"Уважаемый господин дурак" - читать интересную книгу автора (Эндо Сюсаку)

На север

Некоторое время после того, как поезд на север отошел от платформы станции Уэно, пассажиры вагона третьего класса были заняты содержимым взятых с собой коробочек с едой и разговорами друг с другом. Но когда станции Акабанэ, Омия и Кояма остались позади, казалось, что им уже не о чем больше говорить, и один за другим они начали засыпать.

Гастон сидел около окна, глядя на быстро пробегающие мимо огни города Кояма. Он видел окна маленьких, как спичечные коробки, лавок вдоль железнодорожных путей, а в некоторых — фигурки людей, сидящих за обеденным столом.

Его мысли перенеслись в дом Хигаки в Кедо. Прошло уже два часа, как поезд покинул станцию Уэно, так что Томоэ определенно уже вернулась и рассказывает в гостиной Такамори и другим домашним, что произошло.

Повседневная жизнь людей... радость родителей и детей, собравшихся вместе в узком кругу. Счастье не быть одиноким. Но Гастон уже примирился с тем, что он предоставлен лишь самому себе. Он проделал длинный путь в Японию и сейчас сидит в качающемся поезде, который несется на север сквозь темноту ночи.

Ямагата. Его ожидает там лишь одиночество, ибо он едет один в незнакомый город, где раньше никогда не бывал. Что его там ждет? Он мог только предполагать.

В грязных окнах вагона третьего класса отражалось его лицо. Уставшее, грустное, лицо одинокого человека.

Время от времени один из пассажиров пробирался по центральному проходу вагона к туалету, открывал скрипучую дверь и исчезал внутри. Другой, проснувшись от этого звука, спрашивал у соседа, где они находятся, и снова закрывал глаза.

Проходы между сиденьями были настолько узкими, что Гастон никак не мог вытянуть ноги, и они уже начали затекать. Пассажир средних лет, сидевший напротив, то и дело с любопытством посматривал на него из-за своей газеты, но и он в конце концов сложил газету и закрыл глаза. Маленькая сутулая пожилая женщина, сидевшая рядом, открыла коробочку с едой и начала, как мышка, откусывать от больших рисовых шариков. Затем повернулась к Гастону и, слегка улыбаясь, спросила:

— Вы американец?

— Нет... — Гастон растеряно покачал головой.

— Вы не хотите попробовать рисовые шарики?

— Нет, спасибо. Я уже покушал.

— Куда направляетесь?

Сама она ехала в Акита к сыну с женой и их тремя детьми.

Слушая ее, Гастон вновь задумался, зачем же он едет следом за Эндо. Как сказала Томоэ, у него нет ни малейшего представления о том, как его примут. Он и сам хорошо сознавал, насколько это опрометчивый и необдуманный поступок.

Тем не менее, увидев сегодня в собачьем загоне уже начавшее разлагаться под жестокими лучами послеполуденного солнца тело Наполеона, Гастон почувствовал запах смерти. И этот запах смерти исходил не только от маленького животного — он витал в воздухе, окружая всех людей в сегодняшнем мире.

После каждого поворота каретки белые кончики пальцев Томоэ двигались по клавишам пишущей машинки со скоростью автомата, издавая приятный для слуха стрекот. Ее сдержанное лицо светилось каким-то особым очарованием, что свойственно сегодняшним молодым девушкам.

— Хигаки-сан, будьте добры, займитесь этим. — И ей передали новый документ из офиса главы фирмы.

— Хорошо. Положите его здесь. — Она улыбнулась, принимая работу к исполнению, но ее пальцы продолжали отстукивать прежний ритм. Лежащая перед нею стопка документов постепенно исчезала.

Каждые полчаса она делала пятиминутный перерыв. Достав из ящика стола лекарство для глаз, она закапывала по нескольку капель в каждый, а затем просто давала им отдохнуть. Это помогало снять с них усталость после длительной концентрации внимания на маленьких иероглифах. Тем же способом она пыталась предотвратить близорукость — этого страшного врага молодых девушек, которые заботятся о своей внешности. Более того, если она будет работать с усталыми глазами, то сделает много ошибок. Поэтому пятиминутный перерыв был чем угодно, но не пустой тратой времени.

Сегодня, когда она массировала кончики пальцев, глядя из окна в небо, ее мысли не покидала одна идея. Время приближалось к полудню, а если точнее, было 11 часов 30 минут. Если обычному поезду до Ямагаты требуется примерно девять часов, Гастон должен был бы прибыть туда этим утром еще затемно.

Томоэ никогда не бывала в Ямагате, но могла представить себе, как бы выглядел приезд Гастона ранним утром, еще затемно. Свет еще горит в зале ожидания, там прохладно в этот ранний час. Несколько местных мужчин и женщин сидят на скамейках со своим багажом, ожидая в полусне прибытия поезда. Рабочий станции подметает пол...

Наконец, поезд из Токио медленно подходит к перрону. Вслед за пассажирами-японцами Гастон с озабоченным лицом входит в здание вокзала. Его большое тело и странный внешний вид привлекают внимание обитателей зала ожидания.

Привокзальная площадь еще спит, хотя молочно-белая дымка рассвета начинает поднимать занавес ночи. Автобусы еще не ходят, и все магазины закрыты. Пустынная площадь освещена случайными уличными фонарями. Гастон облокачивается о стену вокзала и смотрит на утренние звезды.

«Уважаемый дурак!» — воскликнула Томоэ вчера вечером, когда поезд скрылся в темноте ночи. Сейчас она повторила про себя эти слова вновь. И задумалась, не ошибалась ли в своей критической оценке мужчин. Чувства Томоэ к Гастону, конечно, не имели ничего общего с чувством девушки к молодому человеку, который ей нравится. Но то, что этот недалекий человек, которого она в глубине души презирала и над которым насмехалась, должен оказаться для нее загадочным и непонятным, стало глубоким шоком для такой уверенной в себе девушки, как Томоэ. И дело не только в том, что он предстал перед нею таким таинственным, но и в том, что она проиграла ему, хоть он и был дураком. Чувство поражения было для Томоэ особенно неприятным — она гордилась собой как девушкой умудренной опытом и современной.

Несмотря на всю независимость характера, она вдруг поняла: необходимо поговорить с братом. В конце концов, она всего-навсего — юная барышня. Поскольку у нее нет того, кого она могла бы, не кривя душой, назвать «своим парнем», Такамори — единственный, с кем можно обсудить проблему мужчин. Она набрала номер его телефона. Его голос на другом конце провода звучал необычно по-деловому. Томоэ осознала, что, хотя дома он вел себя довольно фривольно, в деловой обстановке банка его поведение менялось.

— О, это ты? — Когда он понял, что это всего лишь его сестра, манера его разговора резко изменилась. — Почему ты мне звонишь в это время? У меня будут неприятности с боссом. У нас не поощряется разговаривать по личным делам в рабочие часы.

Томоэ предположила, что его непосредственный начальник, которого он постоянно боится, — где-то поблизости.

— Я прошу прощения. — Ей стало неловко. — Я просто хотела спросить, не можем ли мы где-нибудь встретиться по дороге домой.

— Дай подумать... — Голос Такамори звучал неуверенно — он не очень понимал, чего она от него хочет. А он был уверен, что она чего-то хочет, ибо такое предложение с ее стороны было фактически беспрецедентным.

— Ты не сможешь?

— Думаю, я бы смог... — Брат вдруг заговорил очень тихо. — А ты угостишь меня ужином? Я совсем пустой.

— Что ты сказал?

— Я сказал, что могу положительно рассмотреть твое предложение, если ты угостишь меня ужином.

В пять часов Томоэ натянула чехол на пишущую машинку и отправилась в женский туалет обновить макияж. Когда она вышла, в коридоре прямо, как спичка, стоял Осако.

— Томоэ-сан, не согласились бы вы пойти со мною в кино? У меня есть два билета на фильм «Буря».

— Спасибо. Но у меня сегодня уже назначено свидание, — вежливо ответила она. — Возможно, в другой раз.

Мягко отделавшись от воздыхателя, она поспешила на встречу с Такамори в кафе в районе Юракуте. Вопреки своей обычной манере он не опоздал и уже ждал ее, покуривая, сидя у стены и наблюдая за тропическими рыбками в аквариуме.

— О чем ты хотела со мной поговорить? Могу поспорить, что это связано с Гастоном.

— Как ты догадался?

— Потому что у меня самого он не выходил из головы весь день.

— Хотела бы я знать, что он делает сейчас в Ямагате.

— Томоэ, я... — Брат решительным жестом затушил сигарету в пепельнице. — Я собираюсь попросить недельный отпуск. В прошлом году я не брал ни одного дня, поэтому имею на это право. И я хочу поехать в Ямагате, ибо понимаю: покинуть Гастона сейчас — это как выбросить лучшую часть меня самого. Вот такие у меня ощущения.

После подобного открытого заявления своих чувств, Такамори смущенно почесал в затылке.

— Я еду в Ямагату, — решительно повторил он.

— А что, если мне тоже поехать? — Томоэ положила ложечку в кофейную чашку и закрыла глаза.

— Но тебе нет необходимости ехать туда. — В глазах Такамори появился шутливо-язвительный блеск. — Тебе не надо больше утруждать себя Гастоном. К тому же, разве не ты всегда жаловалась на него?

— Тогда зачем ты едешь?

— Я говорил тебе — у меня свой взгляд на Гастона, а ты его всегда высмеивала. Я же — никогда.

Такамори редко так сыпал соль на сестринские раны, но ей нечего было на это ответить, и как бы ни было больно Томоэ в душе, приходилось признать: брат прав.

— Я вовсе не презирала его. Даже я могла видеть, что он хороший человек, даже слишком хороший. Однако в людях подобного рода я не нахожу ничего привлекательного.

— Привлекательного?

— Да, привлекательного. У него отсутствуют все мужские качества. — Наконец Томоэ нашла слова, чтобы отразить наступление брата. — Это лицо, одежда... Но даже это не самое плохое. Возьми его слабость, трусость. Он падает духом и плачет, как женщина. Я думаю, для нас, девушек, такой не может быть привлекательным.

— Вот оно что. Да, я думаю, это похоже на правду. — Такамори закурил вторую сигарету.

— Не подумай, что у меня имеются причины для того, чтобы составить о нем неверное мнение. — Томоэ почувствовала гордость — вот какую победу она одержала в споре.

— Но, послушай, Томоэ. Не все мужчины красивы и сильны. Среди них есть те, кто родился трусливым и слабо характерным. Есть даже такие, кто может легко заплакать. Но если такой человек, слабый и трусливый, мужественно переносит бремя своей трусости и слабости и храбро борется, чтобы прожить красивую жизнь, — вот это я называю подвигом. Гастон мне нравится не потому, что у него сильная воля и умная голова. А скорее потому, что, будучи слабым и трусливым, он по-своему продолжает бороться. Меня больше привлекает Гастон, чем какой-либо святой или герой.

Оба некоторое время сидели молча. Томоэ никогда раньше не слышала, чтобы ее брат так серьезно о чем-либо говорил. Он обычно слишком смущался высказывать глубокие мысли. Каждый раз, когда беседа перескакивала на серьезные вопросы, он обычно вставлял фривольные замечания или переводил разговор на другую тему.

— Ты можешь предположить, зачем он приехал в Японию? — Томоэ задала брату тот же вопрос, что и Гастону в ресторане в Ёцуя.

— Ни малейшей идеи. Поразительно загадочный человек, этот Гастон.

Стоял красивый ясный день. Экспресс «Аоба» отошел от станции Уэно в девять часов утра и сейчас уже оставил позади Кояма и Уцуномия. Слева можно было видеть цепь вулканических гор Насу.

— Тебе еще не надоело жевать? — Томоэ подняла голову от еженедельника, который читала, и недовольно посмотрела на брата.

В ответ она услышала лишь удовлетворенный вздох. По-прежнему работая челюстями, он повернулся к окну. Ни он, ни Томоэ никогда не были в районе Тохоку к северу от Токио. Еще детьми они пару раз ездили на юг в Кагосиму, где жили их дедушка и бабушка, но на север сейчас ехали впервые.

По голубому небу плыли два кучевых облака. Ветерок шевелил листву, серебрившуюся на солнце. Даже далекие горы Насу, казалось, сверкали на солнце.

— Томоэ, здесь начинается район Тохоку, — сказал Такамори. — Можно сказать, сейчас мы уже на севере страны.

— Осторожно, не урони мороженое на брюки.

— Давно мы никуда не ездили из Токио. Токио отнимает у человека душу, делает его раздражительным — как, например, тебя. Этот город не для меня.

— Если ты будешь есть дальше, у тебя определенно расстроится желудок.

Такамори прильнул лицом к окну Он видел реку, что текла вдоль путей, поднимая холодные брызги, деревенскую девушку, едущую через мост на велосипеде.

Гас, должно быть, тоже проезжал здесь и видел эту сценку. Однако нет — Гастон ехал ночным поездом и вокруг была полная темнота, все спали.

Такамори представлял себе Гастона: как он сидит в ночном поезде, ему неудобно, поскольку узкие проходы между сиденьями не позволяли ему вытянуть ноги. Видимо, не спал он один. На что он смотрел? На звезды в черном небе, как однажды они вместе смотрели на них?

Начиная от Фукусимы, к поезду стали постепенно подступать горы, их крутые склоны были покрыты соснами и криптомериями. Тоннели следовали один за другим, и скоро поезд выскочил на знаменитый перевал Итая.

«Зимой здесь, должно быть, много снега», — подумал Такамори и вообразил, как они смогут приехать сюда зимой с Гастоном.

После перевала Итая все больше пассажиров заговорило на диалекте Тохоку.

Небо покрылось облаками. Повсюду виднелись фруктовые сады, а на склонах террасами располагались виноградники, обращенные к лучам заходящего солнца. Среди других деревьев в небольших рощах резко выделялись каштаны, покрытые белыми цветами. Были там яблони и сливы, чьи плоды были защищены бумажными мешочками, а также вишневые деревья, покрытые красными ягодами. Поезд все дальше уходил на север, и деревьев становилось больше.

— Вы знаете, как называют этот сорт вишни? Его называют «Наполеон».

Томоэ и Такамори поразились, услышав отрывок разговора из соседнего купе. Необычное совпадение: в этом районе, где они с Гастоном впервые, — услышать имя Наполеона.

Шелестя серебристыми листьями под слабыми дуновениями ветерка, вишневые деревья гордо показывали гроздья рубиновых ягод. Были и такие вишни, плоды которых еще не покраснели. Почему этот сорт назвали «Наполеон»? Может, потому, что он считается императором вишен? Но Такамори и Томоэ, глядя на вишневые сады, думали совсем о другом.

Четыре часа. Спустя семь часов после отправления из Уэно, поезд наконец прибыл в Ямагату. Небо — совершенно чистое, когда они покидали Токио, — здесь было затянуто облаками. Когда они вышли на платформу, оказалось, что день довольно душный, хотя в поезде это было не так заметно. На краю неба собирались черные тучи — предвестие ливня.

— Где мы остановимся? — спросила Томоэ, держа чемодан в руках. Она боялась, что в любой момент может хлынуть дождь.

— Здесь, кажется, есть одна знаменитая гостиница. — Такамори развернул карту города, которую только что купил на станции. — Давай поглядим, «Араки Матаймон»... «Араки Матаймон».

— Что это?

— Название гостиницы, но ее на карте нет. Наверное, не такая уж знаменитая.

Но когда они назвали эту гостиницу таксисту, он ответил, что знает ее. Ответил не на местном диалекте, а на стандартном японском, знанием которого, похоже, очень гордился.

— Вы, должно быть, из Токио. Я тоже раньше жил в Токио. Понимаете местный диалект? Мне тяжело с ним пришлось, когда я сюда переехал. Но вот уже пять лет живу здесь, и никаких трудностей.

Пошел дождь. Этот старый город замков избежал бомбежек во время войны, так что здесь сохранились древние камфорные деревья, останки древних городских стен, покрытых мхом, и старые дома, напоминающие жилища самураев прошлых веков.

Гостиница была почти в центре города.

— Это лучшая гостиница в Ямагате, — заверил их таксист.

Гостиница действительно оказалась великолепной. Из своего номера на втором этаже Такамори и Томоэ могли любоваться красивым японским садом с искусно аранжированными камнями, деревьями и даже фонтаном. Похоже, что постояльцев в ней больше не было. Когда пожилая служанка вела их по длинному извилистому коридору к номеру, все комнаты по пути казались свободными.

— Вы, наверное, устали от долгой поездки. Вы из Токио? — спросила служанка на местном диалекте, аккуратно складывая костюм Такамори.

— Томоэ, может, ты примешь сейчас ванну, а я пока поучусь у этой женщины местному языку.

Томоэ, улыбаясь, пошла в ванную. Она с удовольствием опустила свое усталое тело в воду и, расслабившись, вытянула ноги. В окно ванной стучали дождевые капли.

Служанка ушла, и Такамори стал слушать шум дождя. Капли непрерывно падали в сад. Иногда на поверхность в фонтане поднимался карп, затем вновь погружался под воду. За стеной сада, укрытой деревьями, похоже, пролегала улица с оживленным движением. Такамори мог разобрать слабый стук шагов и шелест машин. Закурив сигарету, он подумал: как странно — оказаться в Ямагате подобным образом.

Ему хотелось знать, где сейчас Гастон. Должен быть где-нибудь в городе, и тоже слушает шум падающего дождя. Или, зная его, вполне можно предположить, что он идет по улице под дождем и похож на бездомную собаку.

Гастон в это время действительно шел по узким боковым улочкам Ямагаты под мелкой, как туман, моросью. Кругом стояла тишина — ее нарушали только аккорды доносившейся откуда-то популярной песни. Крыши редких домов были покрыты черепицей, в основном же дома здесь крыли оцинкованным железом или подгоняли друг к другу камни, как это было принято в старые времена. Тохоку — небогатый район. Но даже у этих примитивных домиков, в отличие от Токио, имелись собственные небольшие садики. Зеленые листья деревьев, мокрые от дождя, отражали любой свет, который падал на них. Большие розовые цветы, названия которых Гастон не знал, полностью распустились и украшали живые изгороди вокруг домов.

Одной рукой Гастон вытирал капельки влаги со своего лба, а в другой держал ломоть хлеба, от которого откусывал большие куски. Вскоре он вышел на широкую улицу и остановился, ища взглядом гостиницу. Увидев одну, он подошел к входу и крикнул:

— Прошу прощения!

Когда в дверях появилась служанка, он спросил ее, уже тише:

— Эндо-сан не остановился в этой гостинице?

Служанка испуганно посмотрела на него. Даже при обычных обстоятельствах внешний вид Гастона поражал людей, но сейчас француз был весь мокрый и больше, чем раньше, походил на приблудную собаку.

— Эндо-сан? — Служанка повернулась к клерку-администратору и спросила, зарегистрировался ли кто-нибудь с этим именем. Клерк с подозрением посмотрел на Гастона и ответил:

— Эндо? У нас нет никого с таким именем.

А когда Гастон, волоча ноги, вышел на улицу, они обменялись взглядами, и клерк высказал то, что подумали оба:

— Он похож на иностранца-нищего.

В следующем месте Гастон получил такой же ответ. Со вчерашнего дня он обошел весь город, он спрашивал в бесчисленных гостиницах, и реакция повсюду была одинакова. Служанки и клерки с изумлением смотрели на него и отвечали, что у них нет никого по имени Эндо. Гастону ни разу не пришло в голову, что Эндо мог остановиться под чужим именем, поэтому он продолжал ходить от одной гостиницы к другой и, стоя у входа, задавать один и тот же вопрос.

Насквозь промокшая одежда неприятно прилипала к телу. Он устал и проголодался. С самого утра во рту у него побывали только дождь и кусок хлеба, который он купил по дороге.

Наступил вечер. Гастон медленно пересек главную улицу и остановился перед гостиницей, где только что поселились Такамори и Томоэ. В этот самый момент Такамори сидел в кресле в своей комнате и смотрел на дождь, а Томоэ наслаждалась ванной, погрузившись по шею в чистую горячую воду и вытянув стройные, как у молодого оленя, ноги.

Получив такой же ответ в этой гостинице и даже не представляя, что в ней могут остановиться Такамори и Томоэ, Гастон, волоча усталые ноги, вновь исчез в улочках города.

— Кобаяси? В Ямагате проживает по меньшей мере несколько десятков Кобаяси, — сказал пожилой полицейский, глядя на Гастона. — Но не стойте на дожде, заходите и присядьте.

Весь облик Гастона, должно быть, вызвал у него жалость. Доброжелательный полицейский потягивал теплый чай из треснувшей чашки. Он выдвинул ящик стола, достал оттуда алюминиевую коробку для еды и поставил ее перед Гастоном.

— Иностранец-сан, не покушаете ли? — И чтобы поддержать гостя, сам взял рисовый шарик и начал его есть. — Вы разыскиваете человека по имени Кобаяси. Правильно?

— Да.

— Как я вам сказал, в этом городе живет несколько десятков Кобаяси. Вы можете сказать о нем что-нибудь еще?

Гастон знал о Кобаяси только то, что сказал ему Эндо: Кобаяси служил в армии и во время войны был на островах в южных морях.

— Вы говорите, он был военный? В южных морях? — Полицейский задумался, а потом сказал: — Вы, видимо, имеете в виду Ихэя Кобаяси.

К счастью, Ямагата — в отличие от Токио — город небольшой, и живут в нем люди простые и любопытные. Длинными зимними вечерами им нечего делать — только сидеть у огня и обмениваться новостями и слухами. Пожилой полицейский был знаком с Кобаяси, который воевал в южных морях.

— Если это он, то живет он около Косемати.

— Косемати?

— Раньше это был район красных фонарей, — улыбнулся полицейский. — Не думаю, что вам известно значение слов «красные фонари».

Десять минут спустя полицейский надел плащ и, катя свой велосипед, провел Гастона к кварталу Косемати.

— Я оставлю вас здесь. Вы найдете дом Кобаяси сразу за углом.

Дождь стих. Эта часть города когда-то была районом удовольствий. Здесь еще сохранились дома в два и три этажа, построенные в стиле эпохи Эдо[6]. Но после принятия закона против проституции район потерял свою популярность развлекательного центра и сейчас выглядел тихим и даже меланхоличным.

Гастон, как ему и было сказано, повернул за угол и попал в очень узкую улочку, на левой стороне которой была аптека, а дальше — винный магазин. Через два дома за ними Гастон увидел на грязной стеклянной двери надпись: «Кобаяси — землемер». Он подошел к небольшому домику и посмотрел сквозь окна. Вообразите его удивление: внутри, у самой двери, стоял тот самый человек, которого он разыскивал.