"Иов, или Осмеяние справедливости" - читать интересную книгу автора (Хайнлайн Роберт)

14

Будьте добры, скажите, почему на свете не существует философской школы мойщиков посуды? Условия для извлечения невинных радостей, связанных с попытками раскрыть нераскрываемое, самые что ни на есть благоприятные. Работа механическая, тело в непрерывном движении, зато от мозга почти ничего не требуется. Я каждый день имел по восемь часов для того, чтобы подыскивать ответы на множество вопросов.

Какие вопросы? Да любые! Пять месяцев назад я был процветающим и уважаемым специалистом, подвизавшимся в одной из самых респектабельных профессий в мире, в которой я разбирался досконально или во всяком случае считал, что досконально. Сегодня же я вообще ни в чем не уверен и ничего не имею.

Поправка: у меня есть Маргрета. Богатство, которое удовлетворило бы любого мужчину, и я не променял бы ее на все сокровища Китая. Но, думая о Маргрете, я прежде всего размышлял о том заключенном мною священном контракте, выполнить который в полном объеме мне было неимоверно трудно. Перед ликом Господа моего я взял ее в жены… но достойно содержать не мог.

Да, я работал, но, по правде говоря, Маргрета содержала себя сама. Когда я нанимался к мистеру Каугерлу, меня не смутили его условия: «минимальная почасовая ставка и никаких надбавок». Двенадцать с половиной долларов в час показались мне в высшей степени заманчивой цифрой; а почему бы и нет: женатый человек в Уичито (в моем Уичито, в другой Вселенной) на эти двенадцать с половиной долларов мог содержать семью в течение целой недели.

Чего я не знал, так это что за двенадцать с половиной долларов нельзя купить даже сандвич с тунцом в нашем же ресторане — заметьте, совсем не фешенебельном, больше того — очень дешевом. Мне было бы куда легче приспособиться к экономике этого странного, но чем-то отдаленно знакомого мира, если бы здешние деньги назывались как-нибудь иначе — шиллингами, шекелями или солями — как угодно, только не долларами. Я ведь был воспитан на том, что доллар — весьма крупная единица измерения богатства. Мысль, что сто долларов в день — минимальная ставка, способная лишь удержать вас на грани нищеты, мне было усвоить нелегко.

Двенадцать с половиной долларов в час, сто долларов в день, пятьсот в неделю, двадцать шесть тысяч в год — и это прожиточный минимум?! Ну так слушайте внимательно. В мире, где я жил раньше, эта цифра представляла собой целое состояние, превышавшее самые смелые мечты алчных.

Привыкнуть к ценам и оплате труда в долларах, которые вовсе и не доллары — вот чего в первую очередь требовала от нас эта дичайшая экономика. Главной задачей было справиться, удержаться на плаву, обеспечить нормальное существование себе и своей жене (и нашим детям, первый из которых по моим подсчетам родится довольно скоро) в мире, где я не имел ни дипломов, ни опыта, ни рекомендаций, ни справок о прежней работе. Алекс, скажи, ради Бога, на что ты годишься?.. Кроме мытья грязной посуды, разумеется!

Я мог легко перемыть стопку посуды высотой с маяк, бесконечно проворачивая в мозгу только один вопрос. Ведь решить его было необходимо! Сегодня я мою тарелки… и даже смотрю на мир с улыбкой… но завтра мне придется ради своей любимой найти нечто куда более высокооплачиваемое. Минимальной почасовой ставки нам никак не хватит!

Вот наконец мы и добрались до главного вопроса: Господи Боже мой Иегова, что означают все эти таинственные знаки и явления, которые ты ниспослал рабу твоему?

Приходит время, когда каждый истинно верующий должен встать с колен своих и поговорить с Господом откровенно и определенно. Боже, скажи, чему мне верить? Неужели это и есть те фальшивые великие знаки и чудеса, о которых ты предупреждал, что посланы они Антихристом, дабы соблазнить даже избранных?

Или же то правдивые приметы наступления последних дней? И услышим ли мы глас твой?

Или безумен я, как Навуходоносор,[61] и все это лишь порождение моего расстроенного воображения?

Если одно из этих предположений верно, значит, остальные два — ложны. Так что же мне делать? Господь всемогущий, в чем я провинился перед тобой?..

Как-то вечером, возвращаясь в миссию, я увидел плакат, который можно было истолковать как прямой ответ на мои моления: «МИЛЛИОНЫ НЫНЕ ЖИВУЩИХ НЕ УМРУТ НИКОГДА». Плакат нес мужчина, а рядом с ним шел ребенок и раздавал прохожим листовки.

Я постарался незаметно проскользнуть мимо них. Много раз в жизни я видел этот плакат и всегда старательно избегал общения со свидетелями Иеговы.[62] Они так непреклонны и упрямы, что поладить с ними невозможно, в то время как церкви, объединенные благочестием, являются, по определению, организацией экуменической.[63] В деле сбора пожертвований, как и в чисто политических акциях, необходимо (конечно, опасаясь ереси как огня) всячески избегать споров по наиболее щекотливым вопросам нашей доктрины. Теологи, готовые спорить до посинения из-за единого слова, — смерть для любой эффективно работающей организации. Как можно привлечь сектантов к полезному труду на винограднике Господнем, если они убеждены, что только их секте ведома истина, вся истина и ничего, кроме истины, и все, кто с ними не согласен,

— еретики, идущие прямой дорогой в ад?

Невозможно! Поэтому мы и не стали их приглашать в ЦОБ.

И все же… вдруг они на сей раз правы?..

А это подводит меня к важнейшему из всех вопросов: как вернуть Маргрету к Богу, прежде чем трубы вострубят и раздастся глас Божий?

Но вопрос «как» связан с вопросом «когда». Теологи — сторонники тысячелетних периодов — сильно расходятся во мнении, когда именно должна вострубить архангельская труба.

Я полагаюсь на научный метод. На каждый спорный вопрос всегда можно дать точный ответ: поглядите в Книгу. Так я и поступил, поскольку, живя в миссии Армии спасения, всегда мог получить экземпляр Святой Библии. Я рылся в ней, рылся, рылся… и наконец понял, почему теологи так разнятся в датировках.

Библия — Слово Господне. В этом у нас не должно быть ни малейшего сомнения. Но Господь не обещал, что читать ее будет легко.

Снова и снова наш Господь и его воплощение, Иисус из Назарета и Мессия, обещал апостолам, что их поколение (то есть люди, живущие в первом столетии новой эры) будет свидетелем пришествия. Кроме того, он многажды обещал, что вернется через тысячу лет… или две тысячи лет, или… еще какое-то время, когда Евангелие овладеет сердцами всего человечества в каждой стране.

Так что же истинно?

А истинно все, если читать правильно. Иисус действительно вернулся при жизни поколения двенадцати апостолов; это свершилось в первую Пасху, в день его Воскресения. Это было первое пришествие, совершенно необходимое, ибо доказало всем, что он действительно Сын Божий и сам Бог. Он вернулся и через тысячу лет и в своем бесконечном милосердии пожаловал детям своим еще один дар — отодвинул час испытаний, вместо того чтобы тут же низвергнуть грешников в огненные глубины ада. Божественное милосердие бесконечно.

Эти даты трудно уяснить, что вполне понятно, поскольку, отложив день расплаты, он не намеревался поощрять грешников грешить и дальше. Потому-то многократно и повторяются четкие, ясные и внятные слова, что он хочет, чтобы каждый из его детей воспринимал каждый день, каждый час, каждое биение сердца как последние. Так когда же наступит конец света? Когда же раздастся глас трубный? Когда придет день Страшного суда? СЕЙЧАС! И не будет никакого предупреждения. Не будет вам дано времени на предсмертное покаяние. Вы должны жить в состоянии благодати постоянно… Иначе, когда наступит час, будете вы повержены в море огня, чтобы гореть там вечно.

Так читается Слово Господне.

И для меня оно звучит как голос судьбы. Не дано мне привести Маргрету обратно к Богу, ибо глас его может раздаться в любой день.

Что же делать? Что же делать?

Для смертного, встретившегося с неразрешимой проблемой, есть только один путь — с молитвой обратиться к Господу.

Так я и сделал; так и поступал день за днем. Молитвы никогда не остаются без ответа. Надо лишь суметь его понять… да и оказаться он может совсем не таким, какого вы ожидаете.

А между тем следовало отдавать кесарю кесарево. Конечно, я стал работать шесть дней в неделю, а не пять (тридцать одна тысяча двести долларов в год!), поскольку каждый шекель был на счету. Ведь Маргрете буквально нечего надеть! И мне тоже. Особенно нужна обувь. Та обувь, которую мы носили, когда грянуло землетрясение в Масатлане, была хороша… для масатланских крестьян. Но она стопталась за те два дня, пока мы раскапывали развалины. Да и с тех пор мы таскали ее, можно сказать, не снимая, и теперь наша обувь годилась разве что для мусорного ящика. Итак, нам необходимы туфли — по меньшей мере две пары каждому: одна для работы, другая для воскресных собраний.

Да мало ли еще что! Я не знаю точно, что нужно женщине, но определенно гораздо больше, чем мужчине. Мне приходилось чуть ли не силой заставлять Маргрету брать деньги и всячески поощрять ее траты на предметы первой необходимости. Я-то мог обойтись одними ботинками да парой холщовых штанов (свой единственный выходной костюм я берег). Однако мне пришлось купить бритву и даже подстричься в парикмахерском училище около миссии, где стрижка стоила всего два доллара, если вы готовы подставить голову совершенно неопытному мальчишке. Я рискнул. Маргрета взглянула на результат и мягко сказала, что наверняка могла бы сделать не хуже, что сэкономило бы нам два доллара. Она взяла ножницы и подравняла те места, где бездарный подмастерье обкорнал меня особенно жутко… с тех пор я никогда не тратил денег на парикмахерскую.

Однако сэкономленные два доллара отнюдь не компенсировали нам куда более крупные потери. Когда мистер Каугерл нанимал меня, я, честно говоря, полагал, что буду получать сто долларов в конце каждого рабочего дня. Столько он мне не заплатил, но это не значит, что меня обжулили. Сейчас я вам все объясню.

Закончив работу в первый день, я чувствовал себя усталым, но счастливым. Я хочу сказать, более счастливым, чем все это время после землетрясения: счастье — понятие относительное. Уходя, я остановился у столика кассира, где мистер Каугерл проверял счета, так как «Гриль Рона» уже закрывался. Он поднял на меня глаза.

— Ну, как дела, Алек?

— Отлично, сэр.

— Люк сказал, что ты работаешь хорошо.

Люк — огромный негр, был главным поваром и моим номинальным начальником. По правде говоря, он за мной не присматривал, а лишь показал, где что лежит, и убедился, что я знаю свои обязанности.

— Приятно слышать. Люк отличный повар.

Одноразовая кормежка, что являлось единственным дополнением к моей минимальной зарплате, к тому времени была уже давно позабыта моим желудком.

Люк объяснил, что поденщики могут заказывать из меню что угодно, кроме бифштексов и отбивных, и что сегодня я могу получить на второе рагу или кусок жареного мяса.

Я выбрал мясо, так как на кухне пахло хорошо и выглядела она чистой. О поваре по жареному мясу можно судить даже лучше, чем по его бифштексам. Мне потребовалось всего несколько секунд, чтобы расправиться со своей порцией, даже без кетчупа.

Люк отрезал мне щедрый кусок вишневого пирога, а потом добавил еще черпачок ванильного мороженого, которого я не просил, поскольку то и другое — не полагалось.

— Люк редко хвалит белых, — продолжал мой хозяин, — и никогда — чиканос. Так что ты наверняка работал хорошо.

— Надеюсь.

Я начал понемногу закипать. Все мы дети Господа, но впервые в жизни о моей работе судил какой-то негр. Я хотел, чтоб мне заплатили за работу, потому что спешил домой, к Маргрете… то есть в миссию Армии спасения.

Мистер Каугерл сложил ручки на животе и покрутил большими пальцами.

— Хочешь, чтоб я тебе заплатил, да?

Я с трудом сдержал раздражение.

— Да, сэр.

— Алек, с мойщиками посуды я предпочитаю расплачиваться каждую неделю.

Я был глубоко разочарован, и, вероятно, это отразилось на моем лице.

— Прошу понять меня правильно, — продолжал он. — Ты на почасовой оплате, и я буду платить тебе в конце каждого дня, если желаешь…

— Да, желаю. Мне очень нужны деньги.

— Дай мне кончить. Причина, по которой я предпочитаю платить моим мойщикам посуды каждую неделю, а не каждый день, состоит в том, что очень часто, получив в конце дня деньги, поденщик бежит прямиком в кабак и покупает кувшин муската, после чего не показывается у меня по меньшей мере дня два. А когда он появляется, то требует свое место обратно. И еще злится на меня. И готов жаловаться в комиссию по труду. Самое забавное, что я могу взять его обратно еще на один день, так как второй бродяга, которого я нанял на место вернувшегося, ушел и сейчас наливается так же, как два дня назад первый.

С чиканос такое случается реже: они откладывают деньги, чтобы отсылать в Мексику. Но хотел бы я видеть чикано, который мог бы содержать подсобку так, чтобы это понравилось Люку… а Люк для меня важнее какого-то мойщика посуды. Негры… Люк мне обычно говорит, как будет работать тот или иной черномазый, хорошо или плохо… Так вот, работящие негры хотят расти по службе… и если я не возведу их в ранг помощника буфетчика или поваренка, они тут же уходят туда, где им это пообещают. Так что проблема с мойщиками не решается. Если мойщик работает целую неделю — я уже в выигрыше. Если две — я ликую. Как-то раз мойщик продержался целый месяц. Но такое счастье может выпасть лишь раз в жизни.

— Я вам гарантирую его на целых три недели, — сказал я. — А теперь — могу я получить свои деньги?

— Не торопи меня. Если ты согласишься получать зарплату только раз в неделю, я готов на доллар увеличить твой почасовой заработок. А это на целых сорок долларов в неделю больше. Что скажешь?

(Нет, это больше на сорок восемь долларов, подумал я. Почти тридцать четыре тысячи в год за мытье тарелок! Ну и ну!)

— Это на сорок восемь долларов больше, — ответил я, — а не на сорок. Ведь я собираюсь работать шесть дней в неделю. Мне очень нужны деньги.

— О'кей. Значит, я буду платить тебе раз в неделю.

— Минутку. Не можем ли мы начать работать по этой системе с завтрашнего дня? Сегодня мне деньги просто необходимы. У меня и у жены нет ничего. Абсолютно ничего. У меня только та одежда, в которой я стою перед вами, и ничего больше. То же самое у жены. Я-то могу потерпеть еще несколько дней, но есть вещи, без которых женщина обойтись не может.

Он пожал плечами:

— Как хочешь. Но тогда сегодня ты не получишь премиального доллара за час. А если завтра опоздаешь хоть на минуту, я буду считать, что ты проспал, и снова вывешу на окно объявление.

— Я не алкаш, мистер Каугерл.

— Увидим. — Он повернулся к кассовому аппарату и что-то сыграл на его клавиатуре. Не знаю, что именно, так как в таких аппаратах ничего не смыслю. Это счетная машина, но она не похожа на нумератор Бэббиджа.[64] У нее клавиши, как у пишущей машинки. А наверху окошечко, где, как по волшебству, появляются буквы и цифры.

Машина застрекотала, зазвенела, потом мистер Каугерл вынул из нее карточку и подал мне.

— Вот, пожалуйста.

Это была картонка около трех дюймов в ширину и семи в длину, с множеством маленьких дырочек и надписью, гласившей, что это чек в Ногалесский коммерческий и сберегательный банк, которым «Гриль Рона» поручает выплатить Алеку Л. Грэхему… Думаете, сто долларов? Как бы не так!

Пятьдесят один доллар и двадцать семь центов.

— Что-то не так? — спросил Каугерл.

— Хм… Я ожидал получить по двенадцать пятьдесят за час.

— Именно столько я и заплатил тебе. Восемь часов по минимальной ставке. Вычеты можешь проверить сам. Это, знаешь ли, не я рассчитывал, это машина «Ай-Би-Эм» образца тысяча девятьсот девяностого года, и считает она по программе той же «Ай-Би-Эм» «Кассир плюс». Фирма «Ай-Би-Эм» готова выплатить любому лицу, работающему по найму, десять тысяч долларов, если он докажет, что эта модель и эта программа сделали хоть малейшую ошибку при расчете заработной платы. Вот посмотри-ка. Общий заработок сто долларов. Далее перечислены все вычеты. Сложи их. Вычти из общей суммы. Сверь с распечаткой. Но никаких претензий ко мне. Эти законы не я сочинил

— мне они противны еще больше, чем тебе. Ты пойми — каждый посудомойщик, который сюда нанимается — будь он «мокроспинник» или гражданин этой страны, — требует, чтоб я платил ему без вычетов. А ты знаешь, на сколько меня оштрафуют, если поймают? А что будет, если они вторично застукают меня? И нечего смотреть на меня с такой злобой… иди и разговаривай с властями.

— Но я просто ничего не понимаю. Все это для меня так ново. Не можете ли вы мне объяснить, что означают эти вычеты? Например, вот этот — «адм.»?

— Это означает «административный сбор», но не спрашивай меня, почему ты должен его платить, поскольку я вынужден вести всю бухгалтерию и, конечно, никаких гонораров за это не получаю.

Я попробовал сверить другие вычеты с пояснениями, напечатанными мельчайшим шрифтом на карточке. Выяснилось, что «соц. стр.» означает «социальное страхование». Сегодня утром мне это объяснила одна юная леди, но я ответил, что, хоть и уверен в великолепии самой идеи, но предпочел бы подождать, прежде чем подписываться под ней — просто у меня слишком мало денег. «Мед.», «госп.» и «дант.» было нетрудно разгадать, но сейчас я не мог разрешить себе и эту роскошь. А вот что такое «ПЛ-217»? Мелкий шрифт содержал лишь ссылку на дату и страницу в «Об. рег.». А что это еще за «деп. обр.» и «ЮНЕСКО»?

И что, черт побери, такое «подоходный налог»?

— Все равно ничего не понимаю. Слишком ново для меня.

— Алек, ты не один такой непонятливый. Но почему ты говоришь, что это ново для тебя? Так было заведено еще до твоего рождения… Во всяком случае, уже при жизни твоего папаши и даже деда.

— Извините. А что такое подоходный налог?

Он так и выпучил глаза.

— А ты уверен, что тебе не надо обратиться в дурдом?

— А что такое дурдом?

Он вздохнул.

— Похоже, мне нужно туда обратиться. Слушай, Алек, забирай все это и ругайся насчет вычетов с властями, а не со мной. Ты говоришь так искренне

— наверное, тебя и впрямь вдарило по башке во время масатланского землетрясения. А мне пора домой, да и лекарство принять невредно. Так что, пожалуйста, забирай.

— Ладно. Подумаю. Только не знаю никого, кто бы заплатил мне по чеку.

— Нет проблем. Распишись на обороте, и я выплачу тебе наличные. Но корешок оставь себе, потому что федеральная налоговая служба потребует все корешки чеков и проверит все вычеты, прежде чем позволит оплатить тебе сверхурочные.

Этого я тоже не понял, но корешок спрятал.

Невзирая на шок, который я получил, узнав, что почти половина моего заработка испарилась еще до того, как мне его выдали, наше положение с каждым днем улучшалось. Вдвоем с Маргретой мы имели более четырехсот долларов в неделю, которых хватало не только на хлеб насущный, но и на покупку одежды и других столь же необходимых вещей. Теоретически Маргрета получала столько же, сколько повариха, которую она заменила, то есть двадцать два доллара в час при двадцатичетырехчасовой рабочей неделе, или пятьсот двадцать восемь долларов в неделю.

Фактически же с нее удерживали столько же, сколько с меня, благодаря чему чистыми она получала лишь двести девяносто долларов в неделю. Но это тоже в теории, так как пятьдесят четыре доллара вычитали за жилье. По-божески, — подумал я, когда узнал, каковы тут цены на квартиры. Нет, это было более чем приемлемо. Затем с нас брали сто пять долларов в неделю за еду. Брат Маккау сначала назначил сто сорок долларов и даже предлагал показать бухгалтерские книги в доказательство того, что миссис Оуэнс (постоянная кухарка) платила именно столько, то есть десять долларов в день, а потому нам вдвоем следует вносить сто сорок долларов.

Я согласился, что это справедливо (поскольку видел цены в меню «Гриль Рона»), но лишь в теории. На практике же я собирался обедать там, где работал. В общем мы сошлись на десяти долларах в день для Маргреты и половине этой суммы для меня.

Итак, из пятисот двадцати восьми долларов в неделю Маргрете оставался сто тридцать один.

Хорошо еще, что она получала деньги регулярно, ведь подобно многим другим церквам Армия спасения не только перебивалась с хлеба на воду, но иногда и хлеба-то не хватало.

И все-таки нам было неплохо и с каждой неделей становилось все лучше. Уже в конце первой недели мы купили Маргрете новые туфли — высшего сорта и очень красивые — всего за двести семьдесят девять долларов девяносто центов на распродаже у Дж. К. Пенни, раньше стоившие триста пятьдесят долларов.

Конечно, она подняла шум из-за того, что новую обувь покупают первой ей, а не мне. Но я сказал, что на мои ботинки уже скоплено более ста долларов, и спросил, не согласится ли она припрятать их до следующей недели так, чтоб у меня не возник соблазн пустить деньги на ветер. Она серьезно обдумала мое предложение и согласилась.

Итак, в следующий понедельник мы купили башмаки мне, но еще дешевле, так как то были башмаки из армейских запасов, хорошие, крепкие, удобные, которые наверняка переживут любую обувь, купленную в обычном обувном магазине. (О выходных ботинках буду думать после того, как мы решим остальные проблемы. Чтобы выработать правильную шкалу ценностей, нет ничего лучше, чем побыть некоторое время нищим и босым.) Потом мы отправились в магазин Гудвилла, где приобрели платье и летний костюм для Маргреты и хлопчатобумажные штаны для меня.

Маргрета хотела купить мне еще что-нибудь из одежды — у нас оставалось еще долларов шестьдесят, — но я запретил.

— Ну почему нет, Алек? Тебе нужна одежда ничуть не меньше, чем мне, а мы взяли да истратили почти все заработанные тобой деньги на меня. Это несправедливо.

— Мы истратили их на то, что было нужно в первую очередь, — ответил я. — На следующей неделе, если миссис Оуэнс вовремя вернется на свое место, ты окажешься без работы и нам придется переезжать. Да и вообще скоро мы уедем отсюда навсегда. Так что давай отложим то, что осталось, на автобус.

— А куда мы поедем, дорогой?

— В Канзас. Этот мир одинаково чужд нам обоим. Правда, в каком-то смысле он все же знаком — тот же язык, та же география и отчасти та же история. Здесь я всего лишь мойщик посуды, который получает слишком мало, а потому не в состоянии обеспечить всем необходимым свою жену. У меня предчувствие, что Канзас — этот Канзас — все же похож на Канзас, в котором я родился, и что там мне будет легче устроиться.

— За тобой хоть на край света, любимый.

Миссия находилась в миле от «Гриля Рона». Вместо того чтобы в обеденный перерыв, с четырех до шести, уходить домой, я обычно проводил свободное время в местном отделении общественной библиотеки, стремясь поскорее адаптироваться к новым условиям. Библиотека и газеты, которые посетители иногда оставляли на столиках ресторана, были главными источниками моего переобучения.

В этом мире мистер Уильям Дженнингс Брайан действительно занимал пост президента, и его благотворное влияние удержало нас от участия в Великой европейской войне. Затем он предложил свои услуги для проведения мирных переговоров. Договор, подписанный в Филадельфии, более или менее возвратил Европу к тому положению, в котором она находилась до тысяча девятьсот тринадцатого года.

Ни одного из президентов после Брайана, известных мне по истории моего мира, а Маргрете — по ее истории, я не встретил. Зато у меня буквально закружилась голова, когда я наткнулся на имя и титул нынешнего президента: Его Высокохристианское Величество Джон Эдвард Второй, Наследный Президент Соединенных Штатов и Канады, Герцог Хианниспортский, Граф Квебекский, Защитник Веры, Надежда Бедных, Главный Маршал Сил Мира.

Я внимательно изучил фотографию, на которой он закладывает какое-то здание в Альберте. Он был высок, широкоплеч, грубовато красив, одет в пышный мундир с таким количеством орденов, которое наверняка могло бы защитить его от воспаления легких. Я внимательно рассмотрел его лицо и спросил себя: неужели я купил хотя бы подержанный автомобиль у такого прохвоста?

Но чем больше я думал об этом, тем более логичной представлялась мне вся ситуация. Американцы, существуя уже более двух с половиной столетий в качестве самостоятельной нации, все это время тосковали по монархии, иго которой когда-то сбросили. Они пресмыкались перед европейскими монархами при каждой представившейся возможности. Богатейшие граждане нашей страны выдавали своих дочерей за любых аристократов, даже за грузинских князей, а князем в Грузии считается крестьянин, владеющий самой большой кучей навоза во всей округе.

Я не знаю, где они нашли этого царственного пижона. Возможно, посылали за ним в Ишторил или даже привезли с Балкан. Как говорил один из моих преподавателей истории, всегда найдется какой-нибудь безработный отпрыск королевской семьи, который крутится как волчок, выискивая себе мало-мальски выгодное дельце. Когда человек без работы, он не имеет права привередничать — это-то я хорошо знаю по себе. Закладывать здания, возможно, ничуть не скучнее, чем мыть тарелки. Только рабочий день подлиннее. Так я во всяком случае считаю. Правда, королем я не бывал. И не уверен, что взялся бы за этот бизнес, если б мне предложили: кроме ненормированного рабочего дня в нем небось есть и другие неприятные моменты.

Однако с другой стороны…

Отказываться от короны, которую, как ты знаешь, тебе никто не собирается предлагать… не есть ли это тот самый зеленый виноград? Я пораскинул мозгами и решил, что, возможно, мне без особого труда удалось бы убедить себя, что это именно та жертва, которую я просто обязан принести ради блага своих сограждан. Наверняка я молился бы до тех пор, пока не уговорил себя, что сам Господь хочет, чтобы я взвалил на себя эту ношу.

Честно, я вовсе не циник. Я знаю, как слаб человек и как легко он уговаривает себя, будто Бог хочет, чтоб он (человек) сделал нечто такое, о чем мечтает уже давным-давно; а я в этом отношении ничуть не лучше своих собратьев.

Но больше всего меня поразило то, что Канада объединилась с нами. Большинство американцев не знают (и я тоже), почему канадцы нас не любят, но они действительно нас недолюбливают. Мысль о том, что канадцы проголосуют за объединение с нами, просто не умещается в голове.

У библиотечной стойки я попросил дать мне что-нибудь по новейшей истории Соединенных Штатов. И только начал перелистывать страницы, как заметил на стене часы, которые показывали почти шесть. Мне пришлось в темпе сдать книгу и мчаться во весь опор, чтобы вовремя успеть в свою подсобку. Я не имел права брать книги домой, поскольку пока еще не мог внести залог, требующийся от временных жителей города.

Однако культурные и технические изменения были даже важнее политических. Я очень быстро узнал, что этот мир в физических науках и технологии продвинулся дальше, чем мой. Фактически я понял это сразу же, как только увидел изобретение, называемое тут телевизионным экраном.

Как действует телевидение, я так и не уяснил. Попытался узнать об этом в общественной библиотеке и тут же наткнулся на предмет, именуемый электроникой (не электричество, а электроника). Я попробовал заняться этой самой электроникой, но наткнулся на удивительнейшую математическую абракадабру. Никогда еще с тех самых времен, когда термодинамика заставила меня решить, что мое призвание — быть священником, не видывал я столь непонятных и бессмысленных уравнений. Не думаю, чтобы весь Ролла-Тех справился с таким чудовищным набором нелепостей — во всяком случае не Ролла тех времен, когда я был там студентом.

Превосходство технологии этого мира проявлялось и во многом другом, помимо телевидения. Возьмите, например, «цветоуправление транспортными потоками». Без сомнения, вам приходилось видеть улицы городов, настолько забитые транспортом, что перейти главные городские магистрали без помощи полиции практически невозможно. И вы, конечно, возмущались, когда полицейский-регулировщик вдруг перекрывал движение прямо перед вашим носом ради какой-то важной шишки, вышедшей из городской управы или еще откуда-нибудь.

Можете ли вы вообразить ситуацию, когда транспортные потоки контролируются вообще без содействия полиции? Неодушевленными разноцветными сигналами.

Поверьте мне, именно так обстояло дело в Ногалесе.

Вот как действует эта система: на каждом оживленном уличном перекрестке вы размещаете четыре группы сигналов по три в каждой. Каждая группа «смотрит» в одном из главных направлений перекрестка, причем расположены они так, что видны только с одной стороны. В каждой группе есть красный цвет, зеленый и желтый. Они подключены к электрической сети, и каждый так ярок, что его можно увидеть с расстояния в милю или около того даже в самый солнечный день. Это не дуговые фонари, а скорее всего очень сильные лампы Эдисона, что весьма важно, так как их можно зажигать и гасить очень быстро, а функционировать они могут помногу часов и даже дней, работая круглосуточно.

Фонари помещаются на значительной высоте на телеграфных столбах или подвешены над перекрестками, так что водители и велосипедисты могут видеть их издалека. Когда зеленый свет указывает, скажем, на юг и север, а красный — на запад и восток, машины могут мчаться в южном и северном направлениях, тогда как транспорт, идущий на запад и восток, останавливается и ждет точно так же, как если бы полицейский засвистел в свисток и поднял руку, разрешая движение на север и юг и запрещая ехать на запад и восток!

Понятно ли вам? Зеленые и красные огоньки заменяют жесты полицейского; желтые же — как полицейский свисток — предупреждают, что направление движения скоро изменится. В чем же преимущество? — спросите вы. Ведь кто-то, надо думать, сам полицейский, по мере надобности переключает цветные огни. А вот в чем: переключение производится автоматически, с большого расстояния (во много миль) на центральном пульте.

В этой системе много других чудес, в том числе электрические приспособления, определяющие продолжительность работы каждого сигнала при данной напряженности движения, специальные указатели для левых поворотов или для пропуска пешеходов, желающих перейти улицу… Но главное чудо вот в чем: люди повинуются этим сигналам.

Вы только подумайте! Нигде ни одного полицейского, а люди послушны слепым и немым механизмам, как будто они и есть полисмены!

Может, люди тут похожи на стадо овец и так миролюбивы, что ими можно с легкостью управлять? Нет. Я поинтересовался и нашел в библиотеке нужную статистику. В этом мире уровень преступности и насилия куда выше, чем в том, где родился я. Может быть, это как-то связано с цветными огнями? Полагаю, что здешний народ, хотя и предрасположен к насилию по отношению друг к другу, но транспортным сигналам подчиняется как вещи логически обусловленной. На свете нет ничего невозможного.

В любом случае это явление неординарное.

Другие заметные различия в технологии связаны с воздушным транспортом. Нет здесь уютных, чистых, безопасных и бесшумных дирижаблей моего мира. Нет их! Нет! Здешние большие воздушные корабли похожи на виденные нами aeroplanos в том мексиканском мире, где мы с Маргретой трудились в поте лица, чтобы заплатить долги, пока великое землетрясение не разрушило Масатлан. Только тут они куда больше, быстроходнее, громче шумят и летают гораздо выше, чем те, что мы видели раньше; так что можно сказать, что здешние aeroplanos относятся к совершенно иному классу, поскольку называют их «реактивными самолетами». Можете ли вы представить себе гигантский автомобиль, летящий со сверхзвуковой скоростью? Можете ли вообразить экипаж, который летит в восьми милях над землей? Удастся ли вам представить рев мотора столь громкий, что от него начинают ныть зубы?

Они называют это прогрессом. А я тоскую по комфорту и изяществу «Графа фон Цеппелина». Потому что скрыться от здешних левиафанов просто невозможно. Несколько раз в день одна из таких реактивных штуковин с визгом проносится над миссией, летя очень низко, поскольку направляется на посадку к летному полю севернее города. Этот вой беспокоит меня, а Маргрета нервничает.

И все-таки многие достижения в технологии действительно можно рассматривать как прогресс — более совершенная канализация, лучшее освещение в домах и на улицах, лучшие дороги, лучшие дома, различные механизмы, делающие труд более приятным и более производительным. Я не отношусь к тем дурням, что орут: «Назад к природе!» — и с омерзением смотрят на технику; возможно, я просто немного больше знаю о технике, чем другие, а потому с почтением отношусь к ней. Большинство из тех, кто презирает технологию, давно померли бы с голоду, если бы современная инженерная инфраструктура перестала существовать.

Мы прожили в Ногалесе почти три недели, прежде чем я наконец смог воплотить в жизнь план, о чем мечтал более пяти месяцев… и активно готовился исполнить задуманное с тех пор, как мы приехали в Ногалес (впрочем, выполнение плана пришлось отложить до тех пор, пока у нас не появятся необходимые средства). Для осуществления плана я выбрал понедельник, мой выходной день. Я попросил Маргрету надеть новое платье, потому что собирался повести свою ненаглядную на прогулку, и сам надел свой единственный костюм, новые ботинки и чистую рубашку… Побрился, принял ванну и тщательно вычистил и подстриг ногти.

День выдался чудесный: солнечный и не слишком жаркий. Мы чувствовали себя прекрасно, ибо, во-первых, миссис Оуэнс написала брату Маккау письмо, в котором извещала, что хотела бы, если возможно, остаться у дочки еще на недельку. А во-вторых, мы уже накопили на билет до Уичито в Канзасе. Денег было в обрез, но сегодняшнее письмо миссис Оуэнс означало, что мы сможем отложить еще четыреста долларов на еду и, возможно, доберемся до Канзаса не совсем разоренными.

Я привел Маргрету в кафе, которое высмотрел еще в тот день, когда искал место мойщика посуды. Это было маленькое уютное заведение, расположенное довольно далеко от злачных мест — типичное старомодное кафе-мороженое.

Мы остановились перед входом.

— Самая лучшая женушка в мире, посмотри-ка на это заведение. Ты помнишь разговор, который мы вели, бороздя простор Тихого океана на подстилке для солнечных ванн и здорово сомневаясь в том, удастся ли нам остаться в живых? Во всяком случае, я сомневался.

— Любимый, как же я могу позабыть про это?

— Я тогда спросил тебя, что бы ты хотела, если б у тебя была возможность получить все, что душе угодно. Помнишь, что ты мне ответила?

— Еще бы! Горячий фадж-санде!

— Верно. Сегодня твой не-день рождения, дорогая, но ты получишь горячий фадж-санде.

— О Алек!

— Не хлюпай! Терпеть не могу зареванных женщин. А хочешь, закажи шоколадный жмых или санде из древесных опилок — словом, все, что угодно. Прежде чем привести тебя сюда, я специально узнавал — здесь всегда бывает горячий фадж-санде.

— Но мы же не можем себе этого позволить! Нам нужны деньги на дорогу!

— Мы можем себе это позволить! Горячий фадж-санде стоит пять долларов. А на двоих — десять. И я собираюсь стать транжирой и дать официантке на чай целый доллар. Не хлебом единым жив человек, в том числе и женщина. Женщина, следуй за мной.

К столику нас проводила хорошенькая девушка (но не такая хорошенькая, как моя женушка). Я посадил Маргрету спиной к улице и уселся напротив.

— Меня зовут Тамми, — сказала официантка, протягивая меню. — Что желаете, друзья, в такой прекрасный день?

— Нам не надо меню, — ответил я, — пожалуйста, две порции горячего фадж-санде.

Тамми задумалась.

— Олл райт, если вы подождете несколько минут. Нам нужно приготовить горячий сироп.

— Несколько минут — пожалуйста. Мы ждали гораздо дольше.

Она улыбнулась и отошла. Я поглядел на Маргу:

— Мы ждали гораздо дольше. Не правда ли?

— Алек, ты сентиментален. И вероятно, отчасти за это я тебя и люблю.

— Я сентиментальный дурень, а сейчас еще и раб идеи горячего фадж-санде. А привести тебя сюда я мечтал еще и по другой причине. Марга, тебе не хотелось бы стать хозяйкой такого местечка? Вернее, чтоб мы стали хозяевами вместе? Ты была бы боссом, а я посудомойкой, швейцаром, человеком на все руки, рассыльным и всем, что потребуется.

Она задумалась.

— Ты серьезно?

— Абсолютно. Конечно, начать такой бизнес сегодня же мы не сможем: сначала надо поднакопить деньжонок. Но не так уж много, если все пойдет, как я планирую. Маленькое-маленькое помещение, но светлое и веселое — я его сам покрашу. Сатуратор для газировки плюс небольшой выбор закусок. Горячие сосиски, гамбургеры. Датские открытые сандвичи. И больше ничего. Ну может, суп. Ведь консервированные супы не проблема. И особого оборудования не потребуется.

Маргрета возмутилась:

— Никаких консервированных супов! Я могу готовить настоящие супы дешевле и лучше тех, что в жестянках.

— Полагаюсь на ваше профессиональное чутье, мэм. В Канзасе наберется не меньше полудюжины маленьких университетских городков, любой из них будет счастлив заполучить такое заведение. Возможно, мы найдем действующее кафе, где хозяева — пожилые супруги, поработаем на них с годик, а потом выкупим его. Изменим название на «Горячий фадж-санде» или «Сандвичи Марги».

— «Горячий фадж-санде». Алек, ты думаешь, мы это осилим?

Я наклонился к ней и взял за руку.

— Уверен, моя дорогая. И даже не придется чересчур напрягаться. — Я повернул голову. — Этот уличный сигнал прямо слепит меня.

— Я знаю. Каждый раз, как он переключает свет, я вижу его отражение в твоих глазах. Хочешь поменяться местами? Мне он не будет мешать.

— Мне тоже. Но у него какой-то гипнотический эффект. — Я посмотрел на стол, потом снова на светофор. — Слушай, он погас.

Маргрета нагнула голову.

— Я его не вижу. Где же он?

— Хм… эта дрянь куда-то исчезла. Похоже на то..

Рядом с собой я услышал мужской голос:

— Что вам угодно, милая парочка? Пиво или вино? Крепкими алкогольными напитками мы тут не торгуем.

Я оглянулся и увидел официанта.

— А где Тамми?

— Какая Тамми?

Я набрал побольше воздуха, пытаясь унять сердцебиение, а потом сказал:

— Прощения просим, браток. Не надо было нам заходить. Оказывается, бумажник-то остался дома. — Я встал. — Пойдем, дорогая.

Маргрета молча последовала за мной, широко распахнув глаза. Когда мы вышли, я огляделся, отыскивая видимые изменения. Думаю, что для пивной это заведение было вполне приличным. Но оно не имело ничего общего с нашим кафе-мороженым.

И с нашим миром тоже.