"Сётаро Ясуока. Дождь " - читать интересную книгу автора

Непрерывно повторяя про себя что-то вроде: "Да, жаль, жаль... Весьма
прискорбно", он переложил в одну руку зонтик и белую коробочку, которые нес
с собой, и, подойдя к дереву, стал мочиться.
"Очень жаль, очень..." Казалось, будто он сам себе сообщал об этом.
Смотреть было противно, как он стоял, почти согнувшись, держа в одной руке
зонтик и коробочку, а другой поддерживая хакама, но больше всего меня вывело
из себя то, что, даже справив нужду, он и не думал уходить, а все стоял,
продолжая бормотать. "Очень, очень жаль. Люди в этом городе заботятся лишь о
внешних приличиях, думают только о себе, религия и вера в загоне. Весьма
прискорбно".
Может быть, это священник из синтоистского храма? А в белой коробочке
листки с предсказаниями судьбы или талисманы, которые он повсюду продает? Но
тогда я должен бы почувствовать к нему симпатию как к своему в некотором
роде собрату. И вправду, слова его почему-то тронули меня. "Хоть говори, что
у тебя семеро детишек, хоть толкуй им, что ничего не ел весь день, -
бесполезно. Очень, очень жаль. Люди в этом городе, уж если вдолбят себе, что
не их дело, ни гроша не кинут".
Господи, до каких же пор этот тип будет повторять все одно и то же?
Вдруг прямо перед собой на дороге я заметил полную женщину средних лет в
черном плаще, с сумкой, - она тихо шла, опустив голову. Прекрасный случай!
Стоит только выскочить из кустов и замахнуться - и сумка моя, но...
Тут я почувствовал, как стесняет меня этот немощный старик, похожий на
священника. По правде говоря, я и сам еще раньше хотел помочиться, но из-за
него не мог шевельнуться. Я уже подумал даже, не напасть ли мне прежде на
него, но, слыша его нудное нытье, я почему-то не мог сделать и этого. И дело
вовсе не в том, что мне было жаль его, а в том, что от его глухого, едва
слышного голоса уныние передалось и мне, не хотелось двигаться, и я не знал,
что мне делать.
Вскоре бормотание стихло. Но едва успел я облегченно вздохнуть, как
вдруг с удивлением заметил, что он, опустив голову, ест бэнто. Тут уж я
совсем отчаялся. Сердце мое, крепившееся все эти три дня, дрогнуло, я сразу
вспомнил, что с самого утра еще ничего не ел.
Я всерьез разозлился на этого типа. Было явственно слышно, как он с
хрустом разгрызает маринованную редьку и давится комками холодного риса,
издавая квохчущие звуки, будто курица, заглотившая твердый корм. Я уже почти
готов был выскочить из зарослей, вырвать у него из рук только что начатый
завтрак и швырнуть в лужу, в самую грязь. В этот момент сзади, из темноты,
раздался грубый голос с сильным местным акцентом: "Эй!... - Это был
полицейский. - Эй, послушайте, что вы там делаете? У входа ведь ясно
написано: вечером в сквер входить нельзя... Уходите живо! Уходите..."
Однако человек лишь молча оглянулся. Словно заведенный, он продолжал
орудовать палочками, поедая бэнто. "А, черт с вами!" - Полицейский, видимо
потеряв терпение, отошел, но человек и этого не заметил, целиком поглощенный
едой.
Я вышел из укрытия. Остановившись прямо за спиной старика, я некоторое
время наблюдал, как он ест. С обеих сторон шеи видны были непрестанно
движущиеся челюсти, выпирающие, словно жабры. И пока я рассматривал
выбритую, как у бонзы, голову с приплюснутым затылком, во мне постепенно
нарастала жажда убийства. От кожи, изрезанной от затылка грубыми складками,
казалось, исходил затхлый запах маринованной редьки. Как только он покончит