"Карл Густав Юнг. Об отношении аналитической психологии к поэтико-художественному творчеству" - читать интересную книгу автора

и в то же время - насколько он своенравен и своеволен. Сколько биографий
великих художников говорят о таком порыве к творчеству, который подчиняет
себе все человеческое и ставит его на службу своему созданию даже за счет
здоровья и обычного житейского счастья! Неродившееся произведение в душе
художника - это стихийная сила, которая прокладывает себе путь либо
тиранически и насильственно, либо с той неподражаемой хитростью, с какой
умеет достигать своих целей природа, не заботясь о личном благе или горе
человека - носителе творческого начала. Творческое живет и произрастает в
человеке, как дерево в почве, из которой оно забирает нужные ему соки. Нам
поэтому неплохо было бы представлять себе процесс творческого созидания
наподобие некоего произрастающего в душе человека живого существа.
Аналитическая психология называет это явление автономным комплексом ,
который в качестве обособившейся части души ведет свою самостоятельную,
изъятую из иерархии сознания психическую жизнь и сообразно своему
энергетическому уровню, своей силе либо проявляется в виде нарушения
произвольных направленных операций сознания, либо, в иных случаях, на правах
вышестоящей инстанции мобилизует Я на службу себе. Соответственно художник,
отождествляющий себя с творческим процессом, как бы заранее говорит "да" при
первой же угрозе со стороны бессознательного "должно". А другой, кому
творческое начало предстает чуть ли не посторонним насилием, не в состоянии
по тем или другим причинам сказать "да", и потому императив захватывает его
врасплох.

Следовало бы ожидать, что неоднородность процесса создания должна
сказываться на произведении. В одном случае речь идет о преднамеренном,
сознательном и направленном творчестве, обдуманном по форме и рассчитанном
на определенное желаемое воздействие. В противоположном случае дело идет,
наоборот, о порождении бессознательной природы, которое является на свет без
участия человеческого сознания, иногда даже наперекор ему, своенравно
навязывает ему свои собственные форму и воздействие. В первом случае
следовало бы соответственно ожидать, что произведение нигде не переходит
границ своего сознательного понимания, что оно более или менее исчерпывается
пределами своего замысла и говорит ничуть не больше того, что было заложено
в него автором. Во втором случае вроде бы следует ориентироваться на что-то
сверхличностное, настолько же выступающее за силовое поле сознательно
вложенного в него понимания, насколько авторское сознание отстранено от
саморазвития произведения. Здесь естественно было бы ожидать странных
образов и форм, ускользающей мысли, многозначности языка, выражения которого
приобретают весомость подлинных символов, поскольку наилучшим возможным
образом обозначают еще неведомые вещи и служат мостами, переброшенными к
невидимым берегам.

Так оно в общем и целом и получается. Всякий раз, когда идет речь о
заведомо сознательной работе над расчетливо отбираемым материалом, есть
возможность наблюдать свойства одного из двух вышеназванных типов; то же
надо сказать и о втором случае. Уже знакомые нам примеры шиллеровских драм,
с одной стороны, и второй части "Фауста" или, еще лучше, "Заратустры", с
другой, могли бы послужить иллюстрацией к сказанному. Впрочем, сам я не стал
бы сразу настаивать на зачислении произведений неизвестного мне художника в
тот или другой класс без предварительного и крайне основательного изучения