"Игорь Журавель. Музыка падших богов" - читать интересную книгу автора

расстегнул штаны, встал на табурет и помочился вниз. Этот человек вообще
отличался редкой любовью к бытовому анархизму. Так вот, сколь велико же было
его разочарование поутру, когда мы обнаружили, что клубника растет в другом
месте, под балконом же ничего, кроме сорной травы, нет.
Что ж, дело сделано, можно вернуться и еще немного поспать. Что я и
делаю.


* * *

Просыпаюсь четко в одиннадцать часов одиннадцать минут. "Одиннадцать
одиннадцать в Столице мира, - громким командным голосом провозглашаю я, -
время подрываться, Полиграф! Пора бы убедиться, не наебала ли тебя эта
толстая тварь". Разумеется, некрасиво так отзываться о Сотоне, но он не
обидчив, да и не любит подслушивать. А я хам, у меня такой имидж. Строевым
шагом марширую в совмещенный санузел, отливаю, привожу себя в порядок.
Принимаю душ. В новый мир необходимо входить чистым, во всех смыслах этого
слова. Иду на кухню, варю кофе в турке. Обычно я пользуюсь кофеваркой, но
раз в год предпочитаю турку. Съедаю кусок медовика - с утра лучше всего идет
сладкое, выпиваю кофе, выкуриваю сигарету. Настало время выйти на улицу и
посмотреть на результаты, надеюсь, они не ограничатся пиздежом соседей.
Интересно, что это - мой шестьдесят восьмой? Одно радует, это не произошло
со мной в более раннем возрасте. Лет до семнадцати-восемнадцати я не умел
создавать образы в своем сознании. Если я пытался представить себе
какого-нибудь человека или предмет, мне, как правило, представлялось слово -
имя этого человека или предмета - написанное на темном фоне. Не помню уже,
каким цветом, возможно, разными. Или, в лучшем случае, очень слабый и
расплывчатый образ, состоящий, впрочем, процентов на восемьдесят из текста.
То есть мир моего воображения представлял собой текст. Мечта постмодерниста.
Выхожу во двор. Двор как двор, ничего особенного. Деревья за ночь не
выросли. Хотя... Что это? Вижу троих скинов, они избивают Джими Хендрикса.
- Получай, долбанный ниггер. Не сиделось тебе в Африке, теперь ты
горько об этом пожалеешь.
Джими явно ширнулся, он неадекватен. Тут дело не только в том, что он
уже получил немалую порцию ударов от нацистской молодежи, никакие кулаки и
берцы не могут произвести такого эффекта.
Подавляю в себе порыв помочь, мне, разумеется, жаль Хендрикса. Но в
конце то концов, он давно умер. И умер не так как все приличные американские
музыканты, не в двадцать семь лет, а в двадцать восемь. Интересно, что
будет, если рок-идол погибнет во второй раз. Но ответа на этот вопрос я не
получаю.
Джими каким-то чудом доползает до гитары и преображается. Это больше не
избитый негр-наркоман, это воин. Он вскакивает на ноги и со всей силы бьет
одного из скинхедов гитарой по голове. Тот вырубается. Хендрикс с
поразительной легкостью уворачивается от двоих оставшихся и несколькими
ударами своего инструмента отправляет в нокаут второго. Затем музыкант
вырывает из гитары одну струну и душит ей последнего оставшегося.
Рассправившись с неприятелями, великий гитарист бьет струной о гитару и та
словно бы врастает на место. Теперь все окружающие, а это, впрочем, только я
да черный кот на лавочке, могут насладиться игрой живого Джими Хендрикса.