, чтобы украсить могилу!.. Пока длилось строительство, сокровища хранились и обрабатывались в особой части рабочего лагеря, там, где жили художники и мастеровые. Частокол возле того места был в изобилии украшен засохшими головами и отрубленными руками воришек. Конана особенно доставало, что даже он, при всей его силе, за один раз сумел бы утащить исчезающе малую толику невероятного клада!..

А еще больше, чем зов сокровищ, Конана привлекала аура некоей неопределенности и даже тайны, которая ощутимо витала над незавершенной гробницей и будоражила его любопытство. Он кожей чувствовал ее дуновение, когда товарищи по работам рассказывали о более чем странных звуках, слышанных внутри, о расплывчатых силуэтах, попадавшихся им в сумерках да и средь бела дня где-нибудь в неосвещенных коридорах. Он ощущал присутствие тайны, когда его новые знакомые вполголоса сообщали (или не менее красноречиво молчали) о необъяснимых несчастьях, то и дело приключавшихся с рабочими на самых нижних уровнях, глубоко во чреве каменной громады. Особенно возросло это чувство однажды вечером, когда сам пророк Хораспес явился с инспекцией и созерцал пирамиду с видом тайного удовлетворения. Ни дать ни взять у грандиозного строительства были смысл и предназначение, ведомые только ему одному!

В тот раз Конан приложил все усилия, чтобы не попасться ему на глаза. От его телохранителя, Нефрена, спрятаться оказалось труднее. Этот последний часто являлся на строительство и задавал зодчим множество вопросов, пристально наблюдая за тем, как они воплощали в камень нарисованное на выделанных овечьих кожах.

Странным в поведении Нефрена было то, что, несмотря на свою внешность человека весьма закаленного, он определенно избегал солнца. Обычно он прогуливался в обществе двоих рабов, которые несли над ним балдахин. А когда ему приходилось подолгу просиживать под пологом вне помещения, подле него обычно видели молоденькую рабыню. В ее обязанности входило смазывать его волосы маслом, а кожу – остро пахнущими мазями, явно для того, чтобы защитить ее от жаркого, как из печки, ветра с речной дельты.

Конан все посматривал на эту девчонку. Она, конечно, держалась с раболепным почтением, приличествующим ничтожным невольницам. Однако в каждом ее движении так и сквозило лютое отвращение к хозяину. Каждый раз, когда ей приходилось к нему прикасаться, на ее лице мелькал ужас и омерзение такой силы, что у Конана буквально кишки переворачивались в животе. Нефрен, со своей стороны, казалось, взирал на нее с презрительной насмешкой. Насколько его неподвижное, пересеченное морщинами лицо вообще способно было отражать какие-то чувства. Опять же и Конан никак не мог постичь причину ужаса девки. Одета она была в малюсенькие лоскутки, и киммериец отчетливо видел, что ее неплохо кормили и отнюдь не полосовали кнутом...

Молодой варвар нутром чувствовал, что необъяснимая странность Нефрена была некоторым образом связана с тайной пирамиды. Он жаждал разобраться, в чем же тут дело, и случай представился. Однажды, когда служаночка явилась за водой к общей цистерне, он подошел и попытался заговорить с ней на нижнестигийском диалекте.

– Ты до смерти боишься своего господина, – сказал он, доброжелательно улыбаясь. – Право же, ничего удивительного! Меня тоже тошнит от вида его рожи.

Она вскинула на него глаза, мгновенно округлившиеся от ужаса, издала какое-то невнятное блеяние – так пытаются говорить немые или те, кому вырезали язык, – и, повернувшись, кинулась наутек, расплескивая воду из кувшина, который несла. Нефрен услышал ее испуганный вскрик. Он обернулся, увидел Конана и, судя по ставшему пристальным взгляду, – узнал...

– А ну, приготовиться, дармоеды!.. Пошла, пошла!.. Давай тяни, вы, ублюдки речных угрей!..

По команде надсмотрщика восемьдесят сандалий одновременно прошуршали по камню, сорок обожженных солнцем человеческих тел напряглись, словно единое многочленистое насекомое, извивавшееся на самом верху недостроенной пирамиды. Кожаный такелаж заскрипел в намасленных блоках, и громадный угловатый камень стал косо приподниматься из своего гнезда, пока его верхний край не заскреб по одной из трех крепких деревянных опор.

– Держи! Держи на весу!.. – распорядился надсмотрщик.

Не закрепляя каната, работники налегли на него, удерживая глыбу в нескольких ладонях от каменного основания.

– А теперь – рычаги! Да ровнее, ровнее, не то напортачите!

Здоровенный, голый по пояс надсмотрщик с важным видом расхаживал туда и сюда. Однако троим людям с длинными деревянными рычагами, которые пытались отодвинуть камень от соседнего, мало было проку от его указаний.

Подойдя к краю стены, он посмотрел вниз, на Конана. Тот висел на веревке, стараясь засунуть инструмент в узкую щель.

– Пошевеливайся, варвар! Вся команда тебя только и ждет!..

– Заткни пасть, шлюхино отродье! – зарычал в ответ киммериец. – У тебя бы вышло не лучше, да только очко не выдержит спуститься сюда! Скажи-ка им там, чтобы не мух задницей ловили, а налегли как следует!

Конана вывесили туда, на почти отвесную стену, с тем чтобы он длинным ясеневым шестом выковырял осколок глыбы, треснувшей при установке и теперь мешавший ей притереться к соседним блокам и основанию. Осколок оставался прижат весом камня. Конан висел на веревке, упираясь в стену широко расставленными ногами, и то тянул, то толкал, стараясь его высвободить.

– Идет!.. – покричал он наверх. – Навалитесь-ка еще с этой стороны!.. Есть!..

Конан наконец-то подцепил своим багром упрямый осколок и выдернул его вон. Камень пролетел между расставленными ногами киммерийца и скатился по крутизне вниз, чтобы занять свое место среди кучи разного строительного хлама. Глыба бухнула о соседнюю. Деревянные рычаги не успели вытащить, и она раскрошила их своей тяжестью.

– Есть там еще осколки помельче?.. Нет?.. Тогда опускай, только тихо, тихо, остолопы!

Несмотря на строгий приказ, истерзанные мускулы работников не выдержали нового напряжения, и глыба, заскрипев такелажем, быстро пошла вниз.

– Стой!.. Стой, во имя дьяволов Крома!.. – заорал Конан, но за шумом и скрежетом его никто не услышал.

Горячий вихрь пополам с пылью и мусором ринулся ему в лицо из-под камня; ослепленный, он потерял опору и качнулся на веревке, как маятник, вдоль стены. Внезапно почувствовав, что веревка поддается, он извернулся в воздухе, вскинул вверх свой багор и уцепился им за край верхнего камня. Осторожно перебирая руками по древку, он подтянулся, вылез и сел на край каменной кладки.

Энергично протерев кулаками глаза, киммериец осмотрел веревку, на которой только что висел. И обнаружил, что в одном месте она на две трети перетерлась об остро обтесанный каменный край. Изрыгнув вереницу непристойных проклятий, Конан повернулся к надсмотрщику. Но этот деятель был уже далеко. Он вел свою команду по широким деревянным лестницам к следующему камню.

– Ты, что ли, пленник по имени Конан? – окликнул голос сзади. – Эй, иди-ка сюда! Дело есть!

Конан обернулся и увидел стражника в плаще и с поясом, обозначавшим его принадлежность к страже могил. Он жестом приглашал его к лестнице, что вела в глубокие внутренности гробницы. Рядом со стражником стоял другой человек, – судя по отделке его хлопчатой юбочки в складку, высокооплачиваемый ремесленник. Конан пожал плечами и поднялся на ноги, не забыв подхватить сандалии.

– Да, он, пожалуй, для этого дела подходит, – сказал мастеровой.

Это был молодой, чисто выбритый мужчина довольно хрупкой комплекции. Он не был так крепок и покрыт загаром, как люди физического труда, – видимо, привык работать внутри помещений, если не вовсе под землей. Подойдя, Конан заметил у парня на поясе циркуль. Ремесленник носил его так, как другие люди носят оружие или жезл власти. Чертежник, сообразил Конан. И что это принесло его сюда, заставив оторваться от пергаментов и чернильниц!..

– Варвар, это Мардак, – сказал стражник. – Будешь делать что он скажет. Да смотри, со всем почтением к нему!

– Я возглавляю одно особое дело, Конан, – стал рассказывать Мардак. – Это дело очень ответственное, так что и работники мне нужны самые лучшие. А о тебе говорят только хорошее... – Мардак держался с открытой доброжелательностью юности, без следа обычного зазнайства высокопоставленных мастеровых. – Большинство моих подчиненных будет получать неплохой заработок. Я думаю, и ты окажешься в их числе! – Он посмотрел на стражника, и стражник кивнул.

Конан с сомнением покосился на Мардака, потом передернул плечами.

– Хреновей, чем тут у тебя, мне вряд ли придется, – сказал он. – Веди давай.

Мардак улыбнулся и коротко стиснул Конану руку. Потом стал спускаться по первой из бесчисленных лестниц. Конан двинулся следом за ним. Стражник замыкал шествие.

Вокруг них гробница кишела жизнью, напоминая термитник, внезапно разворошенный и подставленный лучам жгучего солнца. И было в этом кишении даже некоторое своеобразное веселье, – несмотря на кромешную тяжесть работы и зловещую тайну строительства, работяги были настроены только что не легкомысленно. Все они были тощими, прокаленными солнцем детьми реки, любившими жизнь и вполне привыкшими к тяжкому труду под началом у немилосердных господ. Вот и теперь они стоически переносили немалые трудности, рассматривая свое нынешнее положение как некое разнообразие по сравнению с обычным трудом в полях. К тому же здесь им мерещилась пусть иллюзорная, но все же возможность остаться при некоторой выгоде, – не просто свести концы с концами, как раньше. Рядом с мужчинами вовсю вкалывали женщины, некоторые – даже и с маленькими детьми за спиной. Люди еще и порывались петь за работой, в том числе если от этой самой работы трещал хребет...

По мере того как Конан спускался с одной лестницы на другую, уходя в рукотворное подземелье, песни рабочих мало-помалу затихали высоко наверху – там же, где остался быстро уменьшавшийся прямоугольник синего неба. Вскоре начались узкие шахты и галереи. Ибо, несмотря на высоту и мощь каменного сооружения, основные переходы и помещения были запрятаны глубоко под землей. Их вытесали непосредственно в песчанике скального основания. Здесь тоже полным-полно было рабочих, вот только держались шемиты скованно. Казалось, отсутствие солнечного света ввергало в мрачную задумчивость всех поголовно.

Трое продолжали спускаться еще долгое время после того, как исчезли наверху последние клочки открытого неба. Теперь они двигались при свете масляных ламп, укрепленных по стенам. Воздух становился все более тяжелым от жирной копоти светильников, а взмокшие сутулые каменотесы, трудившиеся в коридорах, начали походить на какой-то народец пещерных горбунов. Так глубоко в недра усыпальницы Конан ни разу еще не спускался.

Мардак не обращал никакого внимания на жутковатое окружение: видимо, он к нему давным-давно привык.

– По образованию я вообще-то чертежник, – рассказывал он, чтобы скоротать дорогу. – Зато теперь у меня есть возможность попробовать себя как зодчего и художника – от начала до конца работы! – Тут он бросил на Конана доверительный взгляд, дожидаясь, пока с очередной лестницы уберутся рабочие, оттаскивавшие строительный мусор в огромных заплечных корзинах. – В некоторых случаях, – продолжал он, – число работников мне пришлось сократить так, что меньше уже невозможно. Ты, конечно, понимаешь зачем – немногие должны быть посвящены в тайну. Это дает оставшимся определенные выгоды. И не только мне самому, но и работникам вроде тебя!

Конан поставил ногу на ступеньку и нахмурился:

– Значит, мы будем работать в потайной части гробницы?

– В самой тайной из всех, – кивнул Мардак. – Видишь ли, я разработал Затвор Царского Чертога. После того, как его закроют, мой Затвор можно будет отпереть только изнутри. И произойдет это в День, когда царь и его свита воскреснут к бессмертию! – Он довольно улыбнулся и перешел к земным подробностям: – Дерзну утверждать, что мой замысел очень и очень неплох! Да ты скоро и сам все увидишь. По заказу советника Хораспеса я разработал небывалый механизм, сам составил все чертежи, а потом наблюдал за работой каменотесов. Каждую деталь вытесывали в отдельной мастерской, причем все мастерские были расположены далеко одна от другой, их хорошо охраняли, а рабочие отнюдь не догадывались, над чем они трудятся! Теперь только и осталось, что собрать механизм воедино...

Конан слушал его и с трудом верил собственным ушам. Сердце так и екало: былые надежды и планы по ограблению усыпальницы стремительно возвращались к нему. Он, однако, помедлил с ответом, чтобы, не приведи Кром, не выдать своего жгучего интереса.

– Стало быть, – сказал он наконец, – советник Хораспес очень доверяет тебе...

– О да, и он пообещал мне... м-м-м... воистину царское вознаграждение. Всем моим работникам заплатят сполна, уж я за этим прослежу. Но гораздо важнее то, что эта работа может стать ступенькой к куда более важному... Ага! А вот здесь – осторожнее!

Они шли гуськом по узкому коридору, и путь их освещала плюющаяся масляная лампа, которую держал в поднятой руке могильный страж, шагавший последним. И вот теперь впереди замаячил еще один светильник, служивший предупреждением: дорогу впереди загромождали деревянные крепи, а потолок коридора от стены до стены рассекали глубокие трещины.

– Похоже, – сказал Мардак, – порода успела осесть за ночь, так что, наверное, этот коридор придется-таки заложить... Впрочем, мы, наверное, пролезем!

И молодой чертежник осторожно втиснулся между крепью и стеной.

– Наслышан я об этих обвалах, – проворчал Конан, двигаясь следом. – Здесь, говорят, уже немало народу к шутам собачьим похоронило... – В отличие от худенького Мардака, ему приходилось буквально размазываться по стенке, чтобы проникнуть в узкую щель. И он не мог отделаться от впечатления, что, пока он лез, в растрескавшемся потолке над головами что-то сдвинулось и еще больше просело. – Так что же это, выходит, пирамида-то ваша стоит на гнилом основании?

– Ни в коем случае! – оживился Мардак. – Обвалы случаются только в тех местах, где скала ослаблена тоннелями прежних могил. Бояться нам нечего: Царский Чертог тщательно обследован и найден совершенно надежным.

За крепями узкий проход влился в более широкий коридор, шедший под уклон. Его через каждые несколько шагов освещали лампы, установленные в стенных скобах.

– Это – главный коридор, тот самый, по которому внесут в усыпальницу Его Царское Величество, – с гордостью пояснил Мардак. – Если идти направо, выйдешь ко Входным Вратам. А вон там, налево, прихожая Царского Чертога.

И он первым зашагал в ту сторону, где коридор завершался просторной сводчатой комнатой. Помещение оказалось объемистым и высоким, хотя, конечно, далеко уступало той галерее с колоннами, которую Конан видел в древней пустынной могиле (та пирамида, впрочем, уже превратилась для него в довольно смутное воспоминание). Прихожая была сплошь заставлена прямоугольными каменными блоками, аккуратно упакованными в дощатые клетки. В дальнем конце комнаты рабочие хлопотливо разбивали эти клетки. По другую сторону Чертога виднелась величественная арка, обрамленная замысловатым каменным кружевом.

– Вот здесь, в самом сердце пирамиды, мы и работаем, – пояснил Мардак и повернулся к стражнику: – Спасибо тебе большое. Теперь у меня как раз такая команда, которая мне и нужна.

Кладбищенский охранник ответил коротким кивком. Физиономия у него была обиженная. Он явно был оскорблен тем, что Мардак так разоткровенничался с простым работягой, притом чужеземцем. Повернувшись, стражник отошел и присоединился к двоим своим товарищам, охранявшим выход в коридор.

Мардак подвел Конана к остальным.

– Это, – сказал он, – самые лучшие работники на строительстве. Однако мне понадобился еще и такой, как ты, – очень рослый и необыкновенно сильный. Мы, видишь ли, вынуждены действовать в большой тесноте... – И обратился к команде: – Люди, это Конан! Он будет трудиться вместе с нами.

С полдюжины мужчин подняли головы от работы. Все были шемиты – крепкие, со смуглой кожей, побелевшей от каменной пыли. Смотрели они мрачновато. То ли им не понравилось общество иноплеменника, то ли предписанное дело было не по душе... трудно сказать.

– Я хочу, – продолжал Мардак, – чтобы каждый из вас понимал природу нашей работы и присущие ей особенные опасности. Работать мы будем вот здесь...

Он провел их под кружевную арку и далее через короткий проход весьма необычного профиля, с какими-то странными пазами и нишами в стенах. Миновав его, Конан чуть не ахнул от сияния алебастра и бирюзы. Надо полагать, это-то и был Царский Чертог! Стены так и переливались самоцветными инкрустациями, хотя единственным источником света была лампа в руках у Мардака. Молодой мастер поднял ее повыше, чтобы каждый из рабочих мог посмотреть вокруг и полюбоваться. Конан восхищенно оглядывался. Ну и ну, сказал он себе. И это при том, что НАСТОЯЩИЕ сокровища сюда еще и не думали заносить!..

– Никто под страхом смерти не смеет осквернять этот чертог или уносить отсюда что-либо, – объявил Мардак. – Работать же мы будем вот здесь, внутри прохода.

Он велел принести еще ламп и принялся объяснять назначение странных ниш, попутно рассказывая, как что работает и какими идеями он руководствовался, осуществляя свой замысел. Когда двери Царского Чертога наконец закроются, пояснял Мардак, с потолка коридора опустятся хорошо пригнанные гранитные плиты и намертво перекроют его. К этим плитам с боков подойдут особые каменные клинья и надежно закрепят их на месте, на манер кхитайской головоломки. И наконец, из особых перевернутых колодцев упадут запирающие камни и окончательно сплотят всю конструкцию общей толщиной во много локтей.

Дверь, устроенная таким образом, явится надежной преградой для разного рода могильных воров, нечистых вурдалаков и даже целых вражеских армий. Тем не менее, когда царь и его приближенные пробудятся для вечной жизни в День, Который Грядет, они смогут легко выбраться из чертога, вынув в определенной последовательности подвижные камни, а затем растворив саму дверь, укрепленную в каменных петлях.

Механизма, работающего подобным образом, Конан представить себе не мог. Зато ему был вполне понятен порядок сборки, который следом же объяснил им Мардак. Они будут продвигаться снаружи вовнутрь, потому что чем ближе к Чертогу, тем раньше предстояло падать плитам гранита. Еще чертежник объяснил им главную опасность, грозившую при работе. По его словам, спусковой механизм Затвора с легкостью мог быть приведен в действие преждевременно. При этом камни не только передавят их самих, но и создадут немыслимые трудности для последующих команд, ибо одолеть Затвор снаружи, как он только что доказывал, было весьма нелегко.

Когда Мардак наконец завершил свои объяснения, команда без лишнего промедления взялась за работу. Они освободили из дощатой опалубки каменные блоки, обработанные особым образом (больше всего те напоминали ломти дыни размером с сундук), и начали устанавливать их на место. На Конана при этом ложилась особенная ответственность. Пока дюжина рук поднимала очередной камень, киммерийцу приходилось в одиночку удерживать предыдущий с помощью деревянного рычага.

В других случаях он, обдираясь, лез в какие-то узкие колодцы и разгребал в них заторы. Потом потел наравне с шемитами, ставя временные деревянные крепи. Тем не менее его новые товарищи как будто продолжали дуться на него неизвестно за что. Он присмотрелся и понял, что они и друг с другом держались совершенно так же. Однако в целом команда работала слаженно и без лишнего трепа. Мардак никому не давал спуску и несколько часов подряд не позволял передышки. Пока наконец одному из рабочих не отдавило камнем ногу – оплошность, вызванная непомерной усталостью.

Стонущего калеку унесли прочь двое стражников, Мардак наконец понял, что задал слишком высокий темп, и расстроился до слез.

– Отдыхайте! – велел он команде. – Мы с вами сегодня хорошо потрудились. Там, наверху, давно уже стемнело. Нам, однако, запрещено выходить наружу, пока не будет закончена наша работа. А посему эту ночь мы проведем в тоннеле...

Им принесли корзины с хлебом и финиками и вино в глиняных кувшинах (эти кувшины, опорожнив, затем приспособили в качестве ночных сосудов). Рабочие ужинали молча, поглядывая, как сменяются стражники в конце коридора. Постелями им послужила солома, вытащенная из большого тюка. Наконец-то представилась возможность лечь, вытянуться и расслабить усталые члены! Светильники по стенам притушили, так что в подземелье действительно настала ночь.

Тело Конана отдыхало, но разум не ведал успокоения. В конце концов молодой варвар поднялся и проковылял туда, где под затененной лампой устроился Мардак. Чертежник сидел скрестив ноги и, потягивая вино, писал что-то на вощеной дощечке. Конан остановился подле него, и Мардак удивленно вскинул глаза.

– Отличный запор ты изобрел, Мардак, – сказал киммериец. – Жду не дождусь посмотреть, как он сработает! – И он уселся рядом на корточки. – Все-таки позволь задать тебе вопрос: ты что, так уверен, что он и вправду отопрется, когда наступит этот ваш День? Нам-то, смертным, почем знать, а, Мардак?

Мардак выглядел усталым и, видимо, еще горевал по поводу несчастного случая. Однако он улыбнулся Конану.

– Я сделал деревянную модель, – сказал он, – и показал самому советнику Хораспесу, как она работает. Мы запирали и отпирали Чертог множество раз, а потом сожгли модель, чтобы она не попала в чужие руки. Я же пользуюсь доверием Хораспеса, и этого мне достаточно.

Конан кивнул, обдумывая его слова.

– И ты думаешь, что он доверит тебе хранить столь важный секрет, когда строительство будет закончено?.. С какой стати ему доверять хоть кому-то из нас, знающих, каким образом будут укрыты от грабителей царские сокровища?

Мардак поднял бровь.

– Как только, – сказал он, – гробницу запечатают, ни мы, ни кто-либо другой ничего не сможет сделать извне, секрет там или не секрет. – Он улыбнулся и покачал головой. – Не бойся ничего, Конан. Советник Хораспес дал мне священную клятву, что по окончании работ я буду отпущен и соответствующим образом вознагражден. А если меня отпустят и наградят, почему с вами должны поступить по-другому?.. Что же до того, сможет ли мое устройство безукоризненно сработать в грядущий День, – тут он огляделся и слегка понизил голос, – неужели через тысячу лет это будет иметь какое-то значение для кучки высохших, безжизненных мумий?..

Конан опять поразмыслил над его словами, потом сказал:

– Так, значит, ты не особенно веришь в воскрешение мертвых для вечной последующей жизни, как учит Хораспес?

Мардак пожал плечами:

– Может, в этом что-то и есть... в некотором нематериальном, сверхъестественном смысле. Но человек с моим образованием не станет принимать что-либо на веру без доказательств, просто потому, что жрецы так сказали.

Конан нахмурился:

– Тогда чего ради ты рискуешь жизнью, участвуя в строительстве пирамиды?

– А почему бы и нет? Это выгодно... – Чертежник отхлебнул из кружки большой глоток и вновь поставил ее на каменный пол. – Важно то, что простой народ верит, а царь платит денежки. Строительство развивает торговлю и дает таким, как ты или я, немалые возможности... – Он снова доверительно посмотрел на Конана. – То реально, во что все верят: это как со стоимостью денег. Если уж так-то задуматься, что особо хорошего и полезного в золоте или драгоценных камнях? Их нельзя съесть, скроить из них платье или выстроить дом! Так почему бы и не запереть их здесь, глубоко под землей? Кому от этого будет плохо?.. – Чертежник вновь огляделся, убедился, что никто не подслушивал, и продолжал по-прежнему тихо: – Дело не в моей жадности, как ты понимаешь. Я пошел на этот риск, потому что у меня большая семья, а кормильцев – один я. Если я действительно заработаю денег, мой младший брат сможет пойти в школу жрецов, у сестер будет приданое, а старым родителям никогда больше не будет грозить нищета... – Он вновь покачал головой и улыбнулся. – Но что это я впустую болтаю о таких вещах, которые тебя навряд ли заинтересуют... Ты устал и должен как следует выспаться... – Он протянул руку и стиснул плечо молчаливого слушателя. – Спокойной ночи, Конан.

Киммериец покинул его и вернулся на свое ложе, но сон, как и прежде, не шел. Приподнявшись на локте, он заглянул в лицо ближайшему соседу и убедился, что тот тоже не спал. Этот сосед был одним из старших в команде – худой, лысый мужчина, которого явно уважали остальные шемиты.

– Больно мрачные тут у всех рожи, Эсфахан, – шепотом обратился к нему Конан. – А раз так, я полагаю, должна быть и причина! Чего вы опасаетесь? Что кладбищенские стражи нас всех потом... утихомирят?

Было слышно, как Эсфахан презрительно хмыкнул при этих словах. Глаза-бусинки сверкнули в неверном отблеске лампы.

– У вас там, на севере, как я посмотрю, растят одних дураков!.. Не знаю, отчего это так, но, если ты воображаешь, будто хоть кто-то из нас выберется отсюда живым, иначе как дураком тебя не назовешь!..

Конан шепотом выругался, потом сказал:

– Пусть замышляют против нас что угодно, – лично я пропадать за здорово живешь не намерен! Мою жизнь они так легко не получат!

Ответа не последовало. У Эсфахана явно не было больше охоты с ним разговаривать. Пожилой шемит повернулся к варвару спиной и больше не двигался. Спустя некоторое время Конан тоже забылся беспокойным сном...