"Владимир Карпович Железников. Таня и Юстик (Повесть) " - читать интересную книгу автора

"Надеюсь, вы преувеличиваете", - сказал дядя.
"Если бы так! - ответил Грёлих. - Жена мне сообщила... Он...
подделывает ключи к чужим квартирам..."
"Ворует?" - удивился дядя.
"Что вы!.. Просто желает открыть антигосударственный заговор. У нас
все помешались на этих заговорах... Он пользуется поддельными ключами,
тайно проникает в квартиры, чтобы подслушивать чужие разговоры. Когда наци
пришли к власти, я считал, что это не мое дело. Когда Хельмут вступил в
гитлерюгенд, я тоже промолчал. Так поступали все немецкие мальчики... Но
когда они стали разъяренными толпами бегать за евреями, я попробовал
объяснить ему, что это... нехорошо. - Какое-то время Грёлих молчал, а
потом заговорил по-другому, нетрудно было догадаться, что он испугался
своей неожиданной откровенности. - Тайна исповеди, - сказал он. -
Надеюсь... Пора в комендатуру. Там много работы. Русские, русские... Уж
если мы идем по этому нелегкому пути, то надо хотя бы побыстрее закончить
все".
Я понял, что Грёлих испугался своей откровенности и, чтобы как-то
себя реабилитировать, признался, что спешит на допросы, хотя раньше
говорил, что в допросах не принимает участия. Грёлих был труслив и слишком
плохо знал дядю. Тот думал о своем, он искал пути для спасения полкового
комиссара Телешова, и спросил у Грёлиха, что будет с тем русским, которого
сегодня взяли в плен. Грёлих ничего не ответил, и дядя тихо проговорил:
"Значит, вы его расстреляете".
"Натюрлих", - резко ответил Грёлих. До этого он говорил по-литовски,
а тут вдруг перешел на немецкий.
"Я сказал неправду, - сознался дядя. - Они заходили сюда, по я их не
впустил".
"Они были втроем?"
"Нет... Их было двое... Я видел его глаза... Это глаза страдающего...
Может быть, у него есть сын, как у вас... Помогите ему..."
"Вы еще наивнее, чем я думал", - сказал Грёлих снова по-литовски. Он
перестал бояться дяди.
...На следующее утро за завтраком я не проронил ни слова. И другие
тоже молчали. Только Таня и Юстик иногда перебрасывались словами. Их
хорошее настроение меня лишний раз убедило в том, что наши переживания и
наша прошлая жизнь далеки от них. Теперь я был рад, что выдержал вчера
ночью и не вернулся к Телешову.
Стоя на городской площади и слушая речи выступавших, я поймал себя на
том, что наблюдаю за Лайнисом. Он был, как всегда, небрит, и худая,
дряблая шея и впалые щеки были покрыты седовато-бурой щетиной. Я заставил
себя отвернуться от Лайниса и стал смотреть на Телешова. В профиль он
похож на Пятраса.
Прошлое вновь вспыхнуло во мне.


Чердак с заколоченным окном. Диванчик в углу, чтобы не бросался в
глаза, большой ящик, набитый старьем. Эмилька пряталась в нем при первой
опасности. Ни одной лишней вещи, которая могла бы натолкнуть на то, что
здесь живут. И слова ее, Эмильки, которые я так много раз повторял про
себя, что они отшлифовались и скользили во мне, как стихи, выученные в