"Борис Зеленский. Нимфа с Литейного (Журнал "Фантакрим-MEGA")" - читать интересную книгу автора

поручика лежала сотенная ассигнация, единственная примета той февральской
ночи в Зеленом зале...
За трое суток до начала знаменитого перехода через Сиваш и штурма
Турецкого вала Алексей Дмитриевич высадился в окрестностях Севастополя с
рыбацкой фелюги. Город напоминал больного в горячке. По ночам стреляли.
Гвардия доблестно надиралась в кабаках, шкурой чувствуя приближение
красных. Измученные, усталые люди, бежавшие от большевиков в Крым и
осевшие на побережье, ждали погрузки на пароходы, чтобы переплыть Черное
море, где сиял золотом минаретов благословенный Константинополь и от
которого рукой было подать до столицы тогдашнего мира - Парижа.
Спускаясь извилистой и узенькой улочкой вниз к порту, где недалеко от
набережной притулился скособоченный домишко и где уже ждали на
конспиративной квартире, Алексей профессионально оценивал возможность
уличных боев и пришел к выводу, что город долго не продержится. Его взгляд
задержался на дореволюционной вывеске "Конфекцион и колониальные товары
господина Шуазена" - он заметил знакомый силуэт, пленительные очертания
которого будоражили бывшего поручика по ночам. Он встретил пленительное
тело, которое не могли замаскировать ни безобразное платье с оборками, ни
высокие ботинки.
- Татьяна Андреевна! - закричал Алексей, забыв о своем нелегальном
положении.
Баронесса обернулась и грациозным движением поправила оборки.
- Алексей Дмитриевич, вы? Какими судьбами?
- Где же мне быть, как не подле вас? - галантно приподняв канотье,
улыбнулся Каштымов. - Позвольте ручку!
Баронесса позволила. Распаляясь, Алексей заговорил быстро и трепетно,
боясь, что любезная Татьяна Андреевна исчезнет снова и не дослушает всего,
что накопилось у него на сердце за эти четыре года разлуки:
- Милая моя Танюша, сколько месяцев страдало мое бедное сердце, не зная
ничего про вас, сколько раз я пытался свести счеты с жизнью, разуверившись
в жизни и отчаявшись снова повидать вас! Но в эти тягостные для меня
минуты я вспоминал ваш талисман, он поддерживал мое существование, как
якорь на поверхности житейского моря, не давая налететь на рифы тоски и
бесцельности...
- Полноте, голубчик, - растрогалась баронесса. В уголках ее изумрудных
глаз заблестели слезы. - Я вижу, вы нисколько не изменились, вы все тот же
галантный поручик, которого привез ко мне кто-то из моих поклонников, -
она окинула оценивающим взглядом влюбленного в нее мужчину и добавила: -
Да, почти не изменились, возмужали только, да морщинки у глаз...
Она легонько провела рукой в перчатке по щеке Алексея Дмитриевича.
- Теперь вижу, что глаза твои, Алеша, не так блестят, как блестели в
Зеленом зале при свете последней свечи...
- Почти четыре года! - вздохнул Каштымов. - И каких года! А вы, вроде,
даже помолодели!
Действительно, Татьяна Андреевна выглядела прекрасно. Будто и не было
для нее этих лет, наполненных до краев классовой ненавистью, порохом и
кровью. Кожа, покрытая золотистым пушком, просвечивала на солнце. Тонкие
пальчики, талия, как у гимназистки, и высокая грудь - все оставалось
таким, каким он запомнил в ту ночь.
Вот только взгляд. Взгляд у Татьяны Андреевны стал более, скажем так,