"Роджер Желязны. Теперь мы выбираем лица" - читать интересную книгу автора

о минувших несовершенствах, и в течение следующих недель переросло в
сильнейшее недовольство. В отличие от всего прочего, я не очень изменился.
Мое состояние не было вызвано ощущением собственной ненужности здесь, хотя
что-то было и от этого, оно не могло быть и ностальгией, потому что
воспоминания мои были довольно свежими и вполне достаточными, чтобы не
допустить появления каких-либо розовых иллюзий относительно того, что для
Пола было лишь далеким прошлым. Может быть, усиливающаяся чувствительность
к тому, что люди казались чуть-чуть добрее, более умиротворенными,
возбуждала некое ощущение собственной ущербности, словно я умудрился
пропустить какой-то необходимый шаг в процессе цивилизации. Я обычно не
склонен к самонаблюдениям подобного рода, но когда ощущения становятся
достаточно сильными и навязчивыми, они заставляют думать о себе.
Но все-таки, как может человек показать кому-либо свое внутреннее
состояние, а тем более тот, кто кажется карикатурой на себя самого? То,
что я хотел сказать, слишком многозначно, и подобные вещи, на самом деле,
не могут быть переданы словами.
Однако Пол понял все это, понял меня лучше, чем я ожидал. Ибо он
сделал два предложения, и одно из них я немедленно принял, размышляя над
другим.
Вот. Например.
Я вернулся на Сицилию. Я бы сказал, - почти предсказуемый поступок
для человека в моих условиях и в моем душевном состоянии. Кроме
напрашивающихся ассоциаций с попыткой возвращения к детству, я еще узнал,
что это одно из немногих мест в мире пока не пострадавшее от чрезмерного
усовершенствования. Тогда это было для меня в самом подлинном смысле
способом возвращения назад сквозь время.
Я не задерживался в Палермо, но сразу отправился к глубинку. Я снял
уединенный дом, в котором чувствовалось что-то знакомое, и ежедневно по
несколько часов проводил, катаясь на одной из двух лошадей, доставшихся в
придачу к нему. По утрам я спускался верхом на каменистый берег и смотрел,
как накатывается на меня пенящийся и грохочущий прибой. Я проезжал вдоль
мокрых камней-голышей, на которых таяла пена, слушал пронзительные крики
птиц, чертящих над прибоем круги и падающих к нему, вдыхал соленый морской
ветер, следя за игрой ослепительных бликов и теней в панораме
нежно-светлых тонов. Днем или по вечерам, в зависимости от собственного
настроения, я часто катался среди холмов, где хилая травка и кривые
деревца отчаянно льнули к худосочной земле, и влажное дыхание Средиземного
моря, в зависимости от настроения, нагоняло на меня духоту или прохладу.
Если я не засматривался слишком на несколько неподвижных звезд, если я не
поднимал глаз, когда огни транспортного самолета высоко и стремительно
проносились над моей головой, если я не использовал блок связи ни для
чего, кроме музыки, и ездил в ближайший городок не чаще, чем раз в неделю
или около того, за быстро иссякающими запасами, то казалось, что время для
меня повернуло вспять. Казалось, что не только текущее столетие, но и вся
моя взрослая жизнь отступили и растворились в вечном ландшафте моей
молодости. Поэтому то, что произошло потом, не было чем-то необъяснимым.
Ее звали Джулия, и я в первый раз встретил ее в скалистом тупике,
покрытом пышной зеленью, по сравнению с холмами цвета ссадин, среди
которых я весь этот день катался. Она сидела на земле под деревом,
напоминавшим застывший фонтан варенья, к которому прилипли светлые