"Юрий Александрович Жуков. Люди сороковых годов " - читать интересную книгу автора

посторонних то, что беспокоит его.
"По случаю прошедшего праздника" из-под охраны темнолицего
Николая-угодника достается припрятанная в божнице заветная бутылка портвейна
и - о, необычайная роскошь! - румяные большие яблоки - подарок из Алма-Аты.
- Рассказать чего-нибудь из божественного про волков?.. - В глазах
полковника зажглись веселые искорки.
Командир бригады с любопытством разглядывал свалившихся неожиданно в
Чисмену корреспондентов "Комсомольской правды": уж больно пестро мы были
одеты, - ни я, ни мой спутник, секретарь редакции Митя Черненко, не были
официально аккредитованы при [23] политуправлении и потому не получили
военного обмундирования. Черненко щеголял в одеянии полярника, добытом в
Главсевморпути, а я носил сапоги, благоразумно купленные у сапожника в
первый день войны, выпрошенные у кого-то летние солдатские брюки и пилотку
да некогда щегольскую короткую кожаную курточку, в каких когда-то
возвращались добровольцы из Испании, добытую в комиссионном магазине, -
довольно экзотический наряд для фронта. Но Катукову, наверное, приходилось
видеть на дорогах войны и не такое, и он вежливо погасил огоньки в своих
глазах и сделал вид, что его ничто не удивляет.
Мы же, конфузясь и извиняясь, торопились завязать деловой разговор -
нам было понятно, что обстановка на фронте сложная и времени у командира
бригады для бесед с журналистами мало. А потолковать хотелось о многом: 4-я
танковая бригада только недавно пришла сюда с южного фланга обороны Москвы,
где она в трудные октябрьские дни блестяще сражалась против танковой армии
Гудериана, рвавшейся к Москве со стороны Орла.
То было, по правде сказать, отчаянное время: события, одно тревожнее
другого, угнетали нас. Вот что я записал в своем дневнике шестого октября:
"Новые трагические обстоятельства. С утра все было как обычно: я корпел
над макетами очередных газетных полос, Черненко вызвали в политуправление.
Знакомые моряки, приехавшие с Севера, рассказывали разные разности. И вдруг
быстрым шагом вошел, как всегда, подтянутый и стройный военный корреспондент
Коля Маркевич, оторвал клочок бумаги от газеты и написал два слова:
"Оставлен Орел". - "Ты что?" - "Точно..." Я все же не поверил, настолько это
было неожиданно. Ведь по всем данным, Орел находился в глубоком тылу.
Значительно западнее наши войска вели бои, сохраняя активность в своих
руках. И вдруг...
К вечеру тревога усилилась. Явились промерзшие Федоров и Фишман - с
Западного фронта. Обычно говорливые, на этот раз они были немы как рыбы.
Следом прикатили Любимов и Чернышев: "Испортилась машина, надо ее чинить". -
"Что происходит, ребята?" - "Сейчас некогда, вызывает редактор..." И вот
наконец полная горькая ясность: гитлеровцы развернули новое наступление
огромной силы.
Еще раньше, чем развернулось немецкое наступление ня Западном фронте,
танковые войска, входящие во 2-ю танковую армию Гудериана, прорвались на
Брянском фронте, вышли к Орлу, заняли его и повернули на север. Говорят, что
Брянск сегодня пал.
Конечно, дороги к Москве отнюдь не стелятся скатертью перед
гитлеровцами. Путь им преградят резервные армии. Но это не снижает
серьезность создавшегося положения. Одно радует: Ленинград по-прежнему стоит
как скала, хотя положение в городе архитрудное". [24]
Вот в эти тревожные дни мы и узнали впервые имена будущих