"Карл Густав Юнг. О духовности, о творчестве" - читать интересную книгу автора

истолковании. Пожалуй, "Фауст" лучше, чем что бы то ни было другое, дает
представление о двух крайних возможностях литературного произведения в его
отношении к психологии.
Ради ясности я хотел бы обозначить первый тип творчества как
психологический, а второй - как визионерский. Психологический тип имеет в
качестве своего материала такое содержание, которое движется в пределах
досягаемости человеческого сознания, как-то: жизненный опыт, определенное
потрясение, страстное переживание, вообще человеческую судьбу, как ее может
постигнуть или хотя бы прочувствовать обычное сознание. Этот материал
воспринимается душой поэта, поднимается из сферы повседневности к вершинам
его переживания и так оформляется, что вещи сами по себе привычные,
воспринимаемые лишь глухо или неохотно и в силу этого также избегаемые или
упускаемые из виду, убеждающей силой художественной экспрессии оказываются
перемещенными в самый освещенный пункт читательского сознания и побуждают
читателя к большей ясности и более последовательной человечности....Поэт уже
выполнил за психолога всю работу. Или последнему нужно еще обосновывать,
почему Фауст влюбляется в Гретхен? Или почему Гретхен становится
детоубийцей? Все это - человеческая судьба, миллионы раз повторяющаяся
вплоть до жуткой монотонности судебного зала или уголовного кодекса. Ничто
не осталось неясным, все убедительно объясняет себя из себя самого.
(129)...Пропасть, которая лежит между первой и второй частями "Фауста",
отделяет также психологический тип художественного творчества от
визионерского типа. Здесь дело во всех отношениях обстоит иначе: материал,
т.е. переживание, подвергающееся художественной обработке, не имеет в себе
ничего, что было бы привычным; он наделен чуждой нам сущностью, потаенным
естеством, и происходит он как бы из бездн дочеловеческих веков или из миров
сверхчеловеческого естества, то ли светлых, то ли темных, - некое
первопереживание, перед лицом которого человеческой природе грозит полнейшее
бессилие и беспомощность. Значимость и весомость состоят здесь в неимоверном
характере этого переживания, которое враждебно и холодно или важно и
торжественно встает из вневременных глубин; с одной стороны, оно весьма
двусмысленного, демонически-гротескного свойства, оно ничего не оставляет от
человеческих ценностей и стройных форм - какой-то жуткий клубок извечного
хаоса или, голворя словами Ницше, какое-то "оскорбление величества рода
человеческого", с другой же стороны, перед нами откровение, высоты и глубины
которого человек не может даже представить себе, или (130) красота, выразить
которую бессильны любые слова. [Переживание этого рода] снизу доверху
раздирает завесу, расписанную образами космоса, и дает заглянуть в
непостижимые глубины становящегося и еще не ставшего. Куда, собственно, в
состояние помраченного духа? в изначальные первоосновы человеческой души? в
будущность нерожденных поколений? На эти вопросы мы не можем ответить ни
утверждением, ни отрицанием.
...Воплощенье, перевоплощенье,
Живого духа вечное вращенье...
Первовидение мы встречаем в "Поимандре", в "Пастыре Гермы", у Данте, во
второй части "Фауста", в дионисийском переживании Ницше, в произведениях
Вагнера ("Кольцо Нибелунга", "Тристан", "Парсифаль"), в "Олимпийской весне"
Шпиттелера, в рисунках и стихотворениях Уильяма Блейка, в "Гипнеротомахии"
монаха Франческо Колонна, в философско-поэтическом косноязычии Якоба Беме и
в порой забавных, порой грандиозных образах гофманова "Золотого горшка". В