"Леонид Юзефович. Песчаные всадники (Повесть) [B]" - читать интересную книгу авторавстали. Солдаты, радуясь неожиданному развлечению, молодецки засвистали,
отчего бедные телята припустили еще быстрее. Рассыпавшись веером, они со всех ног "жарили" в сторону сопок. Там начинались заросли багульника, дальше уступами поднимались вверх молодые сосенки. - Давай по машинам, - приказал мне Барабаш. - Отсеки их от леса, а то еще потеряются! Убытки будем платить. Минут через десять мы тремя машинами отрезали беглецам дорогу в сопки. Телята начали сбиваться в кучу, некоторые уже пощипывали траву, когда подскакал Больжи. Не слезая с лошади, он вынул из седельной сумки здоровенный кус домашней кровяной колбасы, молча протянул мне. - Спасибо, не надо, - сказал я. Все так же без единого слова Больжи примерился и ловко зашвырнул колбасу в открытый люк бронетранспортера. Затем погнал телят обратно через поле. Над люком показалось лицо моего водителя. - Смотрите, товарищ лейтенант! - Он удивленно улыбался, показывая мне колбасу. - Может, пожуем? Хлеб есть. У меня потекли слюнки, но я гордо отказался, велев ему ехать к дороге. Больжи мы обогнали на полпути. Он что-то выговаривал телятам сердито и громко, но мимо Барабаша проследовал с непроницаемым лицом, поджав губы. - Жаловаться будет, - мрачно сказал Барабаш. Накануне танкисты своротили "пасынок" на придорожном столбе, и ферма осталась без электричества как раз во время вечерней дойки. А теперь еще эти телята. Барабаш опасался, что из колхоза пошлют жалобу в часть. посмотреть наши маневры. В перерывах я пару раз беседовал с ним о погоде, спрашивал, как будет по-бурятски "здравствуй", и "до свидания", чтобы после щегольнуть этими словами в письмах к маме. Но в этот день Больжи не показывался, и в обед Барабаш попросил меня: - Сходи ты к нему, поговори по-хорошему. Возьми вон супу горячего и сходи. Я пошел к стаду, прихватив два котелка - для себя и для Больжи. В обоих над перловой жижей с ломтиками картофеля возвышались, как утесы, большие куски баранины, обволоченные красноватыми разводами жира. Больжи сидел на берегу, но не лицом к реке, как сел бы любой европеец, а спиной. И все же в глазах его мелькало то выражение, с каким мы смотрим на текучую воду или языки огня, - выражение отрешенного спокойствия, словно степь, над которой дрожали струи раскаленного воздуха, казалась ему наполненной таким же безостановочным мерным движением, одновременно волнующим и убаюкивающим. Я уже был в двух шагах, а он продолжал сидеть неподвижно, подвернув ноги под своим необъятным плащом, задубелым и выгоревшим на солнце. Меня и позднее удивляла его способность вдруг застыть, но не мертво, не уставившись в одну точку остекленелым взглядом, а как бы прислушиваясь к работе души. Ничего старческого в этом не было. Просто в иные минуты тело и душа Больжи возвращались к исходному раздельному существованию: когда действовало тело, замирала душа, и наоборот. - Пообедаем? - предложил я, ставя на землю котелки и выкладывая из противогазной сумки ложки и хлеб. |
|
|