"Герман Леонидович Занадворов. Дневник расстрелянного " - читать интересную книгу автора

человечка - начальника бюро.
Он сказал, что надо в комнату налево. В комнате налево были парты по
стенам и поперек два составленных стола. В середине толстый лысый немец в
коричневом гражданском френче толстого сукна, с коричневыми пуговицами, в
коричневых брюках галифе. На окне сзади фуражка с высокой задранной тульей и
здоровенным орлом.
Переводчик, молодой, щеголеватый, сложив на стол холеные руки, играл
часами.
- Вы из якого села?
- Вильхова.
- Большое у вас хозяйство?
Я не понял. Никогда никто не спрашивал меня о хозяйстве. Переспросил:
- Где?
- Ну, у вас.
- Лично?
- Ну да, у вас.
- Лично?
- Ну да, у вас.
Перечислил хозяйство Марусиных родных.
- Огорода сколько?
- Сорок сотых.
Я заявил, что болен. Сердце. Позвоночник. Дали бумажку начальнику
поликлиники: "Осмотреть гр. Занадворова, лично. Заявил, що вин хворой".
Немец подписал.
В кабинете молоденькая женщина - врач. Улыбается.
- И вас записали. До сих пор все женщины были.
Оттого, что она улыбается, и оттого, что она молода, и оттого, что была
привычная обстановка и привычный разговор, - сделалось легко, и я повел
привычную речь, по которой узнают друг друга.
Она послушала сердце.
- Одевайтесь.
- Суставов не надо демонстрировать?
- Нет. По сердцу видно, что не подходите.
Написала: "Для сельхозработ не годен."
Девушка, медсестра, расспросив о Марусе, сказала:
- Десять рублей с вас.
- Всего? Дешево за такое удовольствие.
К врачу:
- А не знаете, куда это собирают? Мне ничего толком неизвестно.
- Они говорят, что по совхозам, но правда или нет - кто его знает.
Я понял, что был у своих.
Подбежала Маруся, сидевшая на крыльце.
- Ну что?
Писарь взял бумажку, передал переводчику. Тот сказал что-то немцу.
Немец объяснил что-то.
- Работы нет.
Писарь попросил табачку.
- Можете идти.
В коридоре тот же, с брюшком, спросил сочувственно:
- Ну как?