"Уйти от погони, или Повелитель снов" - читать интересную книгу автора (Фер Клод де ля)

Глава тринадцатая София и Повелитель снов

Я лежала на руках осторожно несущего меня по грязному темному Парижу гвардейца и одновременно стояла посреди нагромождения камней с синеющей на горизонте лазурной полоской Мертвого моря и с изломанной грядой черных от солнечного жара Синайских гор.

Я знала это место, ибо здесь один из моих предков прошел твердой поступью во главе своего легиона на Иерусалим и установил власть Рима над страной садукеев и фарисеев, верующих в Бога единого, но совершенно по-разному, а потому ненавидящих друг друга больше, нежели народы, которые исповедовали многобожие. Никаких источающих мирру смоковниц, манн небесных и прочих чудес природы, встречаемых моим предком в этих краях, я не обнаружила. Лишь солнце, камни и две полоски – лазурная и черная – на далеком горизонте, подрагивающие в мареве восходящего воздуха.

Зато увидела стоящего в десяти шагах передо мной беловолосого старца с посохом в руке и в белой хламиде. Лицом это был другой старик, но очень похожим.

– На колени! – прорычал он. – И кайся!

И камни под ногами моими отозвались эхом, словно скалы в глубоком ущелье.

– На колени! – Повторил он грозным рыком. – И кайся!

Горизонт за спиной старца окрасился красным светом – и принялся медленно багроветь, словно набухать кровью. С двух сторон от нас стал мир сужаться, словно оматериализовавшийся мрак. Звуки в нем глохли – и голос старца будто отталкивался от них и многократно вонзался в уши, скреб там и давил в мозг:

– Кайся!.. Кайся!..

Вопль сей не показался мне страшным. Я поняла, что нахожусь во сне, что вольна напрячь силу воли – и проснуться, открыть глаза и ощутить себя на руках великана Порто посреди пропахшего помоями Парижа. И старец сей меня не веселил даже, казался мне лишь любопытным. Потому я ответила:

– Полно куражиться, старик. Говори, что нужно тебе, и я просыпаюсь.

– Ты не проснешься никогда! – услышала я грозный ответ. – Ты пленница Повелителя снов!

– Надолго? – улыбнулась я.

– Навеки!

Я рассмеялась – и попыталась распахнуть глаза.

Веки оказались смеженными, сил на то, чтобы раскрыть их, у меня не оказалось. Я просто не чувствовала своих век.

Тогда я решила помочь им руками – и руки не послушались. Точнее те руки, что были у меня лежащей на руках Порто, висели, как плети, а те, что оставались во сне, деть и легли на лицо и пальцами едва не выкололи мне глазницы, но не заставили меня по-настоящему проснуться.

– Ты убедилась? – спросил старик. – Это – только начало. Я тридцать лет искал способа подчинить тебя своей воле во сне – и вот свершилось! Сама великая София Аламанти у меня в плену! Ты слабее меня, несчастная гордячка, и тебе придется принять мои условия. Или умереть.

Он гордился собой. Он думал, что я по сию пору не знаю, кто он.

– Ты опоздал, Иегуда, – сказала я. – Еще два-три дня тому назад ты смог бы удивить меня и попытаться со мной сразиться. Но сейчас я готова к встрече. Потому что я знаю, кто ты, почему ты здесь и что ты хочешь от меня. А ты не знаешь, откуда это мне известно, почему я позволила тебе заманить себя в твой сон.

– Ты не собьешь меня, Аламанти! – произнес старик полным торжества голосом. – Ты попала в мир снов по моей воле! Я сильнее тебя!

При этом он широким и плавным движением переместил ногу сначала вбок, потом вперед, одновременно посох свой вознес над левым плечом так, что стал похож на того китайца Фу, с которым я упражнялась в способах боевой борьбы кун-фу во время плавания на пиратском корабле по морям и океанам. Все эти танцевальные «па», красивые, отточенные, отработанные долгими часами тренировок движения нужны были китайцу и этому старику того лишь ради, чтобы сконцентрировать сознание свое и волю, собрать напряжение всех мускулов направленными в одну точку, а потом нанести один-единственный, но действительно сокрушающий удар, способный раздробить любую человеческую кость или даже череп. Забава для плебейского сословия, способного лишь на взбрык в ответ на окрик хозяина, иногда на мятеж, всегда приводящий к признанию рабом своей вины. Такими методами могут бороться ничтожества между собой. Но не с Аламанти.

Отец научил меня сосредотачивать силу удара в одну точку без лишних движений, то есть быстрее всякого там кунфуиста в шестнадцать с половиной раз. Потому у меня было в запасе ровно шестнадцать секунд, в течение которых я успела все вышесказанное продумать и, сделав шаг вперед, тем самым нарушив диспозицию, на которую был рассчитан удар Повелителя снов, легонько щелкнула старика по уху.

И противник мой упал. Как сноп от ветра, на бок. Ибо красивая стойка на одной ноге с воздетым над головой посохом нехороша как раз тем, что предполагает наличие мгновения, когда тело двинется вперед, но уже не имеет опоры. Если бы я ударила его по затылку, он упал бы мордой вперед и разбил себе нос. Я пожалела старика – и только опрокинула его.

Но старый Иегуда оказался проворным. Он быстро перекатился прочь от меня и вскочил на ноги. Посох свой Повелитель снов держал уже перед собой в вытянутых руках так, словно хотел огреть меня им по спине, как бьют погонщики мулов.

Однако я знала этот прием и потому не попыталась увернуться от удара. Тот прием, которым он хотел вбить острие посоха своего мне в грудь, потребовал бы семнадцать мгновений, как я помнила из тренировок с Фу. Потому я решила показать Иегуде, что он слабак в сравнении со мной, – и опередила его на пятнадцать с половиной мгновений, оказавшись рядом с Повелителем снов, скинув с него хитон его и завернув его за плечи старика. Посох вывалился из рук Повелителя снов, и сам он упал передо мной на колени.

Можно было попробовать проснуться, ибо несущий меня Порто если и не устал еще, то почувствовал одышку, стал шумно сопеть, отчего в нос мне ритмично било запахом плохо переваренной пищи и сивухи. Но с Иегудой тоже следовало разобраться.

– Если я сверну тебе сейчас шею… – сказала я так, чтобы он продолжил предложение за меня.

– … то ты не выйдешь из сна никогда, – продолжил он.

Это могло быть и ложью, и правдой. Я должна в этом разобраться. Потому спросила:

– И на руках Порто останется то, что называется состоянием нахождения в летаргическом сне?

– Ты догадлива, София.

– Нет, – ответила я. – Аламанти не догадываются, Аламанти понимают. А теперь подумай ты…

– О чем?

– О том, что ты мне сказал.

Да, ломбардец был умен, талантлив, род был его древнее, быть может, даже моего, знаний накопил много, но только после этого вопроса понял Повелитель снов, что он наделал, сказав мне, что я действительно нахожусь во сне летаргическом.

– Ох я дурак! – воскликнул старик и схватился в отчаянии за седую голову.

Сей простой трюк меня развеселил так, что я решила позволить Иегуде совершить этот прием борьбы, потому не отступила, как следует делать в подобный момент. А он, собрав за пятнадцать секунд всю силу свою, энергию и волю в один кулак, ударил сомкнутыми в замок руками по моей ноге, метя при этом, впрочем, в колено.

Я вскрикнула во сне и застонала. Порто встревожился:

– Случилось что, малышка? Больно?

К тому моменту он оказался под фонарем, висящие над входом в один из трактиров на улице Горшечников присел там и стал осматривать меня.

Я ж схватила за ухо Иегуду и потянула вверх, заставив его подняться на ноги, посмотреть мне в глаза. Ибо ухо – самый слабый орган человека. Да и любого животного вообще. Взявший живое существо земли за ухо становится повелителем такого существа на все то время, когда держит оное в руке.

– Тебе больно? – спросила я с участием в голосе.

– Д… да, – чуть не расплакался он.

– Мне тоже.

– Да, – согласился он.

– Ты хотел попасть мне в колено и сломать его? Мне нужен был его ответ. Если он скажет правду – он мужчина, если солжет – я перестану уважать его.

– Нет, я хотел…

Я отшвырнула от себя Повелителя снов и вытерла руки о платье.

– Дурак, – сказала я лежащему у меня под ногами Иегуде. – Мгновение назад ты мог подняться почти до меня и встать рядом с Аламанти. Ты ж пролукавился – и стал мне не нужен.

Говорила это – и следила, как рука Иегуды, лежащая на том сероватом нечто, на чем стояла и я, а было только что камнями на виду у Мертвого моря, нащупала конец посоха, ухватила его и с силой швырнула в мою сторону.

Я легко подпрыгнула, как в игре в скалочку…

– Ух ты, какой синяк! – пробормотал Порто, обнаружив синее пятно на моей правой икре, по которой уда рил руками Повелитель снов. – Откуда? Бедная малышка.

Удар Иегуды посохом мог бы переломать мне ноги. Л не во сне, а наяву, прямо на руках добросердечного Порто. Гвардеец бы пришел от вида подобного чуда в ужас.

– Ты проиграл, – сказала я нынешнему Повелителю снов. – Твой отец был умнее. И трусливей. Он не стал связываться со мной во сне.

– Отец не знал того, что знаю я, – ответил Иегуда.

Он сел, подтянув колени к груди, и смотрел на меня снизу вверх.

– Отец твой не знал, как удерживать людей в состоянии сна? – догадалась я. – И как их заставлять проваливаться сюда?

– Ты не победишь меня, София, – сказал он. – Я сильнее тебя. Если ты убьешь меня, то не проснешься никогда.

Он опять проговорился – и не заметил этого. Ибо он сказал, что я могу убить его в своем сне. Это значит, что Повелитель снов не бессмертен, что тело, уничтоженное во сне, умрет и наяву. То есть мы равнозначны в нашей битве в мире сновидений – и тот, кто из нас окажется победителем здесь, будет главенствовать и в основном мире.

– Я выйду отсюда, – сказала я. – Потому что я – Аламанти! А ты – червь. Как твой отец. Он не стал бороться со мною в моем сне тридцать лет тому назад. И ты тогда же отказался вступить со мной в схватку наяву. Сбежал из замка в Андорре, как заяц.

– Ты говоришь так, чтобы заставить меня выпустить тебя из сна, – ответил он. – Но я стар, мне нечего терять. Я умру здесь вместе с тобой, Аламанти.

Зачем? – спросила я, продолжая удерживать его взглядом внизу. – Какая польза в этом твоему роду? Если меня не станет, то никто и никогда не получит сокровищ Аламанти. Я одна знаю, где они. И ты вогнал меня в этот чародейский сон для того лишь, чтобы вызнать эту тайну. Не так ли?

– Ты права, София, – согласился он. – Но лучик умереть самому и лишить силы и власти врага своего, нежели остаться живым и вернуть тебе свободу.

Всегда смешно слушать фанатика. Повелитель снов и впрямь считал себя большим рабом рода своего, чем были рабами жидов все должники ломбардцев. Однажды потерпев поражение в борьбе наших гипнотических возможностей, он потратил тридцать с лишним лет жизни только на то, чтобы обучиться некому гипнотическому фокусу, суть которого мне стала ясна, едва я столкнулась с Повелителем снов в этот раз. Ибо я училась думать под руководством моего отца в замке Аламанти. А Иегуда тридцать лет учился танцевать с палкой в руках и медленно концентрировать в себе силу для того лишь, чтобы сломать мне руку или ногу, но ни в коем случае не убить. Жалкая судьба…

– Свободу? – рассмеялась я. – Что может знать о свободе жид – существо, зависящее от мнения своего племени, мнения толпы и нескольких не то жрецов, не то учителей, не умеющих думать самостоятельно, а лишь повторяющих слова, сказанные за тысячи лет до них людьми порой безграмотными, всегда напыщенными и лживыми.

От слов моих в глазах Иегуды вспыхнул гнев – и рука его метнулась в мою сторону. Из рукава вылетел нож и ударил меня в левое плечо…

– Милая! Что с тобой? – воскликнул Порто, на глазах которого из плеча моего полилась ручьем кровь.

Он разорвал рукав моего платья и быстро перевязал рану.

Нож во сне упал на камни, рана перестала кровоточить, но принялась болеть и ныть. Я силой воли заставила рану затянуться, а потом дважды ударила Иегуду по нужным местам – и обе руки негодяя обвисли. На две минуты, знала я.

– Благородство чуждо иудею, – сказала я. – И ты доказал это. Поэтому не жди благородного отношения и по отношению к себе.

– Ты умрешь здесь, проклятая колдунья! – вскричал он. – И успокоишься навсегда!

Человек сей был готов умереть – и потому я разрешила ему пожить еще немного. Мне захотелось, чтобы Иегуда испытал страх смерти. Ибо лишь страх смерти очищает людей от обитающей в них скверны, а сей человек ничего, кроме скверны, в душе не имел. Потому страх, который должен родиться в нем, должен быть сильным.

– Поговорим, – предложила я, усаживаясь от Иегуды напротив. – Раз нам вместе здесь кончать свои жизни, то почему бы не побеседовать накоротке и откровенно. Занятие для жида почти невозможное, я знаю, но можно попытаться. Хотя бы раз в жизни. Больше такой возможности не представится.

– Ты хочешь… со мною умереть? – поразился он.

Ты же знаешь, мы с тобой почти ровесники, – ответила я. – Твой жизненный путь пришел к концу, а мой повторяется – и только. Что я теряю со смертью своей? Ничего. Всего лишь еще лет тридцать-сорок существования в мире, который совсем не похож на тот, которым я помню его много лет назад. Я молода телом, но разумом и душой осталась там, где была молодой по-настоящему. Три сына было у меня – и где они? Отец твой и ты выкрали их у меня с помощью предателей. А теперь даже если я найду их – как признаю за сынов своих, если они выглядят старше матери своей? Я не помню их, они мне чужие. Как передать им сокровища Аламанти, коли всего лишь от рода нашего у них – частичка крови древних колдунов и только? Но что такое кровь в сравнении с годами учебы в подвалах замка нашего? Что значит слово «сын» для Аламанти, которая не объяснила потомку своему законы движения, не убедилась, что он понял их правильно, как делал это отец мой, когда я попала в замок его? Вы выкрали детей у меня, чтобы шантажировать меня ими, не так ли? Ты хотел вот в этом сне схватить меня, пленить, но не уничтожить до тех пор, пока то, что принадлежит моему роду, я не передам одному из ныне преданных ломбардцам моих детей. Ведь это ты так задумал?

Тут я заметила, что туман, которым стал понемногу окутываться Иегуда, прикрыл уже его плечи и достиг бороды. Тогда я схватила Повелителя снов за волосы и резко потянула вверх. Он сразу вырос, стал выше меня, но и оттуда сверху смотрел на меня снизу. Глаза старика были широко открытыми, он молчал.

– Ты хотел сбежать, – сказала я. – И оставить меня здесь. Ибо ты уверен, что я не выберусь из сна. Потому что ты опять струсил. Тебе страшно услышать, что ты опять проиграл. Ломбардскому дому не победить дома Аламанти никогда. Потому что вы всегда были прислужниками нашими, рабами и всегда останетесь ими. Сколько бы сил ни приложили на то, чтобы преодолеть Аламанти.

– Ты умрешь здесь, София… – сказал он без выражения в голосе. – Вместе со мной. Ибо путь наш жизненный пришел к концу…

Хорошо играешь, – улыбнулась я в ответ. – Сейчас ты скажешь, что я, как внешне более молодая, переживу тебя и буду с тоской ждать, пока издохну. А про себя будешь знать, что ты во сне переживешь меня и вернешься в мир реальный после моей смерти здесь, – заметила легкую улыбку на его губах – и поняла, что угадала мысли его. – Ты – лучший мой противник в этой жизни, Иегуда. Жаль только, что ты – такой трус. Тридцать лет ты готовился к битве со мной, а мог бы в течение этих тридцати лет по-настоящему бороться. И глядишь – победил бы…

– Тебя победишь… – с сомнением в голосе произнес он.

– Побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто в себе больше уверен. Ты прожил долгую жизнь, Иегуда, да так и не понял, что мужчина сильнее женщины. Ты и отец твой могли победить меня тогда – тридцать лет тому назад… когда я не знала ничего…

– Ты… не знала? – поразился он.

Изумление его было искренним – и это меня умилило. Нет ничего на свете беззащитней и приятней сердцу женщины, нежели пораженный молнией оторопи мужчина. Ибо в сей краткий миг возвышается она над ним, как гора над бездной, как солнце над землей, и видит не только истинную сущность его, но все его грехи и слабости.

– Сядь на камень, – велела я и приказала здешнему солнцу оказаться в зените, туману исчезнуть, а вместе с ним и рассеяться полоске Мертвого моря, горной линии Синая, рассыпаться до горизонта серому с желтоватым отливом песку, собранному кое-где в кучи-барханы, с одиноким корявым деревцем-саксаулом вдали, на котором застыла, распахнув рот, едва различимая отсюда ящерица-хамелеон под названием агама.

Иегуда шлепнулся задом на единственный здесь, кажущийся оттого нелепым, словно таракан в тарелке супа, камень.

– Ты похож на отца своего, – продолжила я. – Тем, что бежишь с поля боя, если до конца не уверен в победе своей. Твой отец явился в таком же хитоне, с такой же палкой в руках передо мной в моем сне в первый раз неожиданно. Я сразу поверила словам его о том, что он – Повелитель снов, то есть такого рода Бог, каких много было во времена твоих и моих предков, когда один лишь твой народ исповедовал единобожие. И это потрясло меня так, что у твоего отца был шанс победить Аламанти. Он мог в тот час вызнать у меня все про род мой и про тайну нахождения наших сокровищ. Ибо с богами не спорят. Даже Аламанти.

Иегуда застыл, слушая меня.

– Но отец твой, прежний Повелитель снов, пошумел, погремел и… сбежал. А вскоре уже ты решил пленить меня, нагнать полусон и выведать то же самое. Но я победила тебя. Всего один только раз мы сразились – и ты тотчас сбежал из андоррского замка. Как нашкодивший кот.

Он молчал. Сидел на камне, как церковь римская на апостоле Петре, уставив недвижимый взор свой в песок под моими ногами, и молчал. Спина его сгорбилась, руки обвисли. Повелитель снов словно знал заранее все, что я ему скажу.

– Проиграл ты и в этот раз – в третий, – заключила я. – Что значит это, а, Иегуда?

Он с трудом разомкнул губы.

– Я должен… – произнес медленно, едва слышно, – умереть…

– Да, – согласилась я, – ты должен умереть. Чтобы не сказать мне того, что я могу узнать, ибо это – тайна рода твоего.

– Ты… великодушна… – сказал он так же медленно и глухо.

– Да, Иегуда, – согласилась я и на этот раз. – Я – христианка, а ты – иудей. Иудеям не свойственно ни великодушие, ни чувство благодарности вообще, а по отношению к гоям – особенно. Я – гой, а ты – иудей. Я победила тебя – и ты умрешь. Это будет справедливо.

– Но… почему?.. – спросил он, подняв голову и обретая проблеск мысли во взоре. – Почему ты не допрашиваешь меня?

– Во имя милосердия, – улыбнулась я. – Или потому, что гою куда приятней видеть, как иудей убьет себя сам.

Он дернулся, но я сказала:

– Для тебя это – шанс не предать род Мардуха, – и тотчас плечи его вновь обвисли, взгляд стал молящим.

– Ты мне… поможешь? – спросил он с надеждой в голосе.

– Только этим, – ответила я и показала взглядом за спину его.

Там уже выросла аккуратная, соснового дерева, хорошо обтесанная и крепко сбитая П-образная виселица. Под верхней перекладиной болтала на легком пустынном ветру добротная морской пеньки веревка, свернутая в петлю и смазанная жиром. Под петлей располагалась столь же аккуратная, сосновая скамейка.

Иегуда поднялся на ноги, погладил свои ожившие руки. Все это он делал, не отрывая глаз от меня. Потом с усилием во всем теле развернулся, на секунду застыл, увидев свой последний приют, и, бороздя ногами песок, поплелся к виселице.

Он знал теперь, что приговор мой воистину милосерден. Ибо умрет он от удушья, то есть наяву тело его будет найдено без особо заметных следов насильственной смерти. Те, кто не станет осматривать труп Иегуды внимательно, решат, что умер он от старости. Или от разрыва сердца. Или от кровоизлияния в мозг. Люди всегда на ходят объяснения непонятному.

Те же, кто знает, почему Иегуда оказался в летаргическом сне, куда отправился он и с кем решил сразиться, все поймут – но болтать о догадке не станут. Смертью своей он как бы предупредит ломбардцев и иезуитов о том, что я жива, – и уже потому он согласился на подобную смерть.

Впрочем, выбирать ему было не из чего…

Иегуда встал ногами на скамейку и просунул руками голову в петлю, затем уложил веревку аккуратно на плечи.

– София, ты умрешь здесь, – сказал он гордо. – И тело твое выбросят на парижскую свалку. Чтобы растерзали тебя там собаки и вороны.

А ведь этот некогда яркий красавец нравился мне тридцать лет назад. Если бы он не сбежал из замка, я бы сделала его своим любовником. И кто знает, как бы повернулось все…

– Ты молодец, – ответила я, – ибо ты умеешь умирать. Но…

Мне не хотелось, чтобы враг мой отправился на тот свет с чувством исполненного долга и торжеством в душе.

– Это – всего лишь летаргический сон. Фокус твой я разгадала, – заявила я. – То есть для того, чтобы втянуть меня в этот мир… – обвела руками безжизненную пустыню с по-прежнему неподвижно сидящей на ветке ящерицей-хамелеоном, – … ты сам впал в летаргический сон.

– Нет! – воскликнул он.

– Да, – улыбнулась я. – Ты не стал возражать, когда я тебе минуту назад сказала об этом. А сейчас понял, что я хочу сказать дальше.

– Нет! – еще громче закричал он. – Ты не можешь знать этого!

– Ты впал в летаргический сон для того, чтобы ввести меня в него и удерживать здесь взаимным притяжением, – продолжила я. – Ты очень хорошо все рассчитал, но…

– Нет! – завопил он громче прежнего.

– Но как только один из нас умрет, связь между нами прервется – и…

– Не-ет! – завопил он что есть мочи.

– Победила я. Потому, как только умрешь ты, я проснусь. Просто проснусь.

– Нет! – орал он истошным голосом. – Этого не может быть! Не надо! Не!..

Иегуда взмахнул в отчаянии руками, покачнулся, скамейка под ним качнулась.

– Стой! Я прошу тебя!

И вновь взмахнул руками. Скамейка опрокинулась – и тело Иегуды повисло в воздухе, извиваясь, разбрасывая ноги в стороны, развеваясь седыми волосами… Одна рука почти достигла шеи с веревкой, но на половине пути застыла и обвисла… Тело забилось в конвульсиях… Глаза вытаращились, толстый красный язык вывалился из распахнутого рта… И только тут раздался знакомый хруст сломавшихся под весом тела позвонков.

На перекладину виселицы тяжело опустился невесть откуда взявшийся здесь стервятник…

Я проснулась на руках продолжающего сидеть возле трактира Порто и, сладко потянувшись, спросила:

– Мы уже пришли к тебе, дорогой?

– Да, – ответил он растерянным голосом. – Мне показалось, что ты умерла. Ты даже не дышала.

– Поцелуй меня, – попросила я нежно.

И он впечатал мне в рот огромные, пахнущие жевательным табаком и пивом губы, щекоча усами и нос мой и подбородок.

Это была настоящая жизнь…