"На запретном берегу" - читать интересную книгу автора (Карпентер Леонард)

Глава 13 ГНЕВ ЭРЛИКА

Пристав к берегу в каком-то маленьком речном порту, Конан снова выслал лодки — пройти по течению еще дальше и все же выяснить, где кончаются пороги.

Разведчиков возглавил сам капитан Турио и через два дня вернулся берегом, чудом сохранив людей. Доклад его был краток: дальше по реке не может пройти ни корабль, ни даже лодка.

Городок на берегу жил именно за счет таких же, как Конан, путешественников: здесь кончалась судоходная часть реки и начинался большой караванный путь. Те, кто шел по реке, оставляли здесь корабли и закупали верблюдов, а те, кто шел из страны, оставляли верблюдов и закупали корабли.

Караванный путь, начинавшийся от порогов, был ответвлением Великого Торгового Пути, соединявшего Восток и Запад. По нему в хайборийские королевства шли бесконечные вереницы верблюдов — из Кхитая и Вендии через Туран и Иранистан. От реки верблюжья тропа вела через пустыню, мимо развалин зловещего Птейона, в самое сердце Стигии. Но прямо на запад по ней, не доезжая Птейона, сразу за горным перевалом, лежало озеро. Взяв несколько дюжин всадников, Конан отправился взглянуть на него.

Взбираясь все выше по неровной горной тропе, верховые напали на недавний след и вскоре нагнали караван стигийского купца, гнавшего в столицу тяжело нагруженных мулов и несколько цепей рабов. Увидев вооруженных всадников, старый коршун едва не выпал из своих раззолоченных носилок, но, убедившись, что это не разбойники, охотно вступил в переговоры.

На вопрос Конана, куда он едет, стигиец ответил, что шел через горы к Стиксу, что лежит где-то рядом за перевалом, но, видно, заплутал в горах.

Конан вывел старика на дорогу, а тот в благодарность точно указал, в какой стороне следует искать горное озеро. — Его питают горячие подземные источники, и выглядит оно как вход в Обитель Сэта, — сказал стигиец. — Но воды его целительны, особенно для страдающих от болей в суставах и пояснице.

Озеро и в самом деле выглядело странновато. Дымок клубился над его молочно-белыми водами, в воздухе стоял отчетливый запах серы. На дальнем берегу у скалы приютился над ним небольшой храм, посвященный все тому же Сэту, но не как воплощению Великой Тьмы, а скорее, Змею-Целителю. Жрецы этого храма оказались мирными и радушными хозяевами, что удивило и обрадовало Конана, не говоря уж обо всех остальных. Путников приняли, как следует вымочили в озере и благословили как могли. Пока его солдаты нежились в горячих, щекочущих кожу тысячами маленьких пузыриков ключах, Конан объехал по кругу все озеро. Не все оно кипело и бурлило, и берег, удаленный от ключей, кишел рыбой и дичью, гнездящейся в зарослях тростников. Киммериец, надеявшийся, что на таком горячем и целебном озере должен непременно расти и серебряный лотос, потратил на его поиски весь день, но потерпел неудачу.

И тем не менее он, оставив солдат, съездил в лагерь и привез на озеро Каспиуса, желая в точности знать, не может ли означенный лотос цвести здесь в другое время года — весной или осенью. Каспиус сказал, что исследует здесь все растения и даст ответ, а Конану тем временем пришла в голову неплохая мысль — перенести лагерь сюда, на берег озера.

Несмотря на протесты жрецов, не желавших вторжения в их мирную уединенную жизнь целой армии, Конан пригнал на берег несколько сотен из своего войска и заставил их строить на озере подобие причала.

Продав местным купцам одну из галер — ту самую, палуба которой была залита кровью, — Конан нанял рабочих и отправил их вместе с остальными солдатами расширять и выравнивать горную тропу. Командирам он объявил, что желает снять с оставшихся галер все, что только возможно, вплоть до весел и мачт, и перетащить их в горы, поставив на озере.

— Конан, ты сошел с ума.

Это было первое, что киммериец услышал от Турио, когда тот ознакомился с блестящей идеей своего главнокомандующего.

— Перенести галеры через горы! Да с такой работой не справятся и десять тысяч человек! Мы же не волшебники и не черные маги. Корабли летают только в сказках!

Турио покачал головой и, видя выражение упрямства на лице командира, продолжал:

— А самое главное — для чего? Что мы будем делать на этой луже посреди холмов в самом сердце Стигии? Неужели же и тебя начали одолевать ночные кошмары и ты теряешь рассудок? Разве ты забыл, зачем мы здесь и…

— Эта, как ты сказал, лужа, — перебил его Конан, — имеет сток. Озеро питают подземные ключи, а излишек воды вытекает небольшой речкой, которая сбегает с гор почти точно на юг. Встреченный мною стигиец потому и проплутал столько в горах, что принял эту реку за Стикс, притоком которого она, несомненно, является. И она достаточно широка, чтобы пройти по ней на наших галерах. После нападения пиратов нам достаточно будет и трех грузовых галер, поэтому одну я продал.

— Но это невозможно! — вмешался один из начальников отрядов. — Почему не послать верховых вверх по течению, вместо того чтобы карабкаться в горы с галерами на плечах? Дайте моему отряду несколько верблюдов — и я привезу вам лотос, если только он действительно растет на этой реке. Но, поднимая галеры в горы, мы провозимся столько, что не успеем вернуться в Баалур к назначенному сроку!

— Провозимся? — переспросил Конан. — А вы полагали, что мы совершаем приятную прогулку? Да, до сих пор было так или почти так — но теперь пришло время немного поработать! Говорю вам, я знаю, что делаю.

На этом обсуждение было прекращено, ибо никаких возражений Конан и слушать не хотел.

А работа предстояла и в самом деле не из легких. Нужно было разгрузить все галеры, снять с них все, что можно было бы тащить на спине, перенести это в горы, перенести галеры, а затем вновь оснастить их. По счастью, асгалунские моряки умели чинить корабли, а значит, могли и снять, и восстановить оснастку. Им были также знакомы некоторые приемы, при помощи которых стигийские рабочие возводят своим правителям и жрецам огромные гробницы, что оказалось очень кстати. В городе были закуплены веревки и цельные необработанные бревна, а также наняты еще рабочие, лошади и мулы. Галеры, «раздетые» чуть ли не до гребных палуб, были поставлены на бревна, и начались дни бесконечных трудов.

Люди и животные работали, сменяя друг друга, четверо суток напролет, то под палящими лучами солнца, то в неверном, скудном свете сотен факелов. Работа замирала лишь на три-четыре часа в день, когда полуденная жара загоняла в благостную тень и тех, и других.

Горная тропа была днем и ночью перекрыта сверху и снизу отрядами в полсотни всадников — на случай нападения разбойников или прохода стигийских войск. Но в этих дозорах скорее отдыхали, чем трудились. Надобности в них не оказалось никакой, потому что ни одного разбойника или солдата так и не появилось в горах. Похоже было, что Каспиус не ошибся, утверждая, что Сэту и стигийцам угодна миссия Конана. После несостоявшегося нападения дромонов у бездонного озера войско Конана не тревожил никто. Стигийцы даже не стали подниматься вверх по реке, чтобы узнать, куда направляется шемитский флот.

Переход через горы не обошелся без жертв. Несколько раз веревки не выдерживали, и галеры, сорвавшись, оползали вниз, подминая под себя тех, кто возился с перекладыванием бревен. Сломанных ребер и отдавленных рук и ног было более чем достаточно. Но заботу о раненых взяли на себя жрецы озерного храма, и Конан в благодарность оставил им увесистый мешочек золота и драгоценных камней. Они долго отказывались, но в конце концов приняли дар — после чего уже не роптали на суету вокруг. А когда Конан заверил их, что вскоре и люди, и корабли оставят озеро, жрецы успокоились окончательно и даже стали высылать иногда младших служек на помощь шемитам.

Корабли пострадали от этого перехода значительно меньше. Поставив их у причалов с холодной стороны озера, матросы взялись за оснастку и отделку галер, так что по окончании работ они стали выглядеть едва ли не лучше, чем прежде.

Река, разведанная Конаном, имела русло глубокое, но узкое, так что конные отряды могли двигаться не на галерах, а рядом и при необходимости тащить галеры вдоль берега на бечевах.

И это очень пригодилось в самом начале, потому что речку от озера отделял небольшой водопад. По распоряжению Конана на берегу ниже водопада были сделаны помосты из камней и тех самых бревен, на которых волокли в горы корабли. После чего был сделан гигантский шлюз, ворот которого вращали лошади. На то, чтобы спустить таким образом все четыре судна, ушло еще четыре дня трудов.

Лошади понадобились еще раз, когда ниже по течению путешественникам встретились пороги и они едва не пропороли днища своим кораблям, пока перетаскивали их через каменные россыпи.

Но так или иначе, а путешествовать вниз по течению оказалось значительно веселее.

По мере того как река, набирая силу, спускалась с гор, плыть по ней становилось все легче. На третий день пути галеры вышли в широкий и глубокий каньон, где река, уже не стиснутая скалами, текла спокойно и неторопливо. По этому каньону они плыли еще несколько дней.

За все это время им не встретилось ни малейших признаков человеческого жилья.

К Стиксу они вернулись уже в предгорьях, где его холодные, темные воды тесно обступали столетние ивы, растущие вдоль низких, обрывистых берегов. Опасный отрезок реки остался позади, а перед собирателями лотоса лежало еще несколько сотен лиг путешествия на юг.

Кораблей, подобных асгалунским, в этих водах еще не видали. Ни одна галера не поднималась по Стиксу выше порогов, и потому местные рыбаки, чьи тростниковые суденышки часто выныривали прямо на галеры из густых прибрежных зарослей, изумленно таращились на диковину. Самыми большими из здешних судов были баркасы под полосатыми парусами, похожие на те пиратские посудины, которые баалурцы сожгли в ночь нападения.

Если бы в эти воды явился достаточно предприимчивый полководец, располагающий флотом, подобным флоту Конана, он мог бы с легкостью подчинить себе все земли вокруг, сделавшись единовластным правителем. Но это было бы не самое спокойное правление из всех возможных.

Здесь, в отдалении от столицы и цивилизации, стигийцы жили так, как, верно, жили их далекие предки — наполовину земледелием и охотой, наполовину разбоем. Маленькие деревни враждовали между собой непрестанно, ибо здесь царил обычай кровной мести, из-за которого могли вырезать целые большие поселения. Каждая деревня говорила на своем наречии, и нередко люди, живущие друг от друга на расстоянии не более нескольких лиг, не могли понять один другого.

Помимо невозможности объединить местные кланы, существовало еще одно препятствие спокойному правлению.

Когда-то давным-давно в этих землях жил иной народ, отличный от стигийцев во всем, кроме одного: это тоже был народ черных магов, поклоняющихся Тьме или порождению ее.

Повсюду вдоль берегов внимательный взгляд мог заметить руины городов и гробниц, еще более пышных и ужасающих, чем стигийские пирамиды. Иногда деревни стояли прямо на развалинах, и в грубой и неровной кладке низких домов попадался вдруг большой кусок древней стены, сложенной из плотно пригнанных плит с высеченным на них изображением какого-нибудь жуткого невиданного зверя.

Третьим поводом для беспокойства стали бы кочевники-зуагиры. Их набеги часто тревожили и без того разоренные вечной враждой стигийские поселения. Кочевники смерчем врывались в деревни и не столько убивали, сколько уводили всех жителей — до последнего старика и ребенка. Закупая хлеб в прибрежных деревнях, баалурцы вдоволь наслушались жутких историй про банду под предводительством некоего Матху Пророка, который положил себе зарок обратить за свою жизнь в истинную веру десять тысяч стигийцев. Истинной верой зуагиры считали веру в бога пустыни и песчаных смерчей, чернобородого Эрлика. К счастью, зуагиры признавали только лошадей и верблюдов и как огня боялись воды. Они приходили всегда с одних и тех же бродов, что несколько облегчало местным жителям защиту от их нападений.

Выше по реке дела обстояли еще хуже. Рыбаки рассказывали, что исток Стикса находится в узком каменном ущелье, что лежит еще за сто с лишним лиг к югу. Но задолго до того ущелья река превращается в жадную пасть, глотающую всякого, кто осмелится пойти вверх по течению, стигиец он или иноземец. А по берегам там бродят дикие зуагиры и разбойники, изгнанные из Кешана, которые убивают без разбору всякую живую тварь, будь то взрослый человек или ребенок.

Но несмотря на все те ужасы, что рассказывали местные жители, до сих пор никто не пытался встать на пути четырех галер. Дул попутный ветер, и маленький флот на всех парусах поднимался вверх по реке. Правда, кончались запасы еды, но в прибрежных зарослях было достаточно дичи, чтобы прокормить армию в два раза большую, чем та, что поднималась сейчас к верховьям Стикса. Они уже научились остерегаться крокодилов и водяных змей, ловить сплетенными из травы бреднями рыбу, сонно стоящую на мелководье, и отличать ядовитые ягоды от съедобных. Они знали, что нельзя выгонять в ночное лошадей, потому что придут дикие степные кони, загрызут жеребцов и уведут кобыл. Они знали, что нельзя подходить близко к свешивающейся с ветвей ивы лиане, потому что она может оказаться древесным питоном. Каждый такой урок стоил им чьей-нибудь жизни, зато впоследствии спасал многих и многих.

Там, где река становилась быстрой и мелкой, а ветер умирал в ветвях высоких деревьев, путешественники пускались на различные хитрости. Чаще всего на берег выводились лошади и верблюды — они тащили галеры почти волоком, в то время как несколько десятков людей на корме и вдоль бортов отталкивались от дна длинными шестами. Когда на берегу показывалась деревня или небольшой город, на галерах немедленно готовились к бою, потому что даже самая маленькая деревушка могла вдруг ощериться рогатинами и вилами, а на просьбу продать хлеба и мяса — ответить градом камней из-за частокола. Здесь все жили в вечном страхе нападения, и тому было немало причин — то здесь, то там путешественники видели следы кровавых побоищ: сожженную деревню с разложенными вдоль частокола обезглавленными телами, головы которых торчали рядом на высоких шестах, разбитые баркасы, вытащенные на берег и брошенные под лучами палящего солнца, а то и просто несчастных, повешенных на деревьях вдоль дальнего берега в назидание остальным непокорным.

В один из дней, выслав отряд на охоту, Конан отправился вдоль берега в одиночку — и вернулся на галеру вместе с юным стигийцем, грязным, голодным и оборванным. Наткнувшись на него, трясущегося, в зарослях тростника, Конан попытался расспросить юношу о верховьях реки, но не смог добиться ни одного внятного слова. Тогда он просто взвалил стигийца на плечо и приволок к Каспиусу.

Судя по всему, юноша каким-то чудом спасся во время одного из набегов и довольно долго просидел в реке, затаившись, как дикий зверь. Лицо его и руки были обожжены, и ожоги были свежие. Поставленный Конаном на палубу перед собравшимися поглазеть на это чудо матросами, мальчик тут же упал — то ли от страха, то ли от голода.

Он едва стоял на ногах, но, узнав, что путешественники движутся еще выше по течению, расширил глаза, вскочил и, не сказав ни единого слова, прыгнул за борт.

Это многое сказало Конану о том, что их ждет впереди. На следующий день они нашли плавающую на мелководье тростниковую лодку. От нее мало что осталось, ибо она была сожжена почти дотла, но каким-то очень странным способом: в ней зияла огромная обугленная дыра, словно ее пронзила струя пламени. Неподалеку плавали обугленные же трупы трех рыбаков.

Несколькими днями позже они наткнулись на настоящую битву. Вдоль берега безумным галопом мчалось не менее двух десятков верблюдов. Их преследовали, расстреливая караванщиков из длинных луков, всадники в белых плащах. Конан видел, как, нагнав караван, они быстро и умело перебили всех, кто еще остался в живых. Лишь нескольким счастливцам удалось добраться до реки и, переплыв на другой берег, оказаться в безопасности.

Несколько лет назад Конан сам был таким же всадником в белом плаще, и его отряд бронзовокожих дикарей долгое время наводил ужас на приграничные земли Иранистана. Поэтому он до некоторой степени был осведомлен об обычаях и нравах этих кочевых жителей пустыни. Жрецы их бога, которых они называли пророками, сотни лет назад объявили священную войну иноверцам. Поэтому сейчас Конану было небезопасно появляться среди них. Даже если бы его узнали и с триумфом привели к местному Пророку Матху, тот вряд ли бы одобрил его плаванье с шемитами. Не говоря уже о том, что, вероятнее всего, его убили бы гораздо раньше — просто потому, что теперь их язык звучал бы у него с резким шемитским акцентом.

Увидев, что всадники расправились с караваном и теперь с любопытством смотрят на его галеру, на мачте которой развевается баалурский флаг, Конан не стал проверять, все так же ли боятся их степные лошади воды, как десять лет назад.

— Лучников к бортам! — скомандовал киммериец. — Гребцов на весла! Рулевым править к правому берегу!

Река взорвалась барабанным грохотом и плеском весел, и лошади испуганно шарахнулись прочь. Но всадники быстро совладали со своими скакунами и погнали их вдоль берега вслед за новой добычей.

— Потроха Нергала! — выругался Конан. Впереди, за небольшим поворотом реку перегораживал паром. На нем галеры поджидали еще две сотни всадников. Завидев приближающиеся корабли, они выхватили из ножен кривые сабли и разразились воинственными криками. Конан понял, что боя не избежать. — К оружию! — взревел он. — Готовьте сходни! Три золотых тому, кто приведет мне зуагирского жеребца!

С бортов галер на огромные бревна парома посыпались пешие воины; по широким сходням застучали копыта лошадей. Гребцы бросили весла и взялись за луки. Со стигийского берега вдруг послышались яростные вопли. Конан обернулся — ему на подмогу бежали пятеро уцелевших караванщиков. Халаты и чалмы их были мокры, но это не мешало им нестись к парому, размахивая над головами обнаженными саблями. Судя по одежде и горбатым, как клювы коршунов, носам, это были туранцы. К Конану подбежал один из них, седобородый старец с воинственно сверкающими глазами:

— Не знаю, кто ты и откуда взялся, господин мой, но я хорошо заплачу тебе, если ты поможешь мне спасти то, что еще осталось от моего каравана!

Зуатиры, поначалу несколько растерявшиеся от внезапно высадившейся на берег огромной армии, быстро оправились и, пришпорив коней, развернулись по берегу широким полукругом. Турио же, напротив, не стал выводить свои отряды дальше парома, оставаясь под прикрытием арбалетов с корабля. Зуагиры рассчитывали, ускакав в степь, заманить шемитских всадников за собою и там одного за другим расстрелять в высокой траве. Но, увидев, что преследовать их не собираются, они развернулись и взялись за луки.

И тогда с четырех гребных палуб вылетела туча стрел, выпущенных из арбалетов и длинных луков. Не меньше сотни зуагиров было убито на месте; остальные, в первую секунду двинувшись на конницу Турио, поняли, что их расстреляют прежде, чем они доберутся до всадников. Развернув коней, они попятились, отступили назад, их предводитель тонко и гневно выкрикнул какое-то бранное слово и в сердцах сплюнул в реку. Он повернул коня, махнул своим, и через мгновение вся орда растворилась в желтосером море колышущейся травы.

Турио выкрикнул: "Вперед!" и пришпорил своего жеребца. Но тяжелые кони шемитов не могли тягаться с дикими степными жеребцами. Видя, что последний белый плащ мелькнул среди травы и скрылся из виду, баалурцы повернули коней и неспешным шагом вернулись к парому, выиграв битву без единого удара.

Караванщики кинулись к уцелевшим верблюдам, и караван-баши пустился в пространные объяснения Конану о том, каких трудов им стоило провести верблюдов через пустыни Иранистана и Пунта, ибо шли они от самого моря Вилайет.

— Но если вы направлялись на север, почему не пересекли Стикс еще раньше, выше по течению? — недоуменно спросил Конан. — Ведь зуагиры не ездят далеко за реку, и через день пути вы были бы уже в полной безопасности. Так бы вы попали прямо в Кешан, а тамошние разбойники, как я слышал, и малочисленны, и менее свирепы.

Почтенный Зурфар — так звали караван-баши — снял с головы совершенно мокрую парчовую чалму и неспешно отжал ее.

— Да, это можно было бы сделать, — с неохотой сказал он. — Но выше по реке нет паромов, а поток ярится подобно дикой степной кобыле. Мы погоняли верблюдов, как могли, в поисках хоть какой-нибудь переправы и мчались так не один день, пока наконец эти нечестивые псы не настигли нас. Что за дикие нравы у здешних племен? Когда мы шли через пустыню, мы тоже встречали кочевников — они странствуют по пескам от оазиса к оазису и не допускают к воде никого, кто не заплатит им золотом либо драгоценными камнями. И я готов был заплатить и этим неверным, но они набросились на меня с яростью бешеных шакалов. И напрасно я предлагал им выкупить наши жизни! А все это с тех пор, как здесь воцарился этот безумец, которого они зовут пророком!

— А почему же вы сами не выстроили какую-нибудь переправу? У вас бы ушло на это времени меньше, чем на скачку вдоль берега.

Зурфар недобро сощурился, но не смог не признать правоты киммерийца.

— И все же это было очень тяжело, — покачав головой, сказал он. — Хотя, наверное, и возможно. Еще южнее Стикс течет по узкому каменистому ущелью, и подчас простой поход за водой может стоить неловкому человеку жизни. А еще южнее этого ущелья река течет по открытой равнине, а Кассали и иные великие города Пунта лежат далеко от воды и не нуждаются в постоянных переправах. Идя с юга, мы вынуждены были обогнуть ущелье и надеялись, что не встретим зуагиров. Да, все, кто выжил, запомнят этот день и будут рассказывать о нем внукам и правнукам.

— Хм! — сказал Конан, оглядываясь на своих командиров, стоявших поодаль, но тем не менее жадно вслушивающихся в разговор. При последних словах старика молодые воины гордо выпрямились.

— А что, этот пророк — кажется, его зовут Матху, — спросил Конан, — вовсе запретил иноземцам водить караваны через земли зуагиров?

— Он безумен, безумен, уверяю тебя, господин мой! — замахал старик на Конана руками. — Безумен, как все жрецы этого демона, Эрлика! Говорят, у него были какие-то видения, в которых Эрлик объявил ему, что какой-то страшный демон, древний его враг, пробудился от сна и вновь хочет господствовать над миром. И потому все неверные, не почитающие Эрлика, должны быть умерщвлены на месте, без допроса и покаяния. Я же сказал тебе, господин мой, — он безумец! И как это всеблагой Митра допускает, чтоб такой злодей ходил по земле!

Тем временем оставшиеся в живых караванщики перераспределяли поклажу по уцелевшим верблюдам. Благополучно переправившись на другой берег, они остановились в ожидании, пока их караван-баши изволит закончить беседу с шемитским военачальником. Видя это, Зурфар стал прощаться.

— Завидев вас, я решил, что вы пираты, и счастлив, что ошибся, — сказал он Конану. — Надеюсь, с тем, что осталось, я сумею поправить свои дела. Благодарю тебя, чужестранец, что ты не попытался воспользоваться моей бедой и не захватил себе весь товар, как это несомненно сделал бы всякий другой на твоем месте.

— В самом деле? — расхохотался Конан. — А ты не боишься, что сейчас я потребую ту самую награду, которую ты посулил мне? Я думаю, всего твоего товара как раз хватит, чтобы вознаградить хоть немого каждого из моих солдат!

Караван-баши побледнел и кисло улыбнулся:

— Легко тебе смеяться надо мной, господин мой, с четырьмя кораблями и тысячным войском! Будь у меня твои корабли, я бы просто-напросто спустился вниз по реке, и никакие зуагиры не страшили бы меня до самых порогов… А не удовлетворишь ли ты мое любопытство и не скажешь ли, куда вы движетесь с такой армией? Неужели вы все-таки пираты?

— Нет, мы не пираты, — ответил Конан. — А путешествуем, как и ты, с определенной целью.

Караван-баши удивленно поднял брови:

— Вверх по Стиксу?! А знаешь ли ты стигийскую поговорку: "Не ходи за счастьем к верховьям Стикса"? Стикс — жадная река, — он вытянул руку к югу, указывая на сияющую ленту потока. — Блестит как чешуя Великого Змея! И те смельчаки, что прельстились ее блеском, не возвращаются назад! А если возвращаются, то больше не жаждут ни богатства, ни славы — ибо на Серые Равнины не унесешь ни того, ни другого. — Он ткнул в трупы зуагиров, плывущие вниз по реке. — Но если уж ты так хочешь подняться к верховьям, то вот тебе мой совет: оставь корабли, пересядь на лошадей или верблюдов и уж лучше встреться в степи с зуагирами, чем со Стиксом у его истока!