"Вирджиния Вулф. Эссе" - читать интересную книгу автора

очень личны. Все, что выходит из-под их пера, несет на себе отчетливую
печать их индивидуальности. От других писателей они почти ничего не
перенимают, а что все же позаимствуют, навсегда остается инородным
вкраплением. И Гарди, и Шарлотта Бронте, создавая свой собственный стиль,
шли от высокопарного, цветистого журнализма. Проза обоих, в целом,
неповоротлива и громоздка. Но благодаря настойчивому труду и несгибаемой
воле, благодаря умению всякую мысль додумать до такого конца, когда она
уже сама подчиняет себе слова, они оба научились писать такой прозой,
которая является слепком их умственной жизни и при этом обладает какой-то
отдельной, самостоятельной живостью, силой и красотой. Шарлотта Бронте, во
всяком случае, ничем не обязана прочитанным книгам. Она так и не обучилась
профессиональной гладкости письма, умению наполнять и поворачивать слова
по своей воле. "Общение с обладателями сильного, четкого и образованного
ума, и мужчинами и женщинами, всегда было для меня затруднительно, -
признается она, как мог бы признаться и всякий автор передовых статей
любого провинциального журнала; но затем, набирая пыл и скорость,
продолжает уже в своем личном ключе: - Покуда мне не удавалось через
наружные постройки общепринятой сдержанности, через порог недоверия,
прорваться к самому очагу их души". Здесь она и располагается; и неровный,
горячий свет этого очага падает на ее страницы. Иными словами, в ее книгах
нас привлекает не анализ характеров - характеры у Шарлотты Бронте
примитивны и утрированы; не комизм - ее чувству юмора недостает тонкости и
мягкости; и не философия жизни, философия пасторской дочки; а поэтичность.
Так, наверно, бывает с каждым писателем, который обладает яркой
индивидуальностью, о котором говорят в обыденной жизни, что, мол, стоит
ему только дверь открыть, и уже все обратили на него внимание. Такие люди
ведут постоянную, первобытно-яростную войну против общепринятого порядка
вещей, и эта ярость побуждает их к немедленному творчеству, а не к
терпеливому наблюдению, и, пренебрегая полутонами и прочими мелкими
препятствиями, проносит их высоко над обыденностью человеческой жизни и
сливается со страстями, для которых мало обыкновенных слов. Благодаря
своему пылу такие авторы становятся поэтами, если же они пишут прозой, их
тяготят ее узкие рамки. Вот почему и Шарлотта и Эмили вынуждены то и дело
обращаться за помощью к природе. Им необходимы символы больших
человеческих страстей, непередаваемых словами и поступками. Описанием бури
заканчивает Шарлотта свой лучший роман "Городок". "Черное, набрякшее небо
висело низко над волнами - западный ветер гнал обломки судна, и тучи
принимали удивительные формы". Так она пользуется природой, чтобы выразить
душевное состояние. Однако, обращаясь к природе, ни та, ни другая сестра
не приглядывается к ее явлениям так внимательно, как Дороти Вордсворт, и
не выписывает картины с таким тщанием, как лорд Теннисон. Они только
ухватывают в природе то, что родственно чувствам, которые они испытывали
сами или приписывали своим персонажам, так что все эти бури, болотистые
верещатники и прелестные солнечные деньки - не украшения, призванные
расцветить скучную страницу, и не демонстрация авторской наблюдательности,
они несут заряд чувства и высвечивают мысль всей книги.
Мысль всей книги часто лежит в стороне от того, что в ней описывается и
говорится, она обусловлена, главным образом, личными авторскими
ассоциациями, и поэтому ее трудно ухватить. Тем более если у автора, как у
сестер Бронте, талант поэтический и смысл в его творчестве неотделим от