"Лео Яковлев. Чет и нечет" - читать интересную книгу автора

Суслика (применяя эпитет "слабоумный", я опираюсь на авторитетное
медицинское заключение, опубликованное в 1982 г. и свидетельствующее о том,
что к какой-либо умственной деятельности этот человекообразный индивид был
абсолютно не приспособлен) в течение двух десятков лет препятствовало
публикации книг Тарле. Однако, действовавший "от имени и по поручению
советского народа", Суслик вряд ли был любимцем этого народа. Много лет
назад, кажется, в конце 60-х или в начале 70-х, во времена "развитого
социализма" я как-то по казенной надобности приехал в Москву и остановился в
"Метрополе". После хлопотного рабочего дня я, отдохнув в номере, поужинал в
одноименном ресторане с пальмами в кадках, а потом пошел в одноименный
кинотеатр на последний сеанс. Название фильма не помню, но помню
обязательный в те годы "киножурнал", одна из страниц которого была посвящена
получению т. Брежневым какой-то очередной цацки. Цацку эту на генсековский
пиджак, холуйски извиваясь, присобачивал лично т. Суслик. Пользуясь темнотой
зала, народ оживленно комментировал подобострастную холуйскую пластичность
главного идеолога, и в этих сочных комментариях доминировало глубокое
презрение к этой, так сказать, личности.
Впрочем, сейчас наблюдая, как спустя более пятидесяти лет после ухода
Тарле из мира живых одна за другой, обогащая издателей, переиздаются его
книги, я, конечно, хотел бы быть столь же "несчастным", как он. И в то же
время я его понимаю: утвержденный т. Сталиным в должности неприкасаемого,
полезного и талантливого "буржуазного" историка, он во времена моей с ним
беседы - при стареющем и слабеющем диктаторе - все более подвергался
идеологическим атакам всякого рода ныне забытых "марксистско-ленинских"
шавок от истории, считающихся тогда светочами "революционной" исторической
науки, и это основательно портило ему настроение, да и на здоровье тоже
сказывалось. И к тому же он понимал, что его относительно счастливая судьба
в Империи Зла была чистой случайностью.
Не исключено, что это, адресованное мне его предупреждение, было
связано и с тем, что от него не укрылось мое отношение к государству, в
котором Аллах меня поселил. Должен сразу же внести ясность в этот непростой
вопрос: я никогда не был "безродным космополитом" и "отщепенцем, лишенным
любви к отечеству". Любовь к отчизне всегда была для меня святой. Но,
во-первых, моей отчизной была моя любимая и ненаглядная Украина, а в ней -
Украина Слободская, или Слобожанщина, и я никак не мог считать родным краем
коренную Россию, а тем более Урал, Сибирь, Дальний Восток и прочие
завоеванные Российской империей территории. (Судьбе лишь было угодно, чтобы
мое чувство родины распространилось также на малый уголок земли Аллаха, и
это не стало мне в тягость.) Во-вторых, понятия "отчизна" и "государство"
для меня никогда не были тождественны. Отчизна - это что-то любимое и
вечное, а государство есть лишь временный плод амбиций различных группировок
не очень порядочных людей, и я прошу читателя помнить, что мои откровенно
пренебрежительные слова относятся не к вскормившей меня земле, которой я был
и буду верен, а к презренной нечисти, паразитирующей на этой земле и
уверяющей, что она управляет ею от моего имени и по моей доверенности.
Возвращаясь к нашему разговору с Тарле о моем будущем, отмечу, что я
ему верил больше, чем другим, и потому, когда "семейный изгой" - его младший
брат Михаил Викторович, вернувшийся из Харбина, чтобы вскоре умереть в
родных краях, - советовал мне всегда иметь на расстоянии вытянутой руки
стопку бумаги, чтобы оттачивать свой "писательский дар" (он вроде бы его