"Петер Жолдош. Сверхзадача" - читать интересную книгу автора

смышленых и внимательных глаз доставило Гиллу некоторое утешение.
Зрачки, сузившиеся от необычно яркого для них света, превратились в
точки, но не потеряли живости.
"Слава богу, неглуп, - подумал Гилл с надеждой. - Ничего, будем
учиться". Он поощряюще улыбнулся и едва не упал, такой отталкивающей
вышла гримаса с оскаленными зубами. "Улыбаться тоже!" - добавил он про
себя. Мышцы не так просто воспринимают изменившееся содержание
психики, для этого нужно время. Об этом он знал из опытов,
проводившихся еще там, на Земле. Эксперименты! Только теперь он понял
- и от сознания этого у него вдруг перехватило дыхание, - понял на
собственной шкуре, впрочем, даже еще не на собственной, а на общей с
Юму, - что великий Бенс просто обманщик, а его всемирно известные
опыты не более как нагромождение неудач. И даже не обманщик, а трус.
Как он рассуждал об этике, морали, гуманизме! И этой болтовне верили.
И не только он, Гилл, а и другие, все верили, все! Несчастный кретин,
давший согласие стать подопытным кроликом, произносил вызубренный
урок, а затем аппараты измеряли, насколько череп живой обезьяны под
волнами консоциатора способен воспринимать комплекс импульсов,
составлявших человеческую психику, предварительно закодированную и
введенную в память электронного мозга, компьютера, и затем Бенс
благодушно подавал знак.
Смерть, конечно, была безболезненной. Гуманист Бенс не потерпел бы,
чтобы подопытному причиняли боль. Но почему никто никогда не подумал о
том - кстати, именно из соображений гуманности, - знают ли
добровольцы, согласившиеся дать репрограммы для эксперимента, какая
судьба ожидает их двойников-обезьян?
Бенс с постным выражением лица устремлял взгляд в потолок всякий
раз, когда очередной несчастный, испустив короткий и совсем
нечеловеческий вопль протеста, затихал в удобном мягком кресле. Нет,
нет, попытки трансплантировать эмоциональную сферу психики потерпели
крах, несмотря на великолепно разработанный метод Бенса. Ведь в кресле
всякий раз кричала обезьяна, а не человек... Но кресло было так
удобно, а смерть мгновенна и безболезненна. О гуманизм! Пациенты были
обязаны чувствительности Бенса еще и тем, что каждый из них был
уверен, что это произойдет не сегодня, а в другой раз, ведь сейчас
пригласили для очередного разговора, как обычно. Им никогда не
говорили правду: да, сегодня, сейчас...
Если бы Бенс узнал, как знает теперь Гилл, хотя бы на секунду
почувствовал, сколь важно - нет, абсолютно необходимо! - держаться за
свое тело, за эту, а не другую жизнь, то понял бы, насколько сам он
ограниченный и трусливый дилетант! Настоящий-то эксперимент должен был
только начаться, а они свернули все и объявили о его завершении. И над
трубой крематория, упрятанного в глубине парка, окружавшего клинику
Бенса, на краю дремучего леса, тонкой струйкой колыхался воздух; он
был прозрачен, газоуловители не пропускали даже мельчайших частиц
пепла, - опять-таки во имя этики, морали, гуманизма...
Теперь эксперимент проведет Гилл. Теперь он может это сделать...
Пять долгих лет он работал рядом с Бенсом, восхищался им, угадывал его
мысли, знал его лучше, чем кто-либо другой...
Встряхнув головой, он встал под горячую струю воды. Нет, от Бенса