"Станислав Зарницкий. Дюрер " - читать интересную книгу автора

Вернувшись, прошли сразу в мастерскую. Снял отец праздничный костюм,
надел одежду, в которой работал, и приказал то же самое сделать сыну. Сел за
рабочий стол, достал самую лучшую бумагу, серебряные палочки. Пусть-ка
Альбрехт нарисует его. Забегал карандаш но бумаге. Уверенно. Быстро. Лишь
изредка бросал юный художник взгляд на модель. Глубокие морщины,
опустившиеся книзу уголки губ, жесткие седые волосы, выбившиеся из-под
колпака. Понял, почему отец захотел быть нарисованным не в нарядном
облачении. Ведь не в праздниках, а в повседневном труде прошла жизнь
мастера. Старческие складки на шее, суровые озабоченные глаза с
покрасневшими веками... Отец сидел вполоборота, словно застыв. Ни разу не
дрогнула его рука, державшая тяжелую статуэтку, изображавшую воина.
Не видел сын, что невеселые думы теснились в голове мастера-старика.
Какой золотых дел мастер пропал! Ведь еще будучи учеником, создал Альбрехт
серебряный кубок с изображением страстей Христовых, которому иной мастер мог
бы позавидовать. Жаль, что не в Альбрехтовы руки перейдет мастерская.
Конечно, может он запретить ему заниматься рисованием. Слава богу, еще не
отменили в Нюрнберге закона, по которому волен отец сам избирать для сына
ремесло. Но что это за мастер, который работает без охоты? Может случиться
еще худшее: умрет он - бросит сын мастерскую и будет добиваться своего. А
время уже упущено. Станет тогда вечным неудачником и проходит до смерти в
подмастерьях у какого-нибудь захудалого живописца. Знавал он и таких -
спившихся, с потухшим взором и омертвевшим разумом...
Наступал вечер. Все труднее становилось различать линии. Все ниже
склонялся юный художник над листом бумаги. Наконец портрет был готов.
Альбрехт-старший расправил занемевшие плечи, взял рисунок. Долго
рассматривал, отодвинув его почти на расстояние вытянутой руки. Сказав
несколько похвальных слов, отец снова переоделся. Поднялся наверх и приказал
Барбаре собирать ужин. Но сам он есть не будет, так как идет к Антону и,
видимо, задержится у него.
Трудный это был разговор - начистоту. Не скрывал Дюрер, что ставит свое
ремесло превыше всех прочих. А Кобергер вовсю расхваливал гравюры. Понятно,
конечно: не восхвалять же ему ювелирное дело, которому он изменил ради
издания книг. Оправдывает свое отступничество, других убеждает: шире, мол,
надо смотреть, идет новое время, когда художник будет выше любого
ремесленника. Так же, как в Италии, в Германии тоже сколько новых церквей
строится, а для них нужны и алтари, и роспись, и скульптура. Нюрнбергские
купцы и патриции потянулись к наукам и искусствам. Раньше хозяин поражал
гостя золотыми тарелками и кубками, а теперь прежде всего показывает книги и
картины. Да почему, скажите на милость, Вольгемут не ровня ему, Дюреру?
Мастер плохой? Денег у него меньше? Не известен ли он, что ли, в городе?
Трудно было не согласиться с Антоном, что, коль дело по душе, человек может
многого достичь и если предопределено Альбрехту быть художником, то мешать
этому не следует. Пусть он не станет Апеллесом, а уж Вольгемута наверняка
превзойдет. Кто такой Апеллес, Дюрер не знал, но то, что сын не сможет
сравняться с ним, почему-то вдруг обидело его. Когда же вдруг выяснилось,
что Кобергер говорил с Вольгемутом и тот согласен взять к себе Альбрехта,
настроение у мастера совсем испортилось: почему это все без него решают?
Может быть, он не желает, чтобы Альбрехт учился у Михаэля; вот возьмет да и
отправит сына в Кольмар к Мартину Шонгауэру. По крайней мере, мастер Мартин
гравер отличный.