"Гражданин тьмы" - читать интересную книгу автора (Афанасьев Анатолий Владимирович)

6. ОПЯТЬ ТУРКИ

Мосол привез меня в дачный поселок на двадцатой километре Калужского шоссе. У него была страсть менять машины и водителей чуть ли не каждый день, и на этот раз мы ехали в симпатичном желтеньком «Седане», за баранкой сидел незнакомый башибузук. Видимо, он был глухонемой, потому что Мосол разговаривал при нем совершенно свободно. Пока я звонила, он пару раз приложился к бутылке и заметно закосел, что было на него непохоже. Обычно водка его не брала, он только разбухал, наливался розовым соком, и бешеные очи проваливались внутрь черепа. А сейчас развезло. Он был в каком-то умильно-сладковатом настроении, как в сиропе. Лапал меня на заднем сиденье, но тоже как-то по-домашнему, без азарта. Повторил несколько раз, что товар сделал ноги и босс чрезвычайно доволен. В частности, и мной. Теперь мне, возможно, светят премиальные. Я не стала интересоваться, что это такое — премиальные, попросила его угомониться:

— Геннадий Миронович, мы не одни. Неужели нельзя вести себя прилично?

— Расслабься малек, — рокотал он. — Никто тебя не тронет, любому пасть порву, поняла, нет?

— Ага, — усомнилась я. — У вас, наверное, таких, как я, десятки. Только для забавы. Серьезных чувств вы, Мосол Миронович, не испытываете.

— Не-е, падлой буду. — Он вдруг посерьезнел, убрал лапы. — Ты особенная. Не токо я заметил. Из тебя, Надь, вполне возможно, центровую слепят.

— Объясните ваши непонятные слова.

— Чего непонятного? Центровой в бизнесе, как законник. Неприкосновенный. Со всеми полномочиями. Сходняком коронованный.

— Чем же я могу заслужить такую честь?

— Вопрос с закавычкой. Скоко пользы принес общему делу, стоко и получишь. Оценка идет по многим статьям. Но главное, конечно, поручители. Поручиться должны те, кому воры доверяют, не фраера. Причем кровь слить в залог.

— Вы, Мосол Миронович, немного выпивши, потому несете бог весть что. Откуда у бедной девушки такие поручители?

— Найдутся, Надь. Не трухай, найдутся. На смотринах не оплошай, а там видно будет.

Меня мутило от перегара, которым он дышал, и от его сивой рожи, и оттого, что опять шел разговор, в котором не понимала ни словечка. Но должна была соответствовать. В одном Мосолушка прав: у бизнеса и у урок общие законы. И там, и там, если догадаются, что только прикидываешься своим, — разорвут всей стаей.

К загородному особняку подъехали около полудня, когда ослепительное июльское солнце прокалило землю до какой-то почти яичной желтизны. Глухонемой водила покатил машину в каменный гараж, а мы с Мосолушкой чин чином, под ручку взошли на крыльцо двухэтажной виллы. Вор в законе, заметно нервничая, дал последнее наставление:

— Ты это, Надь… Ежели чего, гляди на меня. Подмигну правым глазам, значит, все путем. А вот так пальцами сделаю, значит, соображай. Поняла, нет?

— Еще бы! — сказала я.

В гостиной — батюшки светы! — ждала такая компания, что я обомлела. Вся Анталия сюда перебралась. Незабвенный черноокий, с жирным пузом Дилавер, кривоногие янычары Эрай и Хаги, а уж с ними сама кудрявая, розовощекая пышка Вагиночка с бокалом в руке. Не хватало, пожалуй, только ее муженька Вани Гуревича, не удивлюсь, если тоже подскочит на огонек. Увидев меня, все так заржали, будто цирк приехал. Вагиночка кинулась ко мне, затискала, затормошила, да с такой страстью и напором, что от ее визга и щипков померещилось, напала целая толпа.

— Ах сюрприз, ах сюрприз! — вопила ненормальная. — Ну что, рада, счастлива?! Видишь, кто явился? Видишь, кто по тебе истосковался?

Истосковавшийся Дилавер, господин мой, лучезарно улыбаясь, как подпаленный блин, поманил меня пальчиком. Одет был не в шорты и маечку, как привык, а в строгий европейский костюм и истлевал в нем от жара. На о пальчик я не отреагировала, напротив, сразу дала ему урок хорошего тона. Может, это не моя территория, но и не его тоже.

— Любезный Дилавер, конечно, приятно снова вас к деть, но у меня теперь другой повелитель, вот, познакомьтесь… Геннадий Миронович Шатунов…

Вагина опять заржала, и турки ритуально захлопал себя по ляжкам. Оказывается, "Генку все знают, он давно в колоде", и знакомить никого ни с кем не надо, а лучше поскорее поднять бокалы за счастливую встречу. Мосол толкнул меня в бок, на уголовной роже проступила почтительная улыбка. Всеобщее братание, милый розыгрыш большие люди принимают в свой круг несмышленыша о наставляют на путь истинный. Все они хитрили, но каждый на свой лад. Каждый держал в кармане заточку с собственным набором. Но из них я никого не боялась, если не считать Вагиночку. Она самая опасная здесь. И турок, и Мосла, и меня, грешную, она использовала как хотела трахала во все дырки. Но только, наверное, не все об этом догадывались. Я догадывалась, потому что была женщиной, и знала, как легко обломать рога практически любому мужику, но ведьму остановит лишь осиновый кол, вбитый в грудь. Господи, совсем недавно я считала ее подругой… Гордилась ее дружбой. Бесится от похоти, так что с того? С кем не бывает при муже-импотенте… Сочувствовала ей. Верила ее причитаниям: "Мой Ванечка без меня пропадет, он как дитя малое! Как мы все одиноки, Надин, как одиноки!"

Дилавер, насупившись, поднял бокал. Жирные миндалины глаз излучали суровую доброту.

— Госпожа Надин, душа моя… Помнишь, как читал Пушкин под небом Анталии? Ты читал, я слушал. Потом я читал, ты слушал. Нам было хорошо, не так ли, дорогая?

— Истинно так.

— Давай не омрачать встречу. Про твой успех нам все известно. Твой счет вырос в банке. Гену хочешь себе взять, бери Гену. Про нас думают, дикий народ, женщин за собак держим. Все врут гяуры. Настоящий турок — сердечный турок. Женщину ценит как музыку, как красивый ковер. Впереди тебе трудный тет-а-тет с одним человеком. Давай выпьем вина за твою удачу. Это тост. За тебя, Гена, тоже пью. Надин себе забрал, не жалко. Потом опять отдашь. Друзья познаются в беде, у русских говорят. Пей, Гена, до дна. Госпожа Надин на всех хватит.

Пока он говорил, Эрай и Хаги важно согласно кивали, верные болванчики, стиснув Вагиночку с боков, опасаясь, что вредный Мосол и ее отнимет. Сама опять чуть не лопнула от сдерживаемого смеха. Чт-то на нее сегодня смехунчик напал. Я поблагодарила Дилавер за лестные слова и выпила вместе со всеми. Мосол выпил вина, хотя и с брезгливой миной: водки не было. Шепнул мне на ухо:

— Молодец, Надюха. Нормально врезала обезьяне. Сказал негромко, но слышали все — и как-то странно на него посмотрели. Как на покойника. Никто никуда не спешил, сидели перед камином, где потрескивали декоративные поленья. Будто кого-то ждали. В тишине ангел пролетел. В комнате были лепные потолки с ангелочками, на полу — зеленый ковер. Мебель обычная, примерно тысяч десять баксов за гарнитур. Итальянская. Фирма «Монако». В окно ломилось солнце, не сочетающееся с камином. Ляка сказала:

— Надюш, прости, что так получилось. Наверное, на меня обижаешься, но поверь, иначе было нельзя. Я не пряталась, но ты должна была справиться сама. И справилась отлично. Но рисковать мы не могли. Игра крупная, когда-нибудь сама все поймешь. Не хмурься, прошу тебя. Все хорошо, дитя мое. Теперь опять будем вместе.

— С чем я должна была справиться? С Иванцовой?

— С Иванцовой в том числе. И еще доказать, что в тебе не ошиблись, просчитали правильно. Ты же не думаешь, что это случайный выбор?

— Я ведь просила оставить меня в покое, — лишние слова, но вырвались помимо воли.

Вагиночка улыбнулась покровительственно.

— Конечно, просила… Я помню… но разве нас кто-то спрашивает, милочка? И меня никто не спрашивает. В большом бизнесе приходится делать то, что нужно. Или оказываешься на помойке. Третьего не дано.

— Почему выбрали меня?

— Решают специалисты. Для той роли, какую тебе дали, Необходимо сочетание многих качеств, честно говоря, я в этом вопросе тоже не Копенгаген. Алчность, молодость, внешние данные, повышенная живучесть, ум — короче, целый букет. Все это у тебя есть. За тебя, родная!

О как мне хотелось выплеснуть рюмку в похотливую светящуюся материнской нежностью рожу! Но я этого не сделала. Чокнулась с ней, и с Дилавером, и с кривоногими, и с любезным Мосолушкой.

— На теперь подарок, — во всю черноту размаслился Дилавер, — Бери, лубовь моя.

Протянул сафьяновую коробочку, я открыла: точно такие же золотые часики, какие подарил в Анталии.

— Прозит, — поклонилась я, — Буду коллекционировать, У вас щедрое сердце, господин мой.

— Турецкая дешевка, — ревниво заметил Мосол, и опять все присутствующие посмотрели на него странно. Ляка сказала:

— Прошу прощения, господа, мы с Надин покинем вас ненадолго, потом, надеюсь, продолжим пир в более уютном месте.

Кивнула мне — и я потянулась следом. Мужчины проводили нас понимающими взглядами.

Идти пришлось недалеко — на второй этаж и налево. Роскошно обставленный дачный кабинет в дизайне «Санта-Барбары». У окна высокий солидный мужчина в светлом летнем костюме. Лицо в тени, но я его сразу узнала — Гай Карлович Ганюшкин. Он пошел нам навстречу, дружески обнял Вагину, чмокнул в щеку.

— Погуляй пока, Елочка, сделай милость. Мы с девочкой малость побеседуем наедине.

По недовольной гримасе я поняла, Вагина не ожидала, что ее так бесцеремонно выставят.

— Как угодно, Герник, но я думала…

— Не думай, дорогуша. — Магнат усмехнулся одной щекой. — За тебя уже подумали.

Какая-то особая издевка таилась в его словах и учтивом тоне. Вагина вспыхнула, развернулась и вылетела из кабинета.

— Ишь ты, — сказал Гай Карлович, обращаясь уже ко мне, — Она думала. Интересно, каким местом? Удивительно бесцеремонная особа, вы не находите, Надин?

— Нет, не нахожу… Почему она назвала вас Герником? По-моему, вас зовут Гаем Карловичем.

— По-разному зовут. Не забивай голову ерундой. Садись сюда, на пуфик, чтобы я мог получше разглядеть… Скажи, детка, ведь мы, кажется, встречались? Помню-помню эти пухлые губки и ясные глазки… Приятно, когда молодая умеет себя подать. Этому в школе не научат.

— Благодарю, синьор Герник.

— Надюшик, девочка ты умненькая, битая, поэтому давай прямо к делу. Извини, ни на что другое сейчас времени нет. Может в другой раз… У тебя, кстати, какое образование?

— Высшее. Диплом ВГИКа. Режиссер и актриса в одном лице.

Ему ответ понравился, и вообще я ему нравилась, я это заметила еще при первой встрече. Но это ничего не значило. Для таких людей, как Ганюшкин, эмоции не имеют значения. Тем более все, чего душа пожелает, они получают без труда. В этом их сила и слабость. Слабость крупных хищников заключается в том, что от постоянного пресыщения им иногда лень лишний раз щелкнуть челюстями.

— Круто, — одобрил он. — Режиссер. Кто бы мог подумать! С дипломом — это тебе Гарик Рахимов удружил?

Сердце захолонуло: знает про Гарика, знает про меня все, значит, крепко заглотнул. Видно, это не тот случай, когда лень щелкнуть челюстями.

— Гарик, да… Но я сама всегда мечтала стать режиссером.

— Вот и отлично. Вот мы и снимем киношку с твоим участием. Но придется напрячь силенки. Не дай бог оступиться, сценарий ювелирный. Что-то хочешь спросить?

По привычке я уже отметила некоторые его особенности, за которые можно зацепиться. Например, внешность. Не красавец, конечно, и не урод. Холеный мужичонка с едва намечающимся брюшком. Морда скорее приятная, чем отвратная, если бы не носяра. Нос приметный, с подвижными, как цветочные лепестки, ноздрями, чуткий, как у насекомого. Наверное, именно энергичный носяра лучше всего отражал его характер. А характер такой, что случайно зацепишься — обдерешься до крови. Ну, это уж у них общее, родовое, у всех победителей жизни. Это мы всегда учитываем.

— Гай Карлович, раз уж оказали мне честь, — я смущенно потупилась, — раз приняли участие… Позвольте признаться чистосердечно?

— Ну?

— Вы мой герой. Гай Карлович, мой жизненный идеал, для вас я готова на все. В самых смелых мечтах не могла представить, что когда-нибудь буду сидеть вот так запроса рядом с великим человеком. И мне очень страшно, что я не сумею угодить.

Обычно на такие невинные девичьи признания они клюют безотказно, но этот, похоже, был чересчур умнее, чем я предполагала. По свекольной морде пробежала тень смеха, носяра дернулся вверх-вниз, как поплавок.

— Не мели чепуху, красавица, это необязательно… Лучше запомни, что скажу. Главная твоя задача — загарпунить Громякина. Намертво. Чтобы не ворохнулся. Это трудно, понимаю. Он человек ломаный, дурной. Даже говорить о нем как о человеке не совсем верно. Животное, чудовище. Но он нам нужен. Мы на него сделали ставку, вложили средства. И ты должна его приручить. С помощью подруги, разумеется. Справишься?

— Приручить Громякина — это как? В постель уложить, что ли?

— В постель — мало. Надо, чтобы кормился из твоих рук. Честно говоря, я была поражена.

— Гай Карлович, вы серьезно? Может, вы меня с кем-то путаете? Я обыкновенная московская путана. С какой стати он вдруг будет, есть из моих рук? И потом — у него есть Иванцова. Я ей в подметки не гожусь.

Ганюшкин недовольно сдвинул брови, носяра поник.

— Не умствуй, Надя. Каждый солдат должен знать свой маневр. Иванцова — это Иванцова, ты — это ты.

— Есть другая народная мудрость: всяк сверчок знай свой шесток.

— Ты не сверчок, Надин, а результат научного отбора. Ошибки нет: зверюга на тебя среагировал. Пока вяло, но импульс есть.

— Откуда известно?

— Наводил справки о тебе. Кто, откуда? Чем болела? Есть и другой красноречивый фактор. Шуганул двух любимых петушков. Неделю к ним не прикасается.

— А к Иванцовой?

— Не дерзи, Надя, если хочешь, к Иванцовой тоже… Повторяю, Громяка нам нужен в товарном, упакованном виде. И как можно скорее. Раз уж помянула свою подругу, скажу, Иванцова не справилась. К сожалению, придется ее наказать. Надеюсь, с тобой этого не случится.

Он сидел так близко и был такой тихоголосый, домашний рассудительный, и все же от него веяло ужасом, как из преисподней.

— По ряду причин, — продолжил наставительно, — с Громякой мы не можем использовать более действенные, активные способы сотрудничества. Поэтому, Надя, прошу тебя, не сорвись. Глупо сломаться в начале блестящей карьеры, которая перед тобой открывается. Согласна?

— Да, но… Что все-таки я должна сделать?

— Пока войти в доверие, стать незаменимой — иными словами, занять место Иванцовой. Дальше видно будет. Успокойся, тебе помогут, у тебя будут консультанты и все прочее, что необходимо. Вся современная наука любви к твоим услугам. Со всеми ее самыми изощренными приемами.

Магнат поднялся на ноги, взглянул на ручные часы. Аудиенция закончена.

— Гай Карлович, можно последний вопрос?

— Говори.

— Даже два.

— Быстрее, Надя, спешу.

— Туркам я подчиняюсь или нет?

— С этого дня ты подчиняешься лично мне. Но слушаешься всех. Улавливаешь тонкость?

— Улавливаю… Гай Карлович, Иванцова — моя школьная подруга… Пожалуйста, скажите, что с ней?

— Ты же ее недавно видела?

— Да, но вы сказали, придется наказать.

— А-а, ты вон про что… — Неожиданно Ганюшкин перестал спешить и опустился обратно в кресло. Больше того, посадил меня к себе на колени, нежно обняв за плечи. — Хорошо, удовлетворю твое вполне понятное любопытство. Сейчас вместе проведем маленький научный опыт Ну-ка, признайся, как относишься к Гене Шатунову?

— К Мослу? Как к нему можно относиться? Животное, оно и есть животное.

— Ая-яй, Наденька, стыдно. Зачем же спала с этим животным?

— От страха, Гай Карлович.

— Что-то ты непохожа на трусиху… Ну да ладно… Геночка обидел наших турецких братьев, сама была свидетелем. И вообще последнее время ведет себя вызывающе, задирает хвост… Нет-нет, не волнуйся, ничего страшного, мы давно отказались от варварских методов воздействия — пытки и прочее. Пожалуйста, смотри внимательно.

Я не заметила, как в пальцах у него оказался дистанционный пульт, и лишь увидела, как вспыхнул экран телевизора, стоящего у противоположной стены. Изображение было четким, но беззвучным. Маленькая комната с операционным столом и разными приспособлениями, на столе лежал Мосол, к его голове подведены провода от каких-то приборов. Вокруг суетились трое мужчин в белых халатах, что-то налаживали, подключали, возможно, готовились к операции. Сцена напоминала кадры из популярного штатовского сериала "Скорая помощь", который я недавно смотрела. Один знакомый гинеколог (не любовник, а именно врач) как-то сказал, что эту мыльную медицинскую оперу российские врачи воспринимают как суперкинокомедию, не уступающую фильмам Чарли Чаплина. У Геннадия Мироновича глаза вытаращенные, как у человека, который ушел под воду и понимает, что вынырнуть не успеет.

— Что с ним делают? — спросила я почему-то шепотом.

— Ничего. — Гай Карлович нежно помял мои груди. Я не сомневалась, что ему приятно. — Все, что надо, они уже сделали.

И действительно один из медиков освободил голову Мосла от путаницы датчиков, второй скинул ремни, которыми тот был примотан к столу. Ошарашенный Мосол слез со стола, неуклюже раскачивался. Ближайший врач поводил перед его лицом ладонью. Мосол скривился в неуверенной улыбке.

Гай Карлович отключил изображение.

— Ну, как тебе?

— Ничего не поняла. Ему вкололи наркотик?

— Мелко мыслишь. Надежда Егоровна. Старыми категориями. Его изменили.

— Как изменили? Отрезали что-нибудь?

— Ах, Надин, какая же ты непонятливая девочка! Ладно, сейчас увидишь, — спихнул меня с колен довольно бесцеремонно, потянулся к телефону, снял трубку и, не набирая никакого номера, распорядился:

— Подайте сюда Мосолушку. — Энергично потянул носом, потер руки. В непроницаемых глазах такое выражение, будто нанюхался кокаину. — Любопытное ты существо. Надежда Егоровна.

— В каком смысле?

— Увидеть такое — и даже бровью не повести! В твоем-то возрасте… Неужто ничего не почувствовала?

— Что я должна почувствовать?

— Ну не знаю — жалость, страх, содрогание душевное. Все же — э-э — сожитель.

— Не понимаю. Гай Карлович, чего от меня ждете?

— Ничего не жду, ровным счетом ничего. Но вижу, с Громякиным справишься. И не только с Громякиным, да?

Отвечать, слава богу, не пришлось. Отворилась дверь, и робко, боком втиснулся в кабинет Геннадий Миронович. Первое, что бросилось в глаза, от его привычной раздвоенности не осталось и следа. Теперь это была однозначная определенная личность, без внутренних метаний, с каким-то неожиданно появившимся прилизанным хохолком на голове. Без всяких закидонов и амбиций. Лох. Человек доисторического времени, когда существовали бесплатные туалеты. И голос новый, чуть ниже тембром, басовитый и заискивающий.

— Звали, барин? — спросил, скользя туманным взглядом куда-то в заоконное пространство. У меня по коже пробежали мурашки.

— Звал-звал, — благодушно отозвался Ганюшкин, подойдя к страдальцу ближе. — Как зовут тебя, помнишь?

— Мослом Мословичем, ваше высокоблагородие.

— Верно… Ну-ка, открой рот.

Геннадий Миронович послушно вывалил язык, и магнат зачем-то подергал его зубы. Потом вытер ладонь о белую сорочку Мосла.

— Кому служишь, горемыка?

— Вам, ваше высокоблагородие.

— А еще кому?

— Вот ейтой дамочке, запамятовал, как звать-величать, Простите Христа ради, — ожег пустым и каким-то влажным взглядом, от которого меня замутило. Преданный пес не смотрит жалобней.

— Опять верно, — похвалил Ганюшкин. — Теперь докажи, как любишь свою хозяйку.

С утробным урчанием Мосол повалился на колени, подполз к пуфику и облизал мою туфлю, при этом крепко зажав в ладонях щиколотку.

— Почеши его за ухом, почеши, — улыбчиво посoветовал Ганюшкин. — Они это любят.

— Гай Карлович, вам нравится превращать людей в мошек? — спросила я холодно.

— Зачем превращать? Они и есть мошки, дорогая.