"Монстр сдох" - читать интересную книгу автора (Афанасьев Анатолий Владимирович)

Глава 8 СМЕРТЬ БИЗНЕСМЕНА

Шахов не доехал до клиники. Когда подошел к своей темно-вишневой «тойоте», с удивлением обнаружил, что водителя нет на месте. Это было странно, Леха Кленов проверенный кадр. Разве что в ожидании хозяина прикорнет на заднем сиденье, да так крепко, что не сразу добудишься. Тридцатилетний Кленов был лютым бабником, и по-настоящему оживал лишь ближе к ночи.

Но при этом добросовестный, исполнительный парень — и водила классный. Такого не бывало, чтобы без предупреждения покидал рабочее место. Вторая странность — обе передние дверцы открыты, и ключи торчат в замке зажигания. Хоть из офиса за стоянкой приглядывал охранник, все равно — безалаберность вопиющая.

В растерянности Шахов взобрался на водительское сиденье и нажал клаксон, спугнув пронзительной трелью двух ворон с проводов.

Кленов не объявился, но вместо него в машину сунулся незнакомый молодой человек с горящими, как у филина, глазами. Распахнул дверцу и как-то так ловко подпихнул Шахова, что тот мгновенно переместился на соседнее сиденье.

— Добрый день, Леонид Иванович! Куда прикажете доставить?

— Ты кто?

— Леху подменяю. Не извольте сомневаться.

— А что с Кленовым?

— Живот схватило. Похоже на аппендицит. На операцию его отправили.

Пока они вели нелепый разговор, на заднее сиденье уселась раскрашенная девица и с ней второй молодой человек, и еще один парень снаружи придерживал дверцу, в которую мог спастись Шахов. Он видел только костистую руку на стекле.

— Чего уж теперь, Леонид Иванович, — утешил новый водитель. — Довезу куда-нибудь.

Выехали на Садовое. Девица сзади давилась припадочным смехом, а ее кавалер зачем-то почесал Шахову затылок.

Его охватил мистический ужас, и впервые он пожалел, что не завел телохранителей, как делают все уважающие себя люди. С другой стороны, если им действительно заинтересовались те, на кого по поручению папани намекнула Катерина, то при чем здесь телохранители? Иной вопрос: почему заинтересовались? И не им одним, а его связкой с Поюровским. Почему? Квебеков, Архангельский, Шерстобитов — это все креатура человека, чье имя всуе вообще не стоит лишний раз поминать, да и кто знает его настоящее имя. Во всяком случае, не Шахов. Это иной уровень, иные сферы, ему туда не надо. Он и так достаточно высоко поднялся, но все-таки — не туда. Там, где правит главный Пахан, люди попросту растворяются в воздухи бесследно, как пыль над океаном. Конечно, там навар погуще и власти побольше, неограниченной власти, но стоит ли ради этого рисковать. В сущности, много ли надо нормальному человеку для счастья: пару, другую миллионов на банковском счету, чтобы не беспокоиться о завтрашнем дне. Он полез за сигаретами, но сидящий за баранкой парень его урезонил:

— Не-е, курить нельзя, Леонид Иванович. Мы здесь все некурящие.

Сзади второй добавил:

— Кланя, сделай укол, чтобы не шебуршился.

— Какой укол, вы что?! — Шахов обернулся и увидел, что раскрашенная стерва, шало улыбаясь, тянется шприцем к его шее.

— Эй-эй, зачем это, зачем?! — завопил он, вжимаясь тучным телом в боковую дверцу. — Вы что, ребята?!

Кто приказал?

— Цыц! — рявкнул водитель. — Рулить мешаешь…

Да ты не трусь, Леонид Иванович, больно не будет.

Они как раз притормозили на светофоре на съезде к Киевскому вокзалу. Кошмарная ситуация: среди бела дня, на виду у всего города какая-то уголовная шваль глумилась, убивала солидного человека, даже не объяснив причин. Это не укладывалось в сознании, этого просто не могло быть. Но уже его обхватили сзади сильные руки, прижали к сиденью, и он ощутил будто комариный укус в шею.

— Кланя у нас мастерица, — успокоил водитель. — Ничего, сейчас полегчает, дружок.

Действительно, стало полегче. Широкая солнечная площадь, перегруженная автотранспортом, на миг поднялась на дыбы, крутнулась и тут же опустилась на место. Шахов не утратил способности видеть и слышать, но туловище огрузнело, будто накачанное дымом. И пошевелиться не осталось сил. На лицо выкатилась глупая, блаженная улыбка. Ужас растаял без следа, беспокоило лишь странное ощущение, что его опустили в тазик с теплой водой. Он догадался, что ненароком обмочился со страху, но это скорее смешно, чем стыдно.

Водитель скосил на него веселый блистающий наркотический взгляд:

— Видишь, Леонид Иванович, а ты боялся. Скоро доедем, и все будет о'кей.

— Куда едем? — прошамкал одеревеневшими губами Шахов.

Ему не ответили. Девица сзади квохтала так, словно ее насаживали на вертел. Водитель недовольно пробурчал:

— Угомонитесь, пацаны! Не можете потерпеть, что ли?

— Утерпишь с ней, — пробасил его приятель. — Она же чумовая.

— Ой, Вовочка, ну пожалуйста, ну один разок, — стонала девица. — Ой балдею, не могу!

— Извращенка, — без осуждения объяснил Шахову водитель. — Наловчилась со жмуриками кончать. Тебя тоже скоро трахнет.

— Ой трахну, — прогудела девица в ухо Шахову. — Пухлянчик такой! Еще как трахну! Провожу до самого пенечка.

За окружной дорогой Шахову показалось, что он задремал, и приснился ему сладкий, заревой сон. Сонощущение, сон-греза. Во сне он занимался любовью с заполошной дикаркой на заднем сиденье «тойоты», но это было давно, в другом тысячелетии, когда он был молодой, желанный для многих. У него кудри вились, как у тигренка, и мышцы поскрипывали в такт погружению в сочную женскую плоть. Такой сон дорогого стоит. Но пробуждение было вялым, хотя и безболезненным. Они пилили через лес по грунтовой дороге, и солнце слепило ему правый глаз. Тот, кто за рулем, спросил участливо:

— Ну как, Леонид Иванович, очухался?

Шахов поерзал на сиденье: тело подчинялось, но голова по-прежнему была в дыму. Покосился назад: парочка сидела обнявшись и ответила ему в четыре пристальных глаза. Девица, с размазанной по щекам косметикой, будто догадалась, о чем он грезил, томно мяукнула:

— Потерпи, пухлянчик, скоро я тобой займусь. Порадуешься напоследок.

— Нет, Кланюшка, — возразил кавалер. — Не надейся. Этого тебе не отдадут.

Въехали в ворота и покатили по территории дачи, пока не приткнулись носом к деревянным пристройкам. Водитель и его напарник помогли ему выбраться из машины, поддерживая под локотки, довели до дровяного сарая и впихнули внутрь. Дверь за спиной захлопнулась.

На нетвердых ногах, держась рукой за косяк, Шахов огляделся. Под потолком на шнурке болталась тусклая лампочка, освещая нехитрое убранство помещения: земляной пол, устланный соломой и черными пластиковыми мешками, на стенах орудия крестьянского труда — косы, серпы, лопаты, грабли, — как на выставочном стенде, в углу здоровенная бочка, перехваченная медными обручами, посредине — деревянный стол, покрытый клеенкой.

Лучше бы он не просыпался.

За столом сидели двое мужчин, одного он сразу признал, хотя прежде никогда не видел. Он слышал о нем, и то, что говорили, полностью совпало с тем, что открылось его глазам. У этого человека была характерная внешность — круглый обритый череп с высоким лбом, смуглое, в черноту, лицо с правильными, четкими линиями, и одет он был в рубашку с галстуком и красный пиджак, как одеваются биржевые игроки; но все это потеряло всякое значение, когда Шахов столкнулся с прямым суровым взглядом и ощутил движение мрачной силы, объявшей его, спеленавшей, погрузившей в оцепенение. Это был, конечно, Никита Архангельский, никем иным он не мог быть. Второй мужчина рядом с ним казался совершенно неприметным, бросались в глаза лишь его тяжелые, массивные руки, упертые локтями в стол и сложенные домиком, как у премьер-министра на выборах.

— Проходи, Ленечка, — позвал Никита, брезгливо оттопыря пухлую губу. — Мы тебя надолго не займем.

На подламывающихся ногах Шахов добрался до стола и плюхнулся на табурет.

— Собой-то управляешь? — спросил Архангельский. — Или взбодрить?

— Вполне управляю, вполне, — заискивающе забормотал Шахов, каким-то не своим, писклявым голоском. — Ваши ребятки, Никита Павлович, вкололи чего-то, но уже прошло, совсем прошло. Я в полном порядке, спасибо!

Он старался увильнуть от пронизывающего взгляда чудовища, но это ему не удавалось. Он был скован незримой стальной цепью.

— Видишь, Хорек, — улыбчиво обратился Архангельский к своему напарнику. — Узнал. Они меня всегда узнают. Даже не пойму, в чем дело… Ладно, Леонид, подписывай бумаги, и закончим на этом.

Спустя глаза, Шахов увидел, что на клеенке действительно лежат какие-то документы, с четкими грифами и штемпелями. Пребывая в полуобморочном состоянии, он все же сообразил, что подписывать нельзя, это ловушка, подпишешь — и адью. Но как не подписывать, если требуют.

— Прочитать бы… — попросил нерешительно.

— Читай, кто тебе не дает.

— Но вы не рассердитесь?

— Читай, читай. Пять минут туда-обратно — какая разница. Верно, Хорек?

— Грамотный больно, — буркнул Хорек и с хрустом переломил ладони, сложенные домиком. От этого хруста у Шахова в мозжечке ответно скребануло. Он поднес бумаги к лицу, ловя свет от лампочки, с трудом вчитался в текст. По первому документу он переводил в дар какому-то Евлампию Захаровичу Пешкову пятикомнатную квартиру в Столешниковом переулке, второй документ представлял собой безупречно оформленную доверенность на номерной счет в Швейцарском банке, третья бумага была ничем иным, как его собственным коротеньким завещанием. Там было сказано:

"В моей смерти прошу никого не винить. Другого выхода у меня нет. Прости, Катерина. Береги детей. Твой Леонид.

Число".

Шахов протер ладонью глаза, прочитал еще раз: нет, все в порядке, ничего не напутано. Глубокое отчаяние, подобное сердечной судороге, овладело им.

— За что?! — спросил он как можно тверже. — В чем я виноват? Объясните, пожалуйста.

— Как за что? — удивился Архангельский. — Погулял и хватит. Другие тоже погулять хотят. Подписывай, Леня, не тяни волынку. У нас ведь время ограниченное.

— Так не бывает! Вы с ума сошли!

Тот, кого звали Хорьком, еще раз хрустнул костяшками пальцев. Заметил с любопытством:

— Щебечет пташка!

— Ну да, — согласился Архангельский. — Наел буркалы, потому и щебечет… Что с тобой, Леонид? Закона не знаешь?

— Какого закона?! — в исступлении Шахов попытался встать, но широкая длань Хорька придавила его к табурету.

— Будешь дрыгаться, — вразумил Архангельский, — помирать долго придется. Подписывай, Леня, зачем тебе лишние хлопоты.

— Устройте встречу с боссом, — взмолился Шахов. — Вы не понимаете, это какая-то роковая ошибка.

— У нас не бывает ошибок. Это ты ошибся, Леня, когда связался со шпаной. Наследил, папу потревожил.

Головой надо было думать, а не жопой.

— Какая шпана? Какой папа?

Тот, кого звали Хорьком, осторожно сдвинул бумаги в сторону, захватил Шахова за загривок и с размаху ткнул носом в стол. Прыгнули до неба золотые снопы огня. Кровь и сопли оросили грудь. Сквозь розовый туман он смутно различал лица. Шахов понимал, что все кончено. Если бы еще не предательский укол в машине, выкачавший всю волю! Стройной чередой пронеслось перед слезящимися глазами все, что оставлял на земле: богатые хоромы, накрытые столы, женские ляжки, три дочурки, ливрейный лакей Данила со своим "данке шен", кусты белой сирени, дымный полумрак Сандунов, тягучий шорох рулетки, — все мелькнуло и рассыпалось на блескучие фрагменты. Игра сделана, господа.

Осталась шариковая ручка в вялой ладони да три галочки на документах — крохотный следок перед вечностью.

— Ну! — рыкнул Архангельский, вонзая сквозь летящую мишуру черные стрелы неумолимой судьбы. — Подписывай, гаденыш! Не испытывай моего терпения.

Оно не беспредельно.

Шахов зарыдал и так, плача, подмахнул одну бумагу, вторую, над третьей, над завещанием, помедлил.

Вдруг мозг озарила спасительная догадка.

— Никита Павлович, но ведь нужен нотариус! Без нотариуса недействительно, не имеет юридической силы.

— А это по-твоему кто? — успокоил Архангельский, ткнув пальцем в Хорька. — Чем не нотариус?

Хорек бухнул кулаком в литую грудь.

— Не сомневайся, гнида. Пиши!

И все-таки Шахов устроил маленькую подлянку: на завещании расписался криво, изменил факсимиле — последний акт сопротивления. Архангельский это заметил.

— Химичишь, Леонид? Бизнесмен, депутат. Нехорошо, стыдно… Ладно, давай ложись!

— Куда ложиться?! Зачем?!

Тут же он увидел — куда. Похохатывая в усы, Хорек стащил его с табуретки и швырнул на полиэтиленовые мешки с такой легкостью, будто в нем не осталось никакого веса. Под голову подкатил деревянный чурбак.

Никита Архангельский наступил ему ботинком на поясницу, прижал к полу. Шахов пытался подглядывать одним глазком, отчего больно свело шею. В руках нотариуса невесть откуда взялся большой топор с просторным, сияющим лезвием, каким рубят мясные туши в подсобках. Рядом с чурбаком, тоже будто само собой, возникло эмалированное ведро.

— Поаккуратнее, Хорек, — раздалось словно с небес. — Не набрызгай, как в прошлый раз.

— Постараюсь, барин! — гоготнул палач.

— Мамочка! — пропищал Шахов. — Да что же вы делаете, господа?! Да разве так можно?!

Увидел, как серебристая дуга обрушилась на затылок. В мгновение ока его робкая душа выскользнула в открывшуюся дыру, порхнула под потолок, закрутилась, забилась, обжигаясь об лампочку. Голова Шахова, секунду зависнув на полоске кожи, ловко скакнула в ведро, туда же схлынула тугая струя темноватой крови, запенилась, взбугрилась, обретая множество жизней вместо одной.

— Ну как? — похвалился Хорек, обтирая лезвие топора пучком соломы.

— Лепота! — похвалил Архангельский. — Умеешь, если захочешь.

— Я чего понял, Никита. Главное, не пить перед работой. Даже кружка пива влияет. Уже цепкость не та.

— Хорошо, что понял, — сказал Архангельский.