"З.Юрьев. Тонкий голосок безымянного цветка" - читать интересную книгу автора

однокомнатную кооперативную квартиру. Квартира на последнем, четырнадцатом
этаже последнего дома на краю Москвы. Из моего окна видны бензозаправочная
станция, железная дорога и старое кладбище.
Сначала я смотрел на станцию, но вскоре понял, что алименты двум детям
делают мечту о "Жигулях" совершенно иллюзорной. Тогда я начал смотреть на
грациозно изгибающиеся змейки поездов дальнего следования. В детстве,
когда я жил в маленьком поселке, мне казалось, что проносящиеся поезда
таили в себе неизъяснимую прелесть. Они стремились в великолепную,
праздничную даль, где не надо таскать воду из колодца, кормить истеричного
поросенка и делать никому не нужные уроки. Теперь, в сорок лет, я
догадывался, что не уеду от себя ни на одном дальнем экспрессе.
Оставалось кладбище. С каждым годом я все чаще смотрю и него, на старое,
чудом еще уцелевшее маленькое кладбище, испуганно притаившееся меж двух
вытянутых щупальцев гигантского города...

Я бежал, бежал, продирался сквозь какие-то мрачные заросли, знал, что
вот-вот они догонят меня. Я задыхался, я напрягал последние силы, но, чем
быстрее я бежал, тем ближе за спиной слышалось их торжествующее дыхание. Я
проснулся со стоном. Сердце колотилось. Ночной кошмар мокрым холодным
компрессом давил на сердце.
Привычно пересчитал шпалы поезд, и нормальные звуки мира успокоили меня.
Сейчас пройдет этот нелепый детский страх, и можно будет снова заснуть.
Но страх не оттаивал. Ушли, растворились заросли, исчезло прерывистое
дыхание за спиной, а страх все не уходил. Наоборот, разбуженный, он все
рос, пока не .превратился в отчаяние.
С трудом я сполз с тахты, доплелся до ванной и долго пил холодную воду. Я
понимал, что нужно было бы зажечь свет, вскипятить чайник, что-то делать,
двигаться, но вместо этого я снова улегся. На грудь давила многотонная
тяжесть. Было бесконечно жаль чего-то, и я чувствовал на глазах давно
забытые, невесть откуда взявшиеся слезы.
Что, собственно, случилось, .почему так щемит сердце, почему ночная тишина
так безнадежно печальна? Почему в грудь под давлением закачана острая
тоска?
Как тонущий, я хватался за спасательные круги: я здоров, мне сорок лет, я
свободен. Я более или менее преуспевающий сценарист. Разве этого мало?
Но круги выскальзывали из рук, уходили под воду, и я никак не мог
уцепиться хоть за один из них, Завтра утром я опять увижу свою хмурую
физиономию в зеркале, послезавтра тоже. Мелькание этих лиц сольется в одну
серую картину, которая промелькнет незаметно, и все... И ничего не будет,
кроме этой скучной галереи.
В дверях стояла Катя, моя первая жена. "Странно,- вяло подумал я,- мы же
разошлись одиннадцать лет назад, у нее не может быть ключа от двери, и
потом, зачем она зажгла свет?"
Она нисколько не изменилась. Она была в том же лиловом свитере с
множеством маленьких перламутровых пуговок на рукавах, который был на ней
в тот вечер. И над лбом была та же челочка.
И выражение лица было тем же, что я помнил: жадное, суетливое любопытство.
Когда она входила в новую комнату, она стремительно ощупывала ее взглядом,
обегала все углы. Она напоминала мне любопытную собачонку.
Не говоря ни слова, она и сейчас быстро оглядела комнату, хотела было