"Хольм ван Зайчик. Агарь, Агарь!.." - читать интересную книгу автора

катастрофа.
И все же без достатка было хуже.
Он уже сел за руль - но увидел на той стороне улочки ее.
Три дня назад она тоже вот так мелькнула среди прочих прохожих, то
деловито спешащих, то скучливо фланирующих под осенним вечерним небом среди
жмущихся к земле допотопных домов, по заваленным золотыми ворохами листвы
тротуарам... Он уже ехал тогда в левом ряду - и не смог сразу принять
вправо, чтобы затормозить... да нет, что уж там - правила дорожного движения
не смогли бы остановить его столь фатально. Остановили правила движения
души. Глупо же вилять на дороге из-за того, что в толпе совсем незлых,
вполне обыкновенных жителей Плонцига впервые мелькнуло по-настоящему доброе
женское лицо. Как жуир из-за кокотки... Как безмозглый, весь из гормонов и
мышц юберменьш в тупейшем из боевиков. Глупо, стыдно!
Сегодня он мог рассмотреть ее получше. Но, собственно, можно было
рассматривать ее сколько угодно - это уже ничего не добавляло; то, что у нее
широкие славянские скулы, длинное платье и платок на голове, не имело
никакого значения по сравнению с еще в первый день ударившим в душу, как
океанская волна, чувством, что после дедушки Ицхака та незнакомая молодая
женщина - первый светлый человек, повстречавшийся ему на свете.
Неужели и она тоже нас ненавидит?
Он вышел из "майбаха".
На углу Вислаштрассе и Августкенигштрассе она обернулась. Он понял, что
она поняла. Но ни озадаченности, ни тревоги, ни самодовольного кокетства не
проступило на ее лице; просто она на миг встретилась с ним серьезным, чуть
вопросительным, а может быть, и чуть заинтересованным - он не смог бы
поручиться в последнем - взглядом. И повернула на Вислаштрассе. Сюда он
никогда не заезжал, вечно проскакивая по прямой. Улочка была совсем тихой,
над узким тротуаром догорали октябрьские липы. Летом здесь, наверное,
упоительный запах, и пчелы гудят в кронах... Но лето прошло. Справа тянулся
невеселый высокий забор из замшелого красного кирпича. Впереди нее, взявшись
за руки, неторопливо шли еще две молодые женщины - тоже в длинных платьях и
платках. У них лица были обычными, как у всех. Женщины заметили ее и
остановились, поджидая; она заспешила, чтобы не заставлять их ждать слишком
долго; тем временем они заметили его. Ну как женщины с лету понимают такие
вещи? Он не мог этого уразуметь. Они оценивающе обхлопали его шустрыми
взглядами, прощупали, словно на медосмотре, - и, когда она подошла к ним
ближе, засмеялись в открытую, без стеснения: "Аграфена, ты кого это
привела?" Тогда она снова обернулась на мгновение, и теперь ему почудилось
сочувствие в ее глазах; но и в этом он не смог бы поручиться. Аграфена,
отметил он. Вот как ее зовут. Не запомнить, наверное. Не европейское имя. Из
какой глуши она явилась в Плонциг? "Господь водит, не я", - сказала она
подругам, и они двинулись дальше уже втроем. Говорила она с ощутимым,
незнакомым ему акцентом. Он продолжал идти следом. Но забор прервался
чугунными воротами, одна створка их была открыта, и женщины скользнули
внутрь. Он уже не мог остановиться. Мимолетно отметил узкую табличку на
стене у ворот: "Подворье Свято-Пантелеймоновского православного монастыря".
Ах, вот оно что... Он тоже вошел.
Поперек мощенного булыжником двора женщины шли к небольшому, крытому
давно крашенным, слегка уже облупившимся железом крыльцу, по сторонам
которого тихо, как смирившиеся с судьбой неизлечимо больные, угасали кусты