"Конан – гладиатор" - читать интересную книгу автора (Карпентер Леонард)

Глава первая НОЧНЫЕ КОШКИ

Пивнушка в Таджаре была, не бог весть, каким роскошным заведением. Строили ее без большой выдумки, зато надежно и прочно. Глинобитные стены, прокаленные солнцем, успешно противостояли резким ветрам равнин Шема, когтям леопардов и даже копьям и стрелам разбойных налетчиков. Плотная черепичная крыша не пропускала вовнутрь ни зимней слякоти, ни пыли песчаных бурь лета. Двери и ставни на окнах служили надежной преградой воришкам — по крайней мере, тем из них, что старались пробраться снаружи.

Кухня гостиницы также могла похвастаться не многим: тушеной бараниной, хлебом из крупной муки, а также самодельными горячительными напитками, которые, правду сказать, ничуть не уступали кислому пойлу, что подавали в других таких же сельских забегаловках. Короче говоря, заведение весьма мало отличалось от сотен других, где Конану доводилось сиживать в его странствиях. Во всяком случае, здесь было уютно, и киммериец возблагодарил Крома за то, что в кошельке у него было достаточно медяков еще на несколько суток постоя.

Расположившись за длинным дощатым столом, служившим по совместительству и прилавком, Конан оценивающим взглядом созерцал местных красавиц. Семитские женщины, по его мнению, были не столько изящными, сколько крепкими и закаленными. Бедра и грудь у них были плотные, взгляды — острые, языки — еще острее. Не слишком ухоженные волосы свисали угольно-черными либо рыжеватыми завитками.

Эллилия, кухарка, воистину так и просилась в объятия... равно как и Судит, капризная дочка хозяина, — дикий крокус, расцветший под стеной хлева.

Увы!.. Большинство здешних красоток были благополучно замужем и вполне довольны жизнью. И живым воображением отнюдь не отличались. Ну что за манера встречать невинный вопрос разящим взмахом поварской вилки, а то и половником кипящего супа?..

Две дамы, составлявшие немногочисленное исключение, восседали на скамье по обе стороны Конана. И вовсю заигрывали с (чего уж там!) привлекательным киммерийцем. Одна из них, Тарла, ничем еще не напоминала матерую воительницу любви. Хрупкая девчушка, чьей женственности только предстояло расцвести. Она играла в греховность, еще плохо соображая, что это слово означало на самом деле. Для нее обнаженная мускулистая грудь чужака, его густая вороная грива и необычные синие глаза означали только положение и престиж, замечательный трофей в любовной игре. Конан скорее терпел ее, считая про себя нагловатой девчонкой, и пикировался с ней то, как с женщиной, то, как с ребенком, не строя при том никаких завоевательских планов.

Другой его соседкой была Грутельда, прислужница на конюшне. Вот уж кто в полной мере постиг все тайны взаимоотношений между полами! Вполне возможно, что на миросозерцание Грутельды немало повлияли наблюдения за проказами жеребцов и кобылиц, вверенных ее попечению. Она набралась их повадок и даже в некотором роде переняла внешность: у нее были крепкие зубы и раскатистый хохот, вызывавший мысль о веселом ржании хорошо откормленного мула. К сожалению, она странновато поводила глазами, и время от времени заикалась, так что, быть может, дело и вправду не обошлось без мула, слегка лягнувшего ее по головке. Сидя рядом с Грутельдой, трудно было соскучиться. Веселая подружка, прекрасно подходившая для какого-нибудь работника с фермы.

Конан и девушки уплетали овсянку со специями из одной миски, когда снаружи донесся какой-то шум: целый хор голосов и пронзительное верещание музыкального инструмента. Сумерки еще не наступили, поэтому входная дверь стояла незапертой. Вот она распахнулась настежь, и ввалилась вереница удивительных незнакомцев: судя по внешнему виду — продувные бестии, трое числом. Двое мужчин и красивая женщина. Зайдя внутрь, они с ужимками и прыжками обошли всю таверну, размахивая большущим листом с надписями и по очереди распевая.

— Все для вашего удовольствия и наслаждения! — провозгласил один.

— Милости просим каждого, от простолюдинов до вельмож, — добавил другой.

Музыкальный инструмент продолжал душераздирающе пищать.

Один из троих был мускулистый здоровяк, ростом почти с Конана, только полнее. Он был облачен в усыпанную яркими блестками юбочку-килт, веревочные сандалии и широкий кожаный пояс с начищенной бляхой, полученной за первенство в неведомо каких состязаниях. Черты лица, обрамленного черными завитками, были крупными, чувственными. Рот кривился в самонадеянной, вызывающей усмешке. Обходя таверну, этот человек прошел мимо среднего стола и оказался как раз против Конана. Опытным взглядом циркач оценил и огонек в глазах киммерийца, и мощь его тела. У обоих, если можно так выразиться, начала подниматься дыбом щетина. Но потом крепыш в блестках двинулся дальше, так что безмолвный вызов повис в пустоте. Конан, успевший присмотреться к силачу и ощутить законное раздражение (мог бы и поменьше выпендриваться, проходимец!), тем не менее, сразу позабыл про него, зачарованно глядя на следующего участника шествия.

Это была женщина в облегающем одеянии, которое одновременно скрывало и всячески подчеркивало крепкую мускулистую плоть. Снизу доверху; от аккуратных тапочек до оголенных плеч, тело женщины было обтянуто тончайшим зеленым шелком, сидевшим чуть не плотнее собственной кожи: казалось, его так и сшили прямо на ней. На бедрах висело нечто вроде коротенькой юбочки — этакая пародия на стыдливость. Особенно туго шелк натягивался на груди, прижимая нежные выпуклости (видимо, затем, чтобы удерживались на месте во время головоломных акробатических трюков).

Определить длину каштановых волос Конану не удалось: они были заплетены в косу и аккуратно уложены на затылке. Ступни и точеные кисти рук были закалены упражнениями и не украшены ни перстеньком, ни браслетом: побрякушки только помешали бы гимнастке в ее ремесле.

Вид циркачки, столь разительно отличавшейся от деревенских девушек Шема, вызвал в душе Конана целую волну необыкновенных устремлений и пожеланий. В свое время ему приходилось иметь дело с воительницами. Равно как и с лихими морячками, пиратствовавшими не хуже мужчин. С танцовщицами, жившими в больших городах... Но только тут до него впервые дошло, что именно такие девушки ему и нравились всего больше. По крайней мере, они составляли наиболее приятное разнообразие в его похождениях.

Внезапно забыв о двух местных обольстительницах, увивавшихся подле него, Конан наполовину приподнялся со скамьи и протянул руку. Он хотел всего лишь привлечь внимание акробатки, предложить ей освежиться напитками и развлечься беседой, но его намерения истолковали превратно.

— А ну-ка убери лапищи, переросток! Вздумал мешать шествию, дубина стоеросовая?

Хлесткий шлепок по тыльной стороне кисти заставил Конана отдернуть руку. Он обернулся и тут только впервые, как следует разглядел третьего члена команды — коренастого широколицего карлика в сером одеянии с просторными рукавами и остроконечной черной шапочке. Он двигался с присущей карликам быстротой и смазал Конана по руке концом серебряной флейты — той самой, на которой перед этим искусно играл, аккомпанируя стишкам зазывалы. Музыкант шмыгнул мимо Конана, блеснув быстрыми ясными глазами, и киммериец отметил про себя, что черты лица у него были правильные и не лишенные обаяния.

— Слушай, парень, ты не слишком учтив,— сказал Конан, поднимаясь на ноги и выпутываясь из объятий девиц. — Я всего лишь собирался пригласить даму задержаться для небольшой беседы, ну, может, разделить кружечку хорошего сидра. Мне, кстати, весьма по душе ваши несомненные таланты и праздничные костюмы. Особенно что касается красавицы, которая...

— Хватит болтовни, деревенщина! — перебил, оборачиваясь, силач-предводитель. — У нас дело есть, в отличие от тебя!

— Вот это верно,— сказала прекрасная акробатка.

Впрочем, в ее насурьмленных глазах читался некоторый интерес, и она не думала смеяться над Конаном.

— Мы должны пройти по целой деревне, а потом все приготовить для завтрашнего выступления на ярмарке, и...

— В общем, дел выше крыши, — вновь перебил силач. — Так что некогда нам рассиживаться в какой-то дыре и наслаждаться лошадиной мочой в обществе невоспитанного олуха. Отвали, тебе говорят!

Посмотрев на кубок в руке Конана, он сморщил нос, словно от неприятного запаха, а потом встал против киммерийца и что было силы напряг одетый мышцами торс.

Конан, в общем, видел, что здоровяк больше разыгрывал из себя этакого самоуверенного задиру. Но не только разыгрывал. Было в его напускном презрении и нечто прочувствованное, глубоко личное.

— А что, если я тебя просто возьму и выкину отсюда, бычий загривок? — поинтересовался киммериец. — Может, тогда у красавицы найдется время и место немного поболтать с ее поклонниками?..

И он, глядя через намасленное плечо великана, подмигнул акробатке, с сомнением взиравшей на воинственные выходки мужчин.

— Ну, а если вы все же решите вести себя как приличные люди, я с удовольствием прогуляюсь вместе с вами, да и помогу, чем могу...

— Хватит трепотни! — раздраженно рявкнул силач.

Расталкивая людей, он шагнул вперед и толкнул Конана в грудь ладонью. Толчок заставил киммерийца покачнуться назад, часть пива выплеснулась из бокала прямо за корсаж Грутельде.

— Сядь, чужеземец, и не высовывайся, пока я тебе руки-ноги узлами не завязал!

— Значит, подраться желаешь, — констатировал Конан.

Он вручил Грутельде свой бокал и, не спуская глаз с великана, несколько раз глубоко вдохнул, а потом встал в борцовскую стойку: развел руки и стал перекатываться на носках.

— Что? Схватка в таверне? — захохотал его противник. — Ну, как хочешь! Я, Рогант Сильный, принимаю твой вызов! — И циркач начал было принимать стойку вроде Конановой, но вдруг поднял ладонь: — Эй, только избавься сперва от своей живорезки! Не ровен час, будешь падать, напорешься...

Его палец указывал на небольшой кинжал на поясе у Конана. Если по совести, этот нож с лезвием не больше ладони длиной и оружием-то назвать было трудно — так, мясо да хлеб за столом резать, и все. Тем не менее, Конан сказал:

— Сниму, если хочешь.

Отвязав ножны от пояса, киммериец повернулся вручить его хихикающим подвыпившим девицам, волею судьбы оказавшимся его секундантками. Пускай Тарла его подержит: она, в отличие от Грутельды, навряд ли пустит ножичек в ход... скажем так, от излишнего девического волнения...

Он уже разворачивался навстречу противнику, когда на его шею безо всякого предупреждения легла железная лапа — и рванула вниз! Он неловко шагнул, силясь удержать равновесие, и взмахнул рукой, но рука тотчас попала в искусный борцовский захват. Рогант швырнул Конана в сторону, киммериец налетел на стол, перекатился через него и обрушился на пол.

— Бросок! Бросок! Почтеннейшая публика, прошу милостивого внимания, — бросок должен быть засчитан! — сквозь звон в ушах расслышал Конан голос коротышки. — Одно падение уже есть, а всего их может быть три, если, конечно, ни один не сумеет прижать другого к полу. Делайте ставки, почтенные! Я, Бардольф, отвечаю за их сохранность! — Проворный карлик уже обходил посетителей таверны, принимая деньги и что-то записывая на вощеной дощечке. — И помните, друзья мои, что Роганту до сих пор сопутствовала слава непобедимого!

Конан поднялся с пола и, свирепея, направился к циркачу. Тот красовался, поворачиваясь то туда, то сюда и хвастаясь мышцами.

— По-твоему, негодяй, это была честная схватка? — рявкнул киммериец во всю мощь голоса.— На сей раз ты меня не застанешь врасплох!

Посетители вскакивали со своих мест, образуя вокруг борцов живое кольцо. Гневная отповедь Конана была встречена громкими криками, как сочувственными, так и насмешливыми, причем последних было существенно больше. Народ лез снаружи сквозь дверь, привлеченный ярким цирковым шествием и, паче того, шумом, доносившимся изнутри. Драки, как и вообще какие-либо развлечения, помогающие развеять скуку однообразных будней, в Таджаре приключались нечасто. Конан же вообще был чужаком, которого не многие успели узнать, и за которого еще меньше склонны было заступиться. Так что собравшаяся толпа в основном жаждала его крови.

— Ну, давай, давай, северянин! — подзадоривал Рогант. — Давно на полу не лежал? Еще два падения, малыш, и я тебя отпущу. Да не бойся, я же обещал не особенно тебя мордовать...

Рогант еще паясничал и насмехался, когда Конан устремился в атаку. Его руки мелькнули со смертоубийственной быстротой и сомкнулись в захвате, сковавшем плечи и шею Роганта. Беда только, пальцы Конана начали соскальзывать по намасленной коже. Поэтому циркачу удалось вывернуться и с силой ткнуть киммерийца плечом в живот. Тот, впрочем, не упал, лишь отскочил на несколько шагов назад... Но тут что-то врезалось ему сзади под колени, и Конан вновь оказался плашмя на полу!

Перед глазами от удара вспыхнули звезды, и Конан с мгновенным запозданием сообразил, что «уронил» его не кто иной, как Бардольф. Карлик уже спешил прочь — собирать новые ставки у заинтересованных зрителей. Вскакивая, киммериец нисколько не сомневался в том, что Бардольф попался ему под ноги отнюдь не случайно.

— Еще одно падение, северянин! Что-то ты у нас совсем на ногах не стоишь! — под дружное улюлюканье толпы насмехался Рогант. — Тебе, бедняжка, придется научиться не налетать на ни в чем не повинных людей, стоящих вокруг! Еще кого зашибешь!..

И он по-крабьи двинулся навстречу киммерийцу, но на сей раз Конан не стал тратить время на то, чтобы выпрямиться во весь рост. Поднявшись только на четвереньки, он вдруг прыгнул, как пантера, стелясь над самым полом, сгреб толстое колено циркача и с вывертом рванул его вверх.

Великан пошатнулся. Конан, воспользовавшись этим, принял на плечи всю его тушу и взметнул над собой, оторвав от пола таверны. А потом уронил. Рогант приземлился с таким смачным хряском, что толпа почтительно замолчала.

Только верная Грутельда вскричала:

— Молодец, Конан! Давай дави его! На шею, на шею ему наступи!..

Киммериец склонился к поверженному, но тот, выгнув хребет, внезапно сгреб его за шею, сдавливая горло и пытаясь бросить соперника через себя. Однако варвар был настороже. Он подбил одну ногу Роганта, после чего «внес» циркового борца в одну из скамей, опрокинув ее.

Рогант ответил броском, достойным раненого питона. Сграбастав один другого, соперники покатились по полу, сшибая зрителей и раскидывая мебель. Летела пыль и брызги из луж пролитого пива. Каждый готов был вынуть из соперника душу и делал что мог, чтобы завоевать преимущество. Наконец Конан сумел обхватить шею Роганта и опрокинуть его навзничь. И уже было собрался слегка придушить супостата, когда у того непроизвольно вырвался болезненный стон.

Конан успел убедиться в сомнительной честности циркача и до последнего подозревал некую хитрость. Он не сразу выпустил глотку Роганта, внимательно вглядываясь в его лицо. Нет, не последовало ни броска, ни захвата, борец только закатил глаза, и Конан услышал жалобное бормотание:

— Во имя Сета, парень, ну надо ж тебе было так шарахнуть меня спиной о скамью!.. Ведь договаривались не калечить! А ты мне, кажется, лопатку сломал...

— Ну, так что, драке конец? — спросил Конан достаточно громко, чтобы слышали все.— Сдаешься? Признаешь меня победителем?

— Еще не хватало! — тут же встрял Бардольф, коротышка флейтист. — И вовсе он тебя никем не признает! — Подойдя вплотную, карлик возмущенно смотрел на Конана, продолжавшего придерживать Роганта. — Схватка прекращается ввиду грубого нарушения правил! Все ставки возвращаются, хотя, по правде говоря, надо бы засчитать тебе поражение! За жульничество!

— Ну, это уже вовсе, ни в какие ворота не пролезает! — возмутился Конан, приподнимаясь на колени. — Я его честно побил!

— Как вам не стыдно препираться по пустякам, когда человек лежит здесь и страдает!— склонилась над Рогантом прекрасная акробатка. Пригладила рукой его грязные, спутанные волосы и поцеловала в потный лоб: — Бедненький!.. Ты подняться-то сможешь?

— Попробую... — И Рогант отдался заботам девушки, которая приподняла его и усадила, в то время как Конан осторожно подпирал недавнего противника с другой стороны. — Ой, ой!.. У меня, кажется, еще и колено вывихнуто...— Он попробовал встать, но зашатался и тяжело навалился на плечо девушки. — Мне без твоей помощи, пожалуй, и не дойти до палаток...

— Я помогу, — вызвался Конан, поглядывая на акробатку. — Ну, подрались, чего не бывает, а вообще-то я никакого зла не держу...

— Вот и хорошо, — сказала она. — Если ты, в самом деле, хочешь загладить то, что тут произошло...

— Нет, ни за что! Никогда!.. — поворачиваясь к Конану, яростно запротестовал Рогант.— Да я этому говнюку мешок с коровьим дерьмом нести не доверю!..

— Послушай-ка, ты, шкаф спесивый! — вмешался малютка Бардольф. — Я, что ли, тебя назад понесу? И потом, помочь тебе дотащиться домой — это самое малое, что может сделать бессовестный остолоп, так нечестно тебя изувечивший!

Говоря, таким образом, маленький музыкант уже расталкивал зрителей и опрокинутые скамьи, расчищая путь к двери. Конан чмокнул обеих своих подружек, пожелав им спокойной ночи, и подпер плечом пораненного борца. Тот сперва попробовал его оттолкнуть, несмотря даже на больное колено. Акробатка обняла Роганта с другой стороны, оберегая его бессильно повисшую руку. И цирковое шествие двинулось обратно в дверь — далеко не с таким блеском, с каким вошло внутрь, но зато провожаемое гулом голосов и внимательными взглядами заинтригованных жителей Таджары.

Снаружи над пастбищами и хлебными нивами шемских равнин уже сгущались сумерки. Трое циркачей и Конан, почти тащивший на себе недовольного Роганта, прошли под деревьями и между домиками поселка и направились к западу, полыхавшему розовым золотом заката.

Пока шли, Конан узнал, что двое мужчин, Рогант и Бардольф, были уроженцами Боссонских Пределов. А вот девушка, в чертах лица которой сквозила кошачья красота Стигии, была местной и родилась в Шеме. Звали ее Сатильда. В целом же труппа состояла из дюжины или около того человек самого разного происхождения. Были среди них артисты, были и работники, занимавшиеся тем, что устанавливали цирковые палатки и ухаживали за зверьем.

Вскоре показался лагерь, разбитый чуть в стороне от дороги, на заросшем деревьями речном берегу. Там горели костры, озарявшие два ярко раскрашенных фургона. В тени угадывались какие-то смутные силуэты, слышалось ворчание, сверкали светящиеся глаза. Мужчины, одетые в лохмотья со следами былой роскоши, выглядели сущими кочевниками. Женщины в потрепанных шелках готовили еду и расстилали под открытым небом постели.

— О-ох, мое плечо!.. — громкими стонами оповестил их Рогант о возвращении ходивших в деревню. — Обращайся со мной нежнее, ты, увалень безрукий!.. Или, может, ты хочешь довести до полного конца тот ущерб, который уже причинил?.. Скорее несите мне выпить, да побольше! Неужели не видите, как я страдаю?

Он бранился все время, пока Конан с Сатильдой укладывали его возле костра на подушки. Люди подходили посмотреть, что случилось, и, слыша стоны и жалобы силача, с укоризной поглядывали на киммерийца. Тот помаленьку начал задумываться, не пора ли уносить ноги, — кабы не вздумали сообща побить его камнями. Тем не менее, пока Конан оставался на месте, мрачно встречая враждебные взгляды.

— Ну что ж, парень, коли ты покалечил нашего силача, придется тебе выполнять его часть работы, — сказали ему, наконец.

Говоривший был тощ и седобород. Высокий рост старика и лицо, точно вырубленное из камня, изобличали в нем боссонца. Другие обращались к бородатому почтительно: мастер Ладдхью. Скептически смерив Конана взглядом, старик махнул костистой рукой в сторону раскрытого ящика для инструментов: в нем виднелись железные колышки и тяжелая кувалда.

— Сатильда покажет тебе, что и как делать...

Красавица акробатка взяла из костра горящую головню, и, грациозно ступая, вывела Конана на лужайку, где уже были разложены длинные бревна и толстые канаты.

— Это опоры, их надо надежно установить, — начала она объяснять киммерийцу.— Одна плохо натянутая веревка не только погубит все мое выступление, но и меня саму доконает покруче, чем беднягу Роганта.

Под ее недреманным присмотром Конан начал забивать металлические колья глубоко в плотную землю, привязывать к ним растяжки и поднимать торчком празднично разрисованные стояки. Между ними они сообща натянули канаты для выступления, приладили веревочные лестницы и трапеции. Сатильда самолично проверила каждый узел, что-то подтянула потуже, попросила Конана глубже вколотить несколько кольев. Когда работа была завершена, она вручила ему головню, а сама босиком вспорхнула на канат и на миг замерла в исполненной изящества позе. Затем последовала серия умопомрачительных прыжков, полетов на трапециях, подскоков... и наконец, Сатильда легко спрыгнула наземь.

— Сойдет, пока, — улыбаясь, сообщила она Конану.— Поужинай с нами, если проголодался.

Оказывается, следом за Конаном и остальными к кострам циркачей явилось несколько любопытных жителей Таджары. Закат уже догорал, когда они начали появляться компаниями по два-три человека. Бродячие артисты не стали терять времени даром, пользуясь возможностью заработать монетку-другую: там и сям прямо на земле расстилались одеяла, и кочевой люд демонстрировал разные разности, кто на что был способен.

У одного из костров выступала ясновидящая по имени Иокаста. Одетая крестьянкой, с тюрбаном на голове, она раскладывала карты на хлебной доске и пророчествовала перед местными жителями, сидевшими на корточках кругом.

На другом одеяле вовсю резались в кости: только и слышался звон монет да перестук фишек, катавшихся в костяной чашке. Немного подальше зачарованно стояла группа мужчин, а посередине вертелась и извивалась фигуристая пухленькая танцовщица. Она была облачена в две расшитые блестками полоски ткани: на бедрах и на груди. Вуали, подшитые к этим полоскам, таинственным облаком окутывали ее тело.

Облако вздымалось и перетекало под аккомпанемент флейты Бардольфа и мерно ухавшего тимпана. На животе у танцовщицы висели бубенцы, и она умудрялась отбивать ими ритм, невероятным образом выгибаясь назад и зубами подбирая с земли бросаемые ей монетки...

Здесь Конан ненадолго задержался, заглядывая через плечи мужчин. Потом повернулся и пошел за Сатильдой к маленькому костру, устроенному позади фургонов. Возле него, бездельничая, развалилось несколько кочевников. Сатильда склонилась над котелком и наполнила деревянные миски дымящимся варевом — Конану и себе.

Киммериец уселся подле женщины и стал есть, чувствуя на себе взгляды всех находившихся у костра, особенно Роганта, нализавшегося до полубессознательного состояния. За едой киммериец перекинулся несколькими словами с гостеприимной хозяйкой. Он чувствовал, что перед ним без утайки открывалось почти все, что касалось будничной жизни бродячего цирка. Обжигая рот горячей едой, он опустошил миску и стал смотреть, как Сатильда наполняет маленькие чашки вином из небольшого, снабженного затычкой бочонка и передает их товарищам.

Вот настала его очередь пить, и выяснилось, что в бочонке содержался жидкий огонь, ударивший прямиком в голову. Когда спустя некоторое время Сатильда поманила Конана рукой, он поднялся и обнаружил: для того чтобы стоять прямо, требовались некоторые усилия. Сатильда провела его на зады лагеря, в глубокую тень фургонов. Там, на траве, было расстелено небогатое одеяло. Девушка опустилась на колени и тщательно разгладила постель.

Пока он пробирался в потемках, его ноздрей коснулся острый запах, показавшийся очень хорошо знакомым. Запах зверя, от которого шевельнулись волосы на затылке. Что-то лениво лязгнуло совсем рядом... дрогнули тяжелые звенья цепи, послышалось низкое, утробное ворчание большой кошки.

Зверь был черен. Как сажа, как уголь, как чернила — сплошной сгусток тьмы. Если бы не запах, Конан мог бы запросто споткнуться о мохнатое тело. Постепенно киммериец различил силуэт и оценил расстояние между поблескивавшими глазами. Судя по всему, перед ним была не просто пантера. У фургона лежал ночной тигр. Причем взрослый и, отнюдь не из маленьких.

Прохладная ладошка Сатильды легла на плечо, и Конан даже вздрогнул от неожиданности.

— Полезно держать при себе зверье, — шепнула гимнастка.— И шакалов отпугивают, и деревенских воришек... И вообще всех любопытных...

Обняв Конана, она увлекла его с собой на подстилку. В любви она оказалась такой же сильной и стремительной, как и на цирковом канате. Пришлось Конану пустить в ход все мышцы, без того пострадавшие в схватке и утомленные работой. Женщина того заслуживала, но под конец он чуть не стонал от изнеможения.

Чуть попозже, отдыхая от любовных усилий, он поймал себя на забавной мысли: уж не было ли и это одной из ежевечерних обязанностей силача Роганта?.. Вслух Конан, естественно, ничего спрашивать не стал. Он был еще достаточно трезв, чтобы не задавать таких опасных вопросов. И в достаточной степени пьян, вернее, пребывал в блаженном хмелю, чтобы ничуть не беспокоиться по этому поводу...